Не раз встречались на реке и большие плоскодонные баржи, служившие для транспортировки целых партий товаров. Иногда эти баржи, называемые коскосами, двигались под парусом, иногда их тянули буйволы, а иногда лодочники ловко орудовали шестами, но всегда шли они по водной глади очень медленно.

Время от времени перед взорами путешественников возникала хижина, стоявшая чуть ли не посередине реки на сваях, с двумя ступеньками из бамбука, спускавшимися прямо к воде. То были маленькие тагальские ресторанчики, где питались сновавшие по реке люди.

«Лодочники любят останавливаться у таких ресторанчиков, — писал Марш. — Они сидят, сжавшись в комок, на ступеньках лестницы и жуют свой бетель. Так они могут сидеть часами. Они почти не пьют (у тагальцев вообще нет пристрастия к алкоголю, и я редко видел здесь пьяных), а просто меланхолично жуют сушеную рыбу с так называемой морискетой, то есть отваренным в воде рассыпчатым рисом. Они едят медленно, растягивая удовольствие насколько это возможно, и поглаживают своих петушков».

Оказавшись в маленьком городке Лугбане, Марш заметил, что все жители там работали более усердно, чем где бы то ни было. В городке практически не было бездельников, все трудились не покладая рук. Женщины плели шляпы из соломки и делали очень красивые портсигары из древесины одного из видов пальм под названием «бури».

Марш много слышал о местном умельце, кузнеце-индусе, и решил посетить кузницу. Кузнец в это время выполнял очень ответственный заказ: он ковал ограду для церкви. Индус отливал причудливые завитки и приваривал их к прутьям решетки. Делал он все очень аккуратно и со вкусом. В кузнице были также выставлены другие изделия мастера, например боло, то есть большие охотничьи ножи с рукоятками, изукрашенными оригинальными и тонкими узорами, выполненными при помощи расплавленной меди и даже золота.

Марш посетил также мастерскую художника-туземца и приобрел одно из его творений, где была изображена сценка из сельской жизни, причем работа была выполнена на куске жести, явно отодранного от какого-то ящика, где хранились товары.

Несколько дней спустя Марш, возвращаясь из лесу, заметил на цветке дивную бабочку.

«Я выхватил из рук слуги сачок и со всеми возможными предосторожностями, буквально на цыпочках, двинулся вперед… Взмах руки… Промах! Бабочка упорхнула…

В ту же минуту я ощущаю на лице дождевые капли. Но на небе ни облачка… Я оглядываюсь и силюсь угадать, откуда взялся этот загадочный «ливень». Я вновь взмахнул рукой, и снова мельчайший дождик оросил мое лицо. Третий взмах… и новые довольно противно пахнущие капли у меня на лице. Наконец-то до меня дошло, что это спрятавшиеся в листве цикады пытались отпугнуть меня (или отомстить мне), выпуская жидкость из заднего прохода при каждом моем движении. Какое-то время я еще забавлялся этой игрой, но вскоре все кончилось тем, что несколько насекомых попали в бутылочку со спиртом и пополнили собой мою коллекцию».

Чуть позже Марш участвовал в охоте на так называемого большенога, или сорную курицу, красивую птицу из семейства куриных, очень редкую и осторожную. Охота оказалась удачной, ибо Марш вернулся с богатой добычей.

Марш решил прервать путешествие на короткое время, чтобы дать людям отдых. Сам он обосновался у одного тагальца, сняв у того комнату. Марш поступил так не случайно, а потому, что заинтересовался профессией своего нового знакомого, который занимался тем, что выращивал и обучал бойцовых петухов. Каждый петушок у него сидел в отдельной клетке. По утрам заботливый хозяин обмывал и ласкал своих подопечных, гладил их и разговаривал с ними. Он говорил, что каждый тагалец любит своего петушка больше всего на свете. И действительно, Марш видел и сам, что тагальцы практически не расставались со своими пернатыми друзьями, постоянно их хвалили, разговаривали с ними как с людьми, без конца гладили… Но все кончалось в день поединка, когда тагальцы позволяли петухам убивать друг друга.

«Горячая, порывистая птица платит довольно высокую цену за счастье быть обласканной хозяином, а потом умереть на ристалище. Разумеется, петуха холят и лелеют, но зато постоянно держат на привязи (веревочка обычно крепится к лапке). Самец с невероятной завистью взирает на то, как его собратья квохчут и ухаживают за курами, что ему, бедняге, строжайше запрещено и чего он лишен до конца жизни.

День, когда проходят петушиные бои, является для тагальцев большим праздником. Следует отметить, что ни один праздник не обходится без петушиных боев. Все мужское население собирается вокруг места проведения боев. За вход надо платить, а так как бой — дело государственной важности, то именно местные власти назначают судью, призванного вынести вердикт в сомнительном случае.

Заключаются пари, причем ставки довольно высоки, а когда все улажено, то к правой лапке каждого бойцового петуха прикрепляют стальную изогнутую шпору, сделанную из лезвия перочинного ножика. Хозяева держат соперников друг против друга и подзуживают их, время от времени то прикрывая им головы руками, то вновь открывая. Маленькие, но злобные бойцы набрасываются друг на друга, клюются и вырывают друг у друга перья. В конце концов петухи приходят в такую ярость, что хозяева уже не могут их удержать и снимают чехольчики со шпор, а затем с презрительным и вызывающим видом швыряют их на землю. Петухи бросаются друг на друга, и при каждом удачном ударе толпа начинает вопить, подбадривая своего фаворита. Когда один из петухов, признав себя побежденным, падает или убегает с ристалища, зрители уже не кричат, а ревут…»

В своем знаменитом произведении «Вокруг света» Марш рассказывает:

«18 июля 1880 года я находился в большой лагуне на борту судна под названием “Нипа”. Внезапно, в 12 часов и 47 минут пароход затрясло. Неведомая сила бросила его прямо к причалу и ударила о сваи.

Это было одно из самых страшных землетрясений, когда-либо обрушивавшихся на Филиппины. Города и поселки острова уже подвергались полному разрушению в 1625, 1795, 1827, 1828, 1863 и 1874 годах, и это были лишь те землетрясения, что приобрели самую печальную известность.

Мы бросились на нос корабля, чтобы взглянуть на город. Над жилыми кварталами поднимались тучи пыли и столбы дыма, свидетельствовавшие о том, что все каменные постройки там были разрушены.

Мы спешно покинули судно и устремились к Санта-Крусу, чтобы оказать помощь тем, кому еще можно было помочь.

По улицам, запруженным гудящей, взволнованной толпой, мы добрались до церкви и монастыря. От старинного храма осталась лишь часть стены и каким-то чудом уцелевший алтарь с частью купола над ним. Все это грозило в любую минуту рухнуть. К счастью, в момент толчка церковь была пуста. Монастырь лишился крыши. Мы обнаружили во дворе обезумевшего от страха священника, лежавшего на земле и судорожно цеплявшегося за траву. Он, по моему мнению, легко отделался. Городская ратуша была наполовину разрушена, как и дом мэра, но сам достопочтенный алькальд и его семья были целы и невредимы.

Самый первый и самый сильный толчок длился 1 минуту и 10 секунд. Толчки продолжались весь день и всю ночь, но уже гораздо меньшей силы, и прекратились только в четыре утра. Следует отметить тот факт, что здание тюрьмы пошло трещинами и грозило рухнуть, поэтому всех заключенных вывели наружу, но ни один не воспользовался всеобщим смятением и не сбежал.

В два часа ночи заработал долго молчавший телеграф и принес страшную весть: столица лежала в развалинах! Я тотчас же отправился к месту катастрофы и уже в четыре часа дня оказался в Маниле, где нашел своих друзей целыми и невредимыми, чему был несказанно рад. Но толчок и в самом деле был страшный, так что почти все большие здания либо оказались в аварийном состоянии, либо просто превратились в груды камня, в том числе и дома англичан.

На улице Эскольта были повреждены все дома, на улице Сен-Рок вообще не осталось ни одного целого строения, да и улица Холо, по словам местных жителей, выглядела ничуть не лучше, чем после землетрясения 1863 года, ибо на ней остались всего лишь два-три дома, да и в те заходить было опасно.