День был совершенно обычным, не солнечным, не пасмурным, летним днем.

Он как всегда начался, и закончился бы тоже как всегда, если бы не дед. Дед умирал. Любимый, единственный человек из всех человеков. Таких больше нет!

И не будет!

А кто о нем знает? Кто вообще его помнит из тех, кто когда-то знал?! Жил человек и… И скоро его не станет. Семья последнюю неделю почти безвылазно проводила в больнице, с ним всегда был кто-то рядом. Время от времени заходили друзья, из тех, кто на всю жизнь. Казалось бы, такое прошлое…

Страна обязана ему сотнями тысяч жизней своих граждан. А может все так и должно быть? У деда была такая работа, чтобы никто о нем не знал.

Но сегодня он понял, что этот день последний. Выгнав из палаты всех "ревунов", дед остался с внуком. С человеком, в которого верил. Верил, как в себя. Алёшка оправдал доверие деда и вырос достойным продолжателем его фамилии.

— Всё, Алёшка, время пришло.

— Перестань дед. Какое время?

— То самое. Всю жизнь боялся смерти, а сейчас… Не боюсь. Ты ведь знаешь, я не сильно верю в загробную жизнь, но… Такой закон природы. Нет, я, конечно, еще бы пожил лет эдак триста. Но дело не в этом. У меня к тебе есть просьба.

Вот возьми.

— Что это?

— Завещание. По нему я отдаю тебе почти все так называемые художественные ценности, которые есть у меня.

— Но дед…

— Ох, Алёшка, вот что я в тебе не люблю, так нетерпеливость! Дай договорить. Времени-то осталось, быть может, всего чуть-чуть.

— Извини.

Дед замолчал. Ему было трудно вспоминать прошлое. Нет, не всё, а только то, которое он собирался просить Алёшку исправить.

— В общем, с тридцать седьмого года я подписал много бумаг. Кого-то посадили, кого-то расстреляли. Это мой крест, и я за всё отвечу. Наверное, уже скоро. Я не оправдываюсь перед тобой. Нет. Конечно, я виноват. Хотя мои подписи ничего не меняли. И без них бы обошлись. Но с моей закорючкой всё выглядело гораздо авторитетней. Я всё время занимался внешней разведкой.

Там были мои интересы, моя жизнь. А эти бумаги проходили как дополнительные связи подследственных с иностранными разведками. Конечно, за отказ могли бы и меня, но не этого я боялся. Я делал дело, которое, кроме меня, не сделал бы никто. Вся страна сидела в тюрьме. Конструктора на зоне делали самолёты и оружие, ученые открытия. Вот только разведкой заниматься, сидя за колючей проволокой, не разрешали. И так сказать, чтобы смягчить наши переживания и еще сильнее повязать с собой, следователи делились личными вещами, не конфискованными, но изъятыми у подследственных. Картинки, цепочки, вазочки… Ну ты был в кладовке, всё сам видел. Там им и место. Не на стенку же вешать. Вот список. Чьё кого, и кто где сейчас живёт. Отдай им. Сам я не смог бы. Отомстили бы "конторщики" и вам, и мне. А теперь я уже не их. Я думаю, тебя не тронут. Если что, звони генералу Вутько, он выручит. А чтобы совсем гладко получилось, постарайся всё за один день сделать.

— Хорошо дед. Я сделаю.

— Спасибо, Алешка. Детей просить, передерутся, не дай бог. Чего в грех вводить. Всё-таки в тех картинках деньги не малые. Ну, ступай. И крикни доктора. Что-то сердце давит.

Утром дед умер. Хоронить генерала Руденко пришли не только сослуживцы из ГРУ, но даже некоторые партийные руководители. В 78-ом году холодная война была в самом разгаре, поэтому по центральному телевидению о смерти генерала не объявили. Хотя, конечно, и могли. Из уважения к человеку, который дважды не дал разгореться новой войне в юго-восточной Азии. Гроб опускали под оружейный салют.

На следующий день с утра Алёшка принялся выполнять последнюю волю деда. Набив до отказа свою "копейку" разного рода ценностями, он начал с хирурга Пешкина. В 37-м Пешкин делал операцию какому-то родственнику из партийных деятелей тех времён, после чего положение больного осложнилось.

При подобных операциях это случается в семи случаях из десяти. Но в то время в этом углядели вредительство. Хирургу дали "червончик" без права переписки, с конфискацией.

Держа в руках картину, обернутую газетой, Алёшка позвонил в квартиру профессора. Дверь открыла немолодая женщина, в домашнем халате, с бигуди на голове.

— Здравствуйте. Пешкин Василий Николаевич здесь живёт?

— Здесь.

— Мне нужно ему картину отдать. Его картину.

— Какую еще картину? Да вы проходите, что на пороге стоять.

Квартира была огромная. Жили в ней дед Пешкин, два сына с семьями и младший брат деда с супругой. Общее число жильцов достигало одиннадцати человек. Гостя провели в гостиную и крикнули профессора. На призыв пришел бодренький старичок лет семидесяти, почти седой, бородка клинышком.

— Здравствуйте. Моя фамилия Руденко. Я внук Кондрата Петровича, сказал Алёшка.

Пешкин изменился в лице. Конечно, такое не забывается. Вскоре собралась вся родня.

— Руденко — это кто? — спросила жена младшего брата хирурга.

— Майор Фокин, капитан Ищенко, капитан Руденко. Особая тройка, которой следователь Пузько передал моё дело, — ответил Василий Николаевич — И что надо? — зло спросил один из сыновей Пешкина.

— Перед смертью дед просил отдать вам вещи, которые попали к нему после вашего ареста. Я принес картину Милявского "Девушка в саду", серебряную брошь…

— Попали? — усмехнулся второй сын Пешкина, не дав договорить гостю. Которые он украл, когда засадил их хозяина!

— Что, совесть замучила? — язвительно вставил младший брат профессора. — Решил, что отдаст и на том свете зачтётся?

— Нет. Не решил. Он не мог отдать раньше. Боялся этим испортить жизнь своей семье.

— А испортить жизнь тысячам невиновных, которых он посадил в тюрьму, не боялся?

— Он всю жизнь служил во внешней разведке. Для него эта работа и была жизнью. Его подпись ничего не меняла, всё уже решили за него.

— Меняла не меняла! — зашелся праведным гневом младший брат Пешкина.

— Он испугался! А за его трусость страдали другие! Такие как он всю жизнь живут за чужой спиной. Когда страна воевала, он в тылу сидел. Мы с голоду пухли, а в его семье маслице не переводилось!

— Зачем вы так? — сокрушенно оправдывался Алёшка. — Бабушка, в 34-м спасла семьдесят шесть детей в Казахстане. Через стеклянную трубочку, отсасывая из их горла дифтеритную плёночку. Дед столько раз жизнью рисковал, что вам десяти жизней не хватит.

— Жизнью… Чьей жизнью?! — не унимался младший брат.

— Цыц! — крикнул молчавший до этого Пешкин, стукнув кулаком по столу.

Да так сильно, что цветы чуть не выпрыгнули из вазы. — Разошелся! Может, забыл про заговор физиков?

— Но… — собрался оправдываться младший брат. Ему не позволил старший.

— Вот и помалкивай! Молодой человек, пройдемте в мой кабинет.

У окна стоял большой дубовый стол, на нем — зелёная лампа. В кабинете профессора Алёшка увидел много книг, в основном по медицине. Книги были везде: в шкафах, на столе, на подоконнике.

— Да. Жизнь они мне, конечно, попортили, — сказал Пешкин. — Но на твоего деда я зла не держу. По его глазам было видно, как ему это всё противно. Ведь он, на самом деле, разведчик. А на разговоры эти плюнь. Я в жизни еще и не такое слышал.

— Да, всё понятно, — сказал Алешка. — Может, по этому дед сам и не смог, попросил меня все отдать.

— Как он?

— Вчера умер.

— Годы… — вздохнул Пешкин. — Ты сказал, что принес брошь.

— Да. Вот она, — Алёшка достал из кармана серебряную брошку, украшенную разноцветными камушками, и положил на стол.

Пешкин протянул к ней заметно подрагивающую руку. Губы его дрогнули, на глазах навернулась слеза.

— Вот за это спасибо. Эту брошь мама подарила Любушке, жене моей, покойнице, на свадьбу. Да-а. Хорошее дело ты делаешь. И прости за то, что услышал.

— Вам ли просить прощение?

— Не тебе отвечать за деда. От того, что они сказали, даже мне стало противно.