Ада лежала на диване. Павел сидел за столом возле тарелки с остывшими сосисками. Они смотрели друг на друга и молчали.

Кое-как отчитавшись в институте, Павел в первые же выходные помчался в Старую Руссу. Он дышал на замерзшее стекло автобусного окошка, протирал рукавицей и в образовавшуюся дырочку смотрел на заснеженную природу. Он не мог принять создавшуюся ситуацию, примириться с ней, и лихорадочно искал выход. В голове мельтешили сумбурные мысли, перекрывая друг друга, не давая сосредоточиться на чем-то одном.

В Старой Руссе он три часа просидел в маленьком зальчике автостанции, дожидаясь местного рейса до санатория. Он отрешился от всего, что в этот момент окружало его, и думал, думал. Но чем больше он думал, тем больше сумятицы возникало в его мыслях. В результате он чуть не пропустил автобус.

— Татьяна Чернова? Да, имеется такая, — сказали ему в регистратуре санатория. — А вы ей, собственно, кто будете?

— Я буду ее муж, — сказал Павел и в подтверждение протянул в окошечко паспорт.

Женщина в окошечке туда даже не заглянула, а сказала, как показалось Павлу, с сочувствием:

— Главный корпус, комната двести тринадцать. Это на втором этаже направо... Только ее сейчас там нет! — крикнула она вслед устремившемуся в указанном направлении Павлу.

Он остановился так резко, что чуть не потерял равновесие.

— Так где же она?

— После обеда у нас процедур нет. Так что ваша жена взяла лыжи и вышла прогуляться. Вы лучше ее здесь подождите. Ужин у нас через полтора часа. Вернется.

— Скажите, а где здесь обычно катаются?

— Ну, кто к речке ходит, кто на горки, кто просто по лесу гуляет. Места у нас всюду дивные... Эй, куда вы?

— Где у вас горки?

Павел бежал, не чувствуя под собой ног. Сердце бешено колотилось. Он словно загадал, что если Таня действительно на горках и он успеет добежать туда и встретиться с ней, то все будет хорошо. Конечно, он сознавал, что это полная глупость, но ноги не слушались рассудка и все несли, несли его вперед. Ему вспомнился давний сон, несколько раз повторявшийся перед свадьбой, — как он летит с горы на лыжах, догоняя Таню, и не может ее догнать, и молит: «Обернись!» — и она. оборачивается и ослепляет его золотым сиянием глаз...

— Куда спешим? — Родной голос, веселый, чуть насмешливый.

Он остановился, тяжело дыша. Прямо впереди, на пригорке, на наезженной лыжне, стояла Таня, небрежно опершись на одну палку, а другой помахивая, будто тросточкой. Желанная, как никогда.

— Ты? — выдохнул он.

Он уже и забыл, какая она может быть красивая, как задорно выбивается из-под голубой шапочки рыжий хохолок, как толстый просторный свитер не только не скрывает высокую грудь и вновь обретенную тонкую талию, а, напротив, словно намеком обозначает их и тем самым подчеркивает.

— Я, — подтвердила она. — А тебе нужен кто-то другой?

В этом ироничном, спокойном тоне ему слышалось что-то не то, что-то неправильное. Нет, не искусственность, не попытка взбодрить себя и его, но... В общем, неправильное.

— Я так ждал встречи с тобой, — начал он, чувству", что тоже говорит не то.

— А я-то как ждала! И вот дождалась. Ну, что скажешь, Большой Брат?

Он подбежал к ней, взял за руку, поцеловал в свежие, морозные губы. Она дала себя поцеловать — и только.

— Как ты? — спросил он.

— Да как тебе сказать... Знаешь, неохота на ходу разговаривать, а стоять здесь холодно. Побежали-ка до дому, там и поговорим.

Она легко оттолкнулась палками и, обогнув Павла, заскользила по лыжне вниз.

«Если обернется — я пропал», — ни с того ни с сего подумал он, отмахнулся от этой нелепой мысли и побежал следом за ней.

— Зря ты приехал, — говорила Таня уже у себя в комнате, дрожащей рукой прикуривая четвертую подряд сигарету от третьей. — Я так стараюсь привести себя в порядок, отойти от этого ужаса, что-то стало уже получаться — а тут ты... Только разбередил рану.

Павел сидел в кресле у стола и смотрел на Танину дрожащую руку с сигаретой.

— Но надо же что-то решать, — глухо сказал он.

— Решать можно тогда, когда решение существует. Я пока его не вижу. Мне нужно собраться с силами, прийти в себя, тогда, возможно, и решение появится. А пока... я запретила себе думать об этом, иначе просто сойду с ума...

— Я понимаю, — сказал Павел.

— Ничего ты не понимаешь! — резко сказала Таня и раздавила сигарету в пепельнице — — Не можешь понимать! Ты не пережил этого кошмара, этого ада... Все только и твердят: «Ах, Нюточка, ах, малышка, бедная!», носятся с ней, как с писаной торбой, а на меня смотрят как на выродка, будто я это все нарочно... Ах, она не может дышать одним воздухом с родной матерью, ах, она умирает, когда мать хочет взять ее на руки!.. А я? Разве я в эти мгновения не умираю, разве мне хватает воздуха рядом с ней?!

— Таня, Таня, ну что ты такое говоришь? Я понимаю, ты измучилась, тебе нужно отдохнуть...

— А я что делаю? Так не мешайте же мне, прошу вас!.. Он ожидал слез, но слез не было. Был только обжигающий блеск в сухих, колючих глазах.

— Но тебе здесь хорошо? — спросил Павел, меняя тему, мучительную для обоих.

— Здесь? Да. Душ Шарко, психотерапия, группа аутотренинга, аэробика, лыжные прогулки. По вечерам кино, танцы. Транквилизаторы колют на ночь... Я приду в норму. Совсем скоро. Ты потерпи, Большой Брат. Тогда и придумаем что-нибудь... Только ты иди теперь, а? Мне пока трудно быть с тобой. Сразу снова начинает лезть в голову весь этот кошмар... Ты иди, очаруй дежурную, у них сейчас много свободных комнат, пустят переночевать, а завтра с утра пораньше уезжай, ладно?

У Павла будто что-то оборвалось внутри.

— Как это — ладно? Совсем не ладно... Он присел на нол у ее ног, уткнулся головой в мягкое, теплое бедро.

— Я не могу без тебя, ты для меня — всё, я хочу тебя, пойми... — чуть слышно бормотал он.

Она рассеянно гладила его волосы и молчала. Он поднял голову, и Таня легонько толкнула его в плечо.

— Не надо, Большой Брат. Мне ведь без тебя тоже несладко. Только нельзя мне сейчас, ты же понимаешь... Так что, если не хочешь оставить меня инвалидом на всю жизнь...

Не договорив, она наклонилась и чмокнула его в ухо.

— Ступай.

— Ладно. — Павел поднялся, не сводя с нее глаз. — Тогда я пошел.

— Пока, — сказала Таня. — Жди меня. Девятнадцать дней осталось.

— Да. Буду ждать. Конечно.

Он не стал чаровать дежурную. Просто просидел всю ночь в кресле и уехал первым утренним автобусом.

Павел разрывался на части. Приходилось допоздна задерживаться на работе: начальство требовало интенсивнее заниматься радиоактивной тематикой, а собственные устремления заставляли все большее внимание уделять разработкам, связанным с алмазами и их уникальными свойствами. Когда большинство сотрудников уже уходило, он оставался, просматривал полученные материалы, работал с приборами, рассчитывал. И давил в себе стремление поскорее бросить все эти дела и мчаться домой, к Нюточке.

Он прикипел душой к этому живому розовому комочку. Когда на него падал взгляд еще мутных глазенок, он читал в нем любовь и мудрость, какую-то неземную мудрость, принесенную Нюточкой из других миров, мудрость, которая — он знал это наверняка — исчезнет потом, когда окрепнут ее связи с Землей. Но любовь останется. Прибежав с работы и наскоро поужинав, он садился рядом с кроваткой и неотрывно смотрел на спящую девочку. Через день-другой после его возвращения Нина Артемьевна позволила ему взять ребенка на руки, предупредив, чтобы придерживал головку, потом доверила подержать рожок во время кормления, наконец, самостоятельно перепеленать девочку. Он очень старался, но, хотя знал по книжкам, как это надо делать, и неоднократно наблюдал за Ниной Артемьевной, в первый раз вышло не очень хорошо. Получился скорее узелок — и самое досадное, что узелок этот тут же развязался, как только он стал перекладывать Нюточку в кроватку. Нина Артемьевна покачала головой и перепеленала сама, обращая внимание Павла на каждое движение. Он старательно все запоминал и вскоре справлялся не хуже самой Нины Артемьевны, правда медленнее. Иногда строгая няня доверяла ему приготовить девочку к ночному сну, и он ходил с Нюточкой по детской, напевая ей всякие песенки, пока Нина Артемьевна не забирала у него девочку, ворча, что он ее слишком уж приучает к рукам. Если он с работы успевал к купанию, то непременно в нем участвовал, придерживал головку, вынимал из ванночки и держал малышку, а Нина Артемьевна вытирала ее. По выходным он укладывал закутанную в теплое одеяльце девочку в коляску и часами гулял с ней по заснеженному городу. Он показывал ей дома, деревья, каналы, мосты, шепотом, чтобы не приняли за сумасшедшего, рассказывал про них. Нюточка, если не спала, смотрела на него. Он не сомневался, что она все понимает, хотя и знал, что этого не может быть.