Моряки с «Витязя» забрали дары и положили на то же место корзинку, доверху наполненную гвоздями, веревками, бутылками и другими мелочами, которые, как они думали, могли оказаться полезными папуасам или просто им понравиться.
Явное благорасположение моряков ободрило островитян. С недоверием было покончено, и дикари расхрабрились до того, что прислали на корабль посла с подарками. Затем, соблазнившись чудесными вещицами, предложенными белыми, они принялись менять свое оружие, домашнюю утварь и высоко ценимые высушенные человеческие головы на пустые бутылки с яркими этикетками, какие-то коробочки, стальные перья, бисер, ножи и табак.
Пока «Витязь» стоял на якоре, корабельный плотник соорудил для Миклухо-Маклая из досок и бревен хижину на сваях. Чтобы дикари, которым все же не следовало доверять полностью, не могли подобраться к жилищу исследователя незамеченными, моряки окружили хижину изгородью из кольев и ветвей кустарника, а также расположили вокруг десять фугасов, тщательно замаскировав их. Снабдив отважного натуралиста большим запасом продовольствия, капитан корвета приказал сниматься с якоря, оставив на берегу Миклухо-Маклая и двух его слуг.
К сожалению, один слуга, полинезиец, умер в декабре 1871 года, а второй, голландец, страшно испугался, буквально пришел в ужас, осознав, что находится в почти полном одиночестве среди дикарей и должен рассчитывать лишь на их милость. Состояние его было близко к панике, и он категорически отказывался выходить из хижины.
Положение бесстрашного ученого бывало иногда критическим. Дикари не знали, что и думать об этом странном низкорослом белом, худеньком блондине, единственным оружием которого были только зонтик, карандаш и записная книжка. Они следовали за ним на почтительном расстоянии, частенько окружали и подвергали суровому испытанию, угрожающе размахивая своими кинжалами, копьями и дротиками. Но Миклухо-Маклай продемонстрировал такое хладнокровие, что туземцы, то ли опасаясь неведомой силы белого, то ли просто из благорасположения, так на него ни разу и не напали.
Миклухо-Маклай оставался на Новой Гвинее в течение полутора лет, но неожиданно тяжело заболел. Он спрятал свои записи в месте, о котором на всякий случай заранее договорился с офицерами «Витязя», а затем собрался храбро встретить смерть. Однако 19 декабря 1872 года в виду берега появился русский корвет «Изумруд». Моряки тотчас же приняли на борт больного и взяли курс на Батавию. Место же, где жил Миклухо-Маклай, стало называться Берегом Маклая.
Едва оправившись после болезни, по-прежнему неутомимый Миклухо-Маклай вернулся к научным исследованиям. В 1873–1875 годах он посетил южную часть Новой Гвинеи и Малайю, забираясь в такие глухие углы, где до него не бывал ни один европеец[259]. В январе 1876 года он обследовал множество островов в Тихом океане, в том числе Молуккские острова и острова Адмиралтейства[260], а затем вновь вернулся на Новую Гвинею, к папуасам. Он высадился на Берегу Маклая, имея при себе трех слуг и деревянный двухэтажный дом. Туземцы приняли его как старого друга, и он, как следует обустроившись, смог совершить множество экскурсий в глубь страны, а на лодке прошел вдоль всего стопятидесятимильного Берега Маклая[261].
Миклухо-Маклай обосновался на маленьком островке Били-Били, в крохотной деревушке Айиру, где продолжал заниматься научной работой, а также совершенствовал знания языка папуасов. Он использовал свое влияние на туземцев, чтобы помешать им развязать междоусобную войну между деревнями.
Во второй раз Миклухо-Маклай пробыл на Новой Гвинее до ноября 1877 года и действовал столь успешно, завязывая дружеские отношения с папуасами, что когда во время отсутствия исследователя на остров высадился один английский чиновник, то ему было достаточно сделать несколько условных знаков, показанных ему Маклаем, и произнести несколько слов, чтобы местные жители оказали ему исключительно теплый прием.
Про Миклухо-Маклая можно сказать, что он был не только исследователем Новой Гвинеи, но в некотором роде ее апостолом[262].
Примерно в то же время, в 1875 году, один из самых выдающихся итальянских натуралистов Луиджи д’Альбертис совершал путешествие по Новой Гвинее, обогащая такие науки, как география, ботаника и зоология, ценнейшими данными. Из этих странствий он привез на родину замечательную естественнонаучную коллекцию, а также очень полный и подробный отчет о проделанной работе, написанный живо, остроумно и с большим чувством юмора.
С каким блеском и как красноречиво описывает д’Альбертис ситуацию, когда обманщики-папуасы, которых он нанял для того, чтобы они сопроводили его до Хатама, пытались обвести его вокруг пальца! Папуасы, видимо не знавшие дороги, но желавшие непременно получить обещанную плату, повели д’Альбертиса, как он установил по показаниям своего анероида[263], в совершенно противоположную сторону. Он сумел уличить мошенников в обмане, объяснив им, как действует прибор.
— Смотрите, когда мы идем вверх, то стрелка анероида движется в одну сторону, а когда спускаемся — в другую. Хатам, насколько мне известно, находится в горах, то есть наверху, а значит, стрелка должна двигаться справа налево. А что же мы видим сейчас? Все наоборот.
Дикари убедились в правоте д’Альбертиса. Они были безмерно удивлены талантами и огромными знаниями белого человека. Теперь д’Альбертис, защищенный предметом, который стал настоящим фетишем[264] для дикарей, мог быть уверен, что проводники больше не будут пытаться обмануть его и поведут туда, куда нужно.
Туземцы обещали отвести исследователя в самые интересные и таинственные уголки и сдержали свое слово в тот памятный день, когда он подстрелил свою первую райскую птицу.
«Величественнейший, знаменательнейший день в моей жизни! — восклицал он в порыве восторга, сознавая, что выглядит несколько комично. — Чего бы только не дали мои братья-натуралисты для того, чтобы оказаться сегодня на моем месте, в этой задымленной конуре!
Утром, ощущая во всем теле приятную бодрость, я отправился на прогулку в сопровождении одного папуаса. Мы долго, примерно в течение двух часов, карабкались в гору, затем пересекли небольшое плато и вновь полезли вверх по довольно крутому склону, пока наконец не оказались у самой вершины горы, на высоте 5300 футов над уровнем моря.
Туземец тотчас же обратил мое внимание на темную птицу, перелетавшую с ветки на ветку с громкими криками. Я выстрелил, и крупный самец райской птицы упал к моим ногам, поразив меня своим атласным оперением. Была пора брачных танцев, и наряд чудо-птицы отличался особой пышностью и многоцветием. Большое пятно, напоминающее своим видом щит зеленовато-голубоватого цвета, с металлическим блеском, покрывало его грудку и бока. Вся спинка от шеи была покрыта черными перьями с фиолетовым отливом, и казалось, что самец обряжен в черную бархатную мантию. Головка его была покрыта крохотными, напоминавшими чешуйки, перышками темно-зеленого цвета, яркими и блестящими, словно благородный металл или драгоценный камень. Это был представитель вида Lophorina atra, иначе именуемого натуралистами miedda из-за издаваемых резких криков: «Гнед! Гнед!»
Необычайно обрадованный тем, что стал обладателем такого сокровища, я приготовился возвращаться в мою лачугу, но проводник, словно желая в один день показать мне все богатства своего края, повел меня дальше.
Мы оказались около большого трухлявого пня, почти полностью скрытого мхом, папоротниками и ползучими растениями. Настоящий ботанический музей! Великолепные мощные деревья, среди которых выделялась своей красотой араукария[265], дарили нам густую тень и прохладу. Мягкий полумрак позволил мне наблюдать за суетой и беготней крохотных пичужек, которые сновали по стволам, выискивая под корой насекомых.
