- Вы хорошо спали. Мари?
И каждое утро он встречал в ответ - ее пустой взгляд, которого он не мог забыть и к которому не мог привыкнуть.
То, что ему было тягостнее всего, это необходимость следить за ней, как за маленьким ребенком. Несмотря на то что она с самого начала спала на клеенке, которую Пьер аккуратно мыл и ежедневно менял, несмотря на то что окна комнаты, где спала Мари, оставались отворены почти весь день, все-таки каждый раз, переступая порог ее комнаты, он ощущал тот легкий дурной запах, который напоминал ему о бесплодности его усилий. Но он продолжал с прежним упорством стремиться к тому, чтобы это изменилось. Он пробовал для этого самые разные способы, вплоть до применения теории условных рефлексов, - все, кроме насилия. Но когда потом, много позже, он случайно подумал об этом, он не мог вспомнить, что именно он делал. Во всяком случае, через много недель он добился своего: Мари стала вести себя нормально.
Пьер думал сначала, что это существеннейшее изменение автоматически повлечет за собой другие. Но этого не случилось, и во всем остальном Мари продолжала быть такой же, как раньше. Проходили дни и недели. По вечерам Пьер обычно сидел и читал. Иногда отрывая глаза от книги, он видел фигуру Мари на полу, у печки, в одной и той же позе, в той же неподвижности и в том же безмолвии. Очень редко она произносила своим искусственным, металлическим голосом несколько звуков, в которых не было ни слов, и смысла.
Вечером Пьер ложился в кровать и долго не мог заснуть. Иногда он вставал и шел смотреть, спит ли Мари, но уже с порога он слышал ее ровное дыхание. Он возвращался к себе на цыпочках и опять ложился в постель. Он тщетно старался себе представить, что в ней происходит, и мысль о ней никогда не покидала его. Об одном он старался не думать, обходя это как нечто запретное, в чем ему было стыдно признаться даже самому себе. Это была мысль, которую короче всего он мог бы выразить так: что стало бы с этим бедным существом, если бы не было его, Пьера Форэ? Он не хотел об этом думать, но возвращался к этой же мысли другим путем: он представлял себе Мари такой, какой он ее увидел впервые. Затем он закрывал глаза, и Мари опять появлялась перед ним такой, какой она стала теперь, в его парижской квартире. В сотый раз он задавал себе бесплодный вопрос: кто была эта женщина и какой была ее жизнь до того дня, когда Франсуа нашел ее на дороге? Если бы его спросили, в чем состояла его задача, в чем он видел цель всего, что он делал для нее, он ответил бы, что он хотел бы вернуть ей разум и то место в жизни, которое ей принадлежит - или принадлежало. Это была правда, но не вся правда. Если бы он дошел в этих рассуждениях до конца, - то, что он смутно понимал, избегая на этом останавливаться, должно было бы быть выражено иначе: он хотел, чтобы к ней вернулся разум, но он не хотел бы возвращения ее прошлого.
Но и до того и до другого было очень далеко. Франсуа несколько раз звонил ему по телефону, и Пьер чувствовал, что становится просто неловко отвечать ему с той уклончивостью, с какой он это делал. Наконец он назначил ему свидание у себя, и вечером Франсуа приехал к нему.
Был сравнительно теплый день. Мари сидела в кресле в своей комнате она научилась уже сидеть не только на полу, как раньше. На ней было темное платье, она была в чулках и туфлях. Ее волосы, которые Пьер подстригал сам, спускались на плечи. На изменившемся, побелевшем лице было, однако, все то же мертвое выражение ее светлых и пустых глаз. Пьер ввел Франсуа в свою комнату.
- Ты ее сейчас увидишь, - сказал он, - и скажешь, какое она произведет на тебя впечатление. Я только боюсь, что твое появление может ее испугать.
- Я хотел с тобой о ней вообще поговорить, - сказал Франсуа. - Мне кажется...
- Подожди, мы поговорим потом. Пойдем сейчас к ней. Ты только молчи, говорить буду я.
Он вошел в ее комнату. Франсуа шел за ним.
- Добрый вечер, Мари, - сказал Пьер голосом, сдавленным от внутренней дрожи. - Это Франсуа, у которого вы жили на юге, наш общий друг...
Она дернулась назад в кресле, но выражение ее глаз не изменилось. Франсуа посмотрел на нее с удивлением и не произнес ни слова. В этой неподвижности и в этом молчании прошло несколько тягостных для Пьера секунд. Потом он сказал:
- Ну вот. Мари, мы вас больше не будем беспокоить.
Они вышли из комнаты. Пьер взглянул на Франсуа, лицо которого выражало все то же удивление.
- Чудесно! - сказал он. - Ты знаешь, - неправдоподобно!
- Я вижу ее каждый день, ты понимаешь, мне трудно отдать себе отчет...
- Я тебе говорю - невероятно, - сказал Франсуа. - У нее вид нормальной женщины. Она одета как все, она сидит в кресле. И потом ее лицо... неузнаваемо, милый мой, неузнаваемо, ты понимаешь? Ну, старик, поздравляю!
Он был искренно взволнован.
- Прости меня за нескромность, - сказал Франсуа. - Я говорю это потому, что, войдя в ее комнату, я не ощутил...
- В этом смысле она теперь ведет себя так, как всякое взрослое существо, - поспешно сказал Пьер.
- Поразительно! Поразительно! - повторил Франсуа. - Я должен тебе признаться, что я очень плохо верил... я не хотел тебе тогда говорить... То есть, я хочу сказать, я считал, что это совершенно невозможно. То, что было раньше, и то, что теперь, это небо и земля, ты понимаешь?
Они сидели в столовой, пили кофе.
- Ты не обращался к психиатру? - спросил Франсуа.
- Я был у него позавчера, - сказал Пьер. И он увидел перед собой приемную, в которой вчера долго ждал, потом - лицо пожилого человека с усталыми глазами, которому он рассказал историю Мари и ответа которого ждал с необыкновенным волнением. Психиатр внимательно выслушал его. Потом пожал плечами и сказал:
- Мы знаем множество отдельных случаев, и мы знаем некоторые из тех законов и причин, которые теоретически могут объяснить ту или иную эволюцию сознания больного. Но то, что мы знаем, это только незначительная часть того, что мы хотели бы знать. То, что мы можем - с большей или меньшей степенью достоверности - утверждать или предвидеть, это только ничтожная часть того, что подлежит нашему изучению. Я думаю, что эта женщина неизлечима. Но сказать это совершенно категорически я не могу.
