— И что надо? — недружелюбно спросил Терпсихорян. — А-а, это ты мне привел эту... как ее там... Лиду, что ли?

— Да, — сказал Никита. — Знакомься: Татьяна Ларина.

— Ну ты даешь! — сказал Терпсихорян. — Одно имя чего стоит! И где ты их берешь, таких? Да еще с именами. — Он повернул лицо к Тане и буркнул: — Терпсихорян, режиссер... Ну, давайте, показывайте.

— Ты сценарий-то возьми, — сказал режиссеру Никита, а Тане напомнил: — А ты не робей. Я подыграю. Сначала за товарища Зариня, потом за Илью.

Таня набрала в легкие побольше воздуху и выпалила:

— Товарищ Заринь, это что же получается, а? Уже полгода вы держите меня на канцелярской работе. Не для того я подала заявление в ЧК, чтобы протоколы разные писать. Я контру бить пришла. Прошу включить меня в группу Тарасова...

— Товарищ Лидия, — сурово прервал ее Никита-Заринь. — Мы с тобой не первый год знакомы. Видел я тебя и на баррикадах в марте семнадцатого...

— Стоп-стоп! — заорал вдруг Терпсихорян. — Утверждаю. Эпизод!

— Третья категория, — возразил Никита. — У нее еще проход с Тарасовым на фоне Зимнего и сцена на вокзале.

— Черт с тобой! — крикнул Терпсихорян. — В кадрах карточку оформишь... Завтра в десять у меня, понятно?!

— А пробы? — спросил Никита.

— Какие, к черту, пробы? Перебьются. Мы что, «Анну Каренину» снимаем?.. Ну, что встали, валите, мне еще с Невмержицким ругаться... Карточку не забудь, — напомнил режиссер, выталкивая их за дверь.

— Что, ничего не получилось? — шепотом спросила Таня в коридоре.

Никита удивленно посмотрел на. нее.

— Почему не получилось? Очень даже получилось. Лучше, чем мы рассчитывали. Будешь сниматься... Фотография при себе есть?

— Нет. Ты же не предупредил?

— Ну ничего, что-нибудь организуем... Он постучал в обитую железом дверь.

— Какого щорса?! — крикнул раздраженный голос.

— Васенька, надо бы тут одну мордашку щелкнуть... Через час Таня держала в руках голубоватый прямоугольник с собственной фотографией и номером, как на паспорте. Это был корешок ее учетной карточки, одновременно являвшийся пропуском на студию. На прямоугольнике было четким почерком написано: «Ларина Татьяна Валентиновна. Актриса».

— Приготовились! — вдруг рявкнул в мегафон Терпсихорян. — Массовка налево, камеры справа! Огнев, Ларина, по местам!

Актриса Татьяна Ларина отошла от стенки вагона, сдерживая слезы, чтобы не испортить свежий грим, и встала на назначенное место, чуть впереди группы статистов в матросских бушлатах, шинелях и красных косынках. Из вагона нехотя спустился Огнев и с хмурым сосредоточенным лицом встал рядом с Таней.

— Мотор! — заорал Терпсихорян. Перед камерой мгновенно материализовалась крупная дама с полосатой хлопушкой.

— Особое задание. Кадр семнадцать, дубль пять. Массовка зашевелилась. Яркие прожектора осветили пятачок, где стояли Огнев и Таня. Лицо Огнева преобразилось — в знаменитых глазах зажегся фанатический огонь, мелкие черты лица сделались чеканными.

— Огнев пошел! — крикнул Терпсихорян.

— Прощай, товарищ Лидия! — проникновенно произнес Огнев. — Как знать, свидимся ли еще? — Ларина пошла! — гаркнул режиссер. — Пошевеливайся.

Свет упал на ее лицо. На этот раз она выдержала, не сморгнула, не сорвала дубль в самом начале, и, вдохновленная этим успехом, решительно проговорила:

— Прощай, товарищ Илья! Мы, вся наша ячейка, верим, что ты достойно исполнишь свой революционный долг! — И, после отрепетированной паузы, прибавила другим, лирическим тоном: — Только, пожалуйста, возвращайся живой! Прошу тебя.

Огнев показал ей и камере мужественный профиль.

— Поезд пошел, поезд!!! — истошно завопил Терпсихорян.

Паровоз, стоявший на парах, издал громкий гудок, выпустил густую струю из трубы и тронулся.

— Массовка пошла!

Красноармейцы, революционные матросы и их боевые подруги двинулись вслед набиравшему ход поезду.

— Огнев пошел!

Огнев, не оборачиваясь больше, подбежал к поезду и ловко впрыгнул на подножку.

— Камера на Ларину!

Кто-то из статистов запутался в длинных полах шинели, упал, на него рухнули комсомолка и два матроса...

— Перерыв пятнадцать минут! — крикнул Терпсихорян в мегафон и, сойдя со своего возвышения, начал что-то говорить бородатому помрежу.

Массовка расслабилась, разминая ноги. Кое-кто закурил. Толстощекий красноармеец достал из кармана бублик и вцепился в него зубами. Два революционных матроса, давно уже с вожделением поглядывавших за барьер, перемигнулись и быстро рванули с площадки к киоску наперегонки.

— Вы, идите сюда, — сказал бородатый помреж хрупкой и невысокой девушке в перепоясанном пулеметной лентой бушлате и яловых сапогах до колена. — Разувайтесь!

— Это еще зачем? — попыталась возмутиться девушка.

— Поменяетесь обувью с актрисой, — сказал помреж, показывая на Таню. — Вы представляете рядовые революционные массы, а она по сценарию как-никак сотрудник ЧК, и нечего ей щеголять в опорках...

— Раньше думать надо было... — ворчала девушка, все же стягивая с себя сапог.

— А вы надевайте! — приказал помреж Тане. Быстренько освободив ногу от галоши в портянке, Тают попыталась всунуть ногу в сапог.

— Не лезет, — пожаловалась она помрежу.

— Не лезет — так влезет, — отрезал он. — Табуретку сюда!

Кто-то принес табуретку. Усадив Таню, помреж принялся натягивать на нее сапог. Лицо его покраснело от натуги, но сапог он все же натянул. Таня сморщилась от боли.

Шестой дубль она отыграла на таком надрыве, в крупном плане, завершающем кадр, дала такую неподдельную душевную муку, что режиссер остался ею весьма доволен.

— Снято! — торжествующе проревел он. — Все свободны до завтра, до девяти ноль-ноль... Ах да, всем спасибо!

— И тебе спасибо, фашист проклятый! — пробормотала Таня, привалившись к стенке вагона. Ноги не держали ее. Она не могла дойти даже до табуретки, так что табуретку Никите пришлось поднести. Сапоги снимали втроем — Никита, бородатый помреж и пожарный. Таня, откинув голову назад, стонала от нестерпимой боли. Босиком она кое-как доползла до вагона, где была оборудована походная грим-уборная, стерла грим, переоделась и, чертыхаясь, поковыляла на стоянку такси — мысль о том, что придется трястись в переполненном метро и, скорее всего, стоять, приводила ее в ужас.

Добравшись до дому и полежав немного, Таня заставила себя встать, доковыляла до ванной, налила в тазик теплой воды, опустила туда измученные ноги. Потом она смазала их кремом и снова легла. Лежать бы так и лежать, денька два... О том, чтобы встать, тем более засунуть ноги в туфли или сапоги, не хотелось и думать.

Однако пришлось. Примчался Ник, ураганом ворвался в комнату и выпалил:

— Подъем, красавица, вставай!

— И не подумаю, — ответила Таня. — Мало вы меня сегодня терзали, сволочи! И сапоги эти гадские — твоя идея, не сомневаюсь...

— А как же! — с гордостью сказал Никита. — Искусство требует жертв! Больно было, зато увидишь себя на экране — закачаешься. Через тернии к звездам!

— Нужны мне твои тернии!

— А звезды?.. Ладно, одевайся. Такси ждет.

— Куда еще? До завтра ведь отдыхать разрешили...

— Увидишь.

Таня покорно вздохнула и встала.

— Особо марафет не наводи — на месте займемся. Я на кухне подожду.

Таня одевалась и слышала, как Ник беседует с Иваном. Голос Ивана звучал противно: хнычущий, капризный. Он за что-то выговаривал Нику, тот насмешливо, слегка презрительно отбрехивался.

Иван с ними не попрощался.

— Куда же мы все-таки едем? — спросила Таня уже в такси.

— Ко мне, — ответил Никита. — Есть у меня одна идея. Если получится — считай, что мы с тобой вытянули счастливый билетик.

— А до завтра подождать не мог со своей идеей?

— Не мог. Это надо делать быстро.

У Никиты Таня была впервые. Дверь им открыла удивительно красивая женщина, на вид лет на пять-семь старше Никиты.