Ну и что? А вот и не ну и что, потому что еще есть Воронов — гладкий, ухоженный хам, мнящий себя воспитанным, деловым человеком, джентльменом. Чего не отнимешь, одет с иголочки, держится безупречно, ни одного прокола, но что быдло — ясно без слов, достаточно на харю взглянуть. Рожа! Ненавижу его! Ненавижу? Что же это? У меня появилось чувство, чувство к человеку?.. Господи, как я его ненавижу!

Когда нет чувств, скрывать их нет надобности. Когда они есть, жизнь становится труднее, но интереснее.

Оставаясь на службе все такой же холодно-отрешенной, Елена исподволь, по крупицам, набиралась знаний и впечатлений о предмете своего чувства.

Природа сыграла с ним недобрую шутку: на тело Аполлона налепила голову Ивана-дурака. Нет, не Иванушки, лукавого и смазливого, а именно Ивана — тупого, топорного, обиженного Богом и жизнью, озлобленного. Странно при этом, что никакой озлобленности, уязвленной ущербности Елена за ним не замечала. Значит, таится или сам не осознает. Бывает.

Опрятен, следит за собой. На фоне неряхи Кузина и поразительно бездарных по этой части бальзаковских баб — высший класс. Аккуратен. Исполнителен. Держит слово. На его столе всегда полный порядок, бумажка к бумажке. Чище только на столе самой Елены. Опять же, на фоне остальных — играем в одной лиге? Интересно.

Не женат в свои без двух лет сорок. Импотент? Гомик? Не похоже. Впрочем, если всю жизнь его окружали бабы типа отдельских, то ничего удивительного. Тут Елена его понимает.

Обеспечен. Автомобиль, хорошая дача, чеки. Живет с матерью. Из любви или на отдельный кооператив пока не набрал?

Пристрастия, слабости? Пожалуй, нет, хотя обожает виски и теннис. Примем к сведению. Со временем узнаем побольше, и тогда... А что, собственно, тогда? Тогда и посмотрим. Берегись, Воронов!

Между тем жизнь в отделе входила в привычную колею. Бабы первыми смекнули, что высокомерная отстраненность Елены, ее подчеркнутая элегантность и безошибочная четкость в работе — это не против них, а мимо них, стали потихоньку раскрепощаться — пить чай с пирожными в кабинете, появляться лохматыми, в привычной затрапезе, опаздывать с обеденного перерыва, судачить обо всякой всячине в присутствии Елены. Потом и вовсе стали убегать с утра по магазинам или не возвращаться обеденного перерыва. Через некоторое время осмелел Кузин. Стал приходить и помятым, и небритым, и даже чуть похмелившись перед работой. И не горбатился столом, изображая ретивого начальника — живой пример для подчиненных. А она все так же смотрела мимо них своими пустыми глазищами, существуя в своем параллельном мире: я здесь, но меня здесь нет.

Елена быстро стала образцовым работником и получала за это типичное по тем временам вознаграждение: Кузин потихоньку стал заваливать ее работой вдвое против остальных, поручал перепроверять работу коллег, расписывал выполненное ею как работу всего отдела. Впрочем, это продолжалось недолго. Скоро об этом узнали наверху (тем же способом, как в свое время Галя узнала о приходе в отдел обкомовской доченьки). Начальника Кузина, главного технолога Левского, вызвали к директору и крупно пропесочили. Левский же вызвал на ковер Кузина... Тот с перепугу взял больничный и всю неделю пил, не показываясь на работе. Елене выписали премию. Бабы съели эту обиду молча, понимая, что премия эта — более чем заслуженная. Сама же Елена никак на это событие не прореагировала, молча взяла деньги в кассе и, конечно, никакого угощения сослуживцам не сделала. Да от нее этого и не ожидали.

Злорадные попытки комбинатских активисток загрузить ее общественной работой натыкались на глухую стену. Начальство четко и кратко отвечало: «Нет», и вопрос закрывался.

Словом, если все они, кроме одного, конечно, так и остались для нее подобиями, манекенами, то и она стала для них чем-то вроде робота-автомата, наличие которого полезно для работы, но в человеческом плане не значит ничего. А как воспринимал ее этот один — того не знал никто.

В мае она попала на Доску почета, рядом с Вороновым. В июне Воронов уехал на Кубу, запускать в эксплуатацию построенный нашими строителями завод под Гаваной. «Ничего, — говорила себе Елена. — Это всего на год».

В августе состояние ее ухудшилось, и она два месяца провела по путевке в Карловых Варах.

В ноябре она расчехлила ракетку. Зимних кортов в городе было немного, попасть на них могли лишь немногие избранные. Но разве дочь самого Чернова не из их числа? Услышав просьбу Елены, Дмитрий Дормидонтович обрадовался несказанно: впервые после болезни она высказала желание, не предварявшееся частицей «не». С того дня четыре раза в неделю по вечерам она ходила на корты «Ленфильма», благо было недалеко, и упорно восстанавливала давно утраченную форму.

В марте ее пригласил к себе в кабинет Левский, тучный, похожий на жабу астматик, и предложил, в обход всех табелей о рангах и выслуги лет, пойти на место Кузина, на должность начальника отдела. Она открыла рот, чтобы сказать привычное «Нет», но вместо этого, к собственному удивлению, произнесла:

— Давайте вернемся к этому вопросу осенью. Я еще не полностью вошла в курс дел.

Потому что осенью в отделе снова будет работать Воронов. Возможно, под ее началом. Ради этого стоило взяться за руководящую работу. Но сперва надо набраться сил.

В апреле Елену Чернову перевели на должность старшего специалиста. Бабы повозмущались между собой, пытаясь внушить себе, что их обошли за счет интриг и обкомовского блата, но это убеждение как-то быстро потеряло силу.

В мае она отказалась ехать в Карловы Вары на очередной курс лечения.

В августе, отгуляв после Кубы отпуск, вернулся загорелый и бодрый Воронов. По этому поводу в отделе устроили «товарищеский чай», ради приличия пригласили и Елену, хотя прежде она неизменно отказывалась. На посиделках она молчала, слушала рассказы Воронова и расспросы баб, время от времени поднимая на Виктора Петровича свои огромные глаза. В них, глубоко подо льдом, мерцали странные искорки.

Кузину Воронов привез в подарок плетеную бутыль особого рома, который на самой Кубе можно купить только за доллары. Женщинам, включая и Хорольскую, досталось по цветастой махровой пляжной маечке.

Спасибо, — сказала Елена, возвращая Воронову пакет с подарком. — Я не ношу яркого.

— Хорошо, — спокойно ответил Воронов, забирая пакет. — Тамара, держи, тебе дважды повезло... А вам, Елена Дмитриевна, в следующий раз привезу что-нибудь серенькое.

Елена вспыхнула. Похоже, поединок начался.

Из случайно оброненной во время посиделок фразы она узнала, что в теннис он ходит играть на «Петроградец» В субботу она собрала сумку, надела кроссовки и тренировочный костюм и спустилась в метро.

По площадкам корта бегали незнакомые потные мужики и изо всех сил лупили по мячикам, преимущественно попадая в аут. Воронова не было. Елена полюбовалась этим скорбным зрелищем через сетку и пошла прогуляться по парку. Погода была прекрасная. Она поела мороженого, посидела на лавочке возле Ленкома, еще раз прошла мимо корта и вышла к Петропавловке. Обойдя крепость кругом, она в третий раз вернулась к корту. На средней площадке стоял Воронов в белых шортах и лениво отмахивался от неуклюжих ударов длинноволосого юнца, обряженного в сплошной, включая носочки, желтый «адидас» и азартно размахивающего непривычно большим желтым «вилсоном».

«Это называется „макси-хэд“, — вспомнила Елена. — Последний писк. Мы бы еще хоть чуть-чуть играть научились...»

Она спокойно, как своя, прошла в калитку мимо дремавшей служительницы и уселась на скамейку прямо напротив Воронова. При таком партнере, как этот модный юноша, класс Виктора Петровича оценить было трудно, но по его стойке, по хвату ракетки, по подходу к мячу и проводке было понятно, что играть он, в любом случае, умеет.

— Елена Дмитриевна! — громко сказал Воронов, пока его партнер отправился на розыски очередного запущенного им в Божий свет фирменного мяча. — Вот не ожидал! Неужели тоже лаун-теннисом балуетесь? Перекинуться не хотите ли? А то, понимаете, настоящие партнеры по отпускам разъехались, остались только... — он повел ракеткой в сторону юнца, остервенело роющегося в кустах.