Рядом с ним на огневом скакуне ехала принцесса Гессен-Дармштадтская Вильгельмина, отличавшаяся от своих обеих сестер живым умом и мужеством. Она не обладала правильной красотою, но ее тонкое, юное личико с большими блестящими глазами было удивительно прелестно и оригинально, и это впечатление еще усиливалось благодаря ее тонкой, изящной фигуре и грациозным, живым движениям.

Принцесса испросила у императрицы позволение ехать на парад тоже верхом. Ей замечательно шли темная амазонка и маленькая шляпа с пером, а ее крошечная рука в светло-серой перчатке смело и уверенно управляла горячим конем.

Великий князь, с самого раннего детства питавший особенную склонность ко всему военному, казалось, был в восторге от принцессы; его взгляды с восхищением окидывали прелестную фигурку юной наездницы.

Справа от принцессы на могучем вороном коне ехал генерал-фельдмаршал Григорий Григорьевич Орлов, всесильный любимец императрицы. Его атлетическая фигура стала тяжеловесной, а чисто славянское лицо, сиявшее раньше мужественной красотой, весьма много потеряло, ставши бледным и поблекшим от всевозможных излишеств, которым он предавался. Во всем облике Орлова чувствовались глубочайшая усталость, равнодушие и вместе с тем полнейшее высокомерие и непоколебимая уверенность в своем могуществе. Несмотря на это равнодушие и спокойную самоуверенность, он все время следил за императрицей напряженным взглядом своих небольших, глубоко сидевших глаз, как бы не желая пропустить ни одного ее движения и в то же время словно гипнотизируя ее. На нем был богато расшитый мундир, соответствовавший его высокому рангу, но он не так пунктуально выполнял требования формы, как это любил делать великий князь Павел Петрович; его густые волосы были слегка напудрены и падали свободными, слегка подвитыми локонами на короткую могучую шею; его мундир был украшен горностаевым воротником в знак того, что император Иосиф пожаловал его в князья Священной Римской империи. Кроме голубой ленты и звезды Андрея Первозванного грудь его украшал осыпанный бриллиантами портрет императрицы, бриллианты и рубины горели на рукоятке его шпаги и на его шляпе, украшенной длинным султаном. Орлов небрежно сидел на своем гигантском коне и даже не давал себе труда удерживать горячее животное, когда оно обгоняло великого князя и принцессу, так что иногда он ехал непосредственно за самой императрицей.

В нескольких шагах позади великого князя ехал его адъютант граф Андрей Кириллович Разумовский, сын малороссийского гетмана, в значительной степени помогшего императрице при ее восшествии на престол и затем из-за придворных интриг уехавшего в свои имения в Малороссии. Молодому графу Андрею Кирилловичу было двадцать лет, он, как и великий князь, носил форму Павловского гренадерского полка, и эта простая форма еще более подчеркивала изящество его стройной фигуры и изумительную красоту благородного лица с большими темными, задумчивыми глазами, вспыхивавшими иногда сильным огнем.

Граф Андрей Кириллович, несомненно, разделял восхищение великого князя принцессой Вильгельминой, его глаза с такой же неотступностью следили за ней. Внезапно лошадь принцессы бросилась в сторону, и ее взгляд упал на молодого адъютанта; внимательный наблюдатель, наверно, заметил бы, что молодой человек при этом невольно потупил свой взор и что его щеки вспыхнули ярким румянцем.

Принцесса едва ли заметила все это; движение лошади, позволившее ей взглянуть на графа, длилось лишь одну секунду, да, кроме того, она в это время слушала великого князя, который с воодушевлением называл ей участвовавшие в смотре полки и рассказывал их историю.

За великим князем и принцессой следовала вся многочисленная свита – молодые придворные дамы ехали верхом на лошадях, во главе их была тридцатилетняя княгиня Дашкова с лентой ордена Святой Екатерины на груди. Среди придворных кавалеров выделялся граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский своей могучей, как и у брата Григория, но несколько дикой фигурой. На его груди, как и на груди последнего, сверкали высшие ордена, осыпанные драгоценными камнями. За ним следовали многочисленные придворные частью в роскошных мундирах, частью в придворных платьях – так и сверкало золотое шитье и горели драгоценные камни, на шляпах развевались длинные перья. За этой свитой императрицы следовал отряд гренадер, конвоировавший запряженную шестерней золоченую карету с почетными гостьями.

В карете против ландграфини Гессен-Дармштадтской сидел заведующий иностранными делами и в то же время воспитатель великого князя граф Никита Иванович Панин, которому в это время было за пятьдесят, но благодаря своему румяному, юношески свежему лицу он казался по крайней мере лет на десять моложе, только его фигура из-за излишней полноты была тяжеловесной и несколько неуклюжей. На губах Панина блуждала приветливая улыбка придворного человека, глаза смотрели пытливо и проницательно, как у дипломата, а по всему лицу было разлито спокойствие ученого. В манере держаться и во всем облике графа чувствовалась крайняя педантичность; на нем был, пожалуй, чересчур роскошный для его возраста кафтан из светло-голубого шелка, напудренные волосы, вопреки моде, падали на спину двумя густыми косами; это была его особенность, которою он очень гордился и которая возбуждала насмешки всего двора. Он держал в руках свою шляпу и неутомимо развлекал своих спутниц, но не был в состоянии всецело приковать к себе их внимание, так как взоры ландграфини и ее дочерей неотрывно следили за всем происходившим вокруг: при своем крошечном дворе они и не имели понятия о подобной роскоши. Обе принцессы, затаив дыхание, старались отыскать среди свиты великого князя, ведь он должен был выбрать одну из них себе в жены и дать ей будущность, полную блеска и царского величия.

У дверец кареты ландграфини ехали шталмейстеры, за нею следовало еще несколько экипажей с прикомандированными к ландграфине придворными дамами; группа ехавших верхом пажей замыкала весь поезд. На пажах были несколько фантастичные, но очень красивые красные, отделанные мехом костюмы, поверх которых наброшены плащи из золотой парчи, а на головах четырехугольные шляпы.

Императрица несколько мгновений стояла неподвижно посредине полукруга; великий князь и принцесса Вильгельмина остановились в нескольких шагах позади нее. Свита и все остальные сгруппировались сзади. Экипаж ландграфини тоже въехал на средину плаца.

Екатерина Алексеевна взглянула на развернувшуюся пред ней картину, на сомкнутые ряды солдат, стоявших с обнаженным оружием, на склоненные к земле знамена и еще выше подняла голову при виде этой мощи и блеска, этой громадной силы, готовой ей повиноваться. С замечательной ловкостью она заставила лошадь сделать большой скачок и помчалась галопом через поле к тому месту, где стояли матросы с медалями на груди, выбитыми в память победы над турками; на одной стороне медали стояло слово «Чесма», а на другой – «Я был там».

Императрица направила лошадь вдоль фронта и крикнула своим чистым, далеко слышным голосом:

– Здравствуйте, чесменские герои!

Солдаты громко и радостно ответили:

– Да здравствует наша матушка императрица Екатерина Алексеевна!

Не успел еще замолкнуть этот крик, как он снова повторился, но еще радостнее и громче, чем раньше. Однако на этот раз матросы приветствовали не императрицу, а великого князя, который последовал за умчавшейся матерью и нагнал ее. Его лошадь сделала скачок вперед, и он очутился рядом с императрицей. Моряки приветствовали его громовым криком:

– Да здравствует наш цесаревич, великий князь Павел Петрович, внук наших великих государей!

Екатерина Алексеевна побледнела, ее губы задрожали, глаза грозно вспыхнули.

Великий князь тоже испугался и старался удержать свою лошадь, но уже в следующее мгновение лицо императрицы снова озарилось приветливой улыбкой, как бы соглашаясь, она склонила голову и как бы в невольном порыве материнской любви и гордости обернулась к сыну и протянула ему руку, которую тот смущенно поднес к своим губам.