к чему это приведет? Все элементы были в брожении. Одно лишь правительство беззаботно дремало над вулканом: одни судебные места блаженствовали, ибо только для них Россия была обетованною землею...

В казне, в судах, в комиссариатах, у губернаторов, у генерал-губернаторов, везде, где замешался интерес, кто мог, тот грабил, кто не смел, тот крал.

Везде честные люди страдали, а ябедники и плуты радовались..."35 Понятны теперь пушкинские слова: тот подлец, кто не желает перемены правительства в России!

Кипела политическими страстями Франция, в Испании восставший народ заставил короля объявить конституцию, бурлили Португалия и Италия "тряслися грозно Пиренеи, вулкан Неаполя пылал..." - Греция боролась за освобождение от турецкого ига. Казалось, в одной только России часы истории остановились, и стрелки их по-прежнему показывали здесь середину давно прошедшего XVIII века с его дикими феодальными обычаями, самодурством сановников, со свистом шпицрутенов, которыми солдат засекали до смерти за малейшую провинность.

Как и в XVIII веке,

Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,

Здесь рабство тощее влачится по браздам

Неумолимого владельца.

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,

Надежд и склонностей в душе питать не смея...

Дальше так продолжаться не могло. Нужно было действовать! Нужно было встряхнуть Россию, помочь ей пробудиться от оцепенения. Возникали кружки заговорщиков, где произносились пылкие речи, обсуждалось будущее России, выносился смертный приговор Александру. "...Россия не может быть более несчастна, как оставаясь под управлением царствующего императора", говорил в "Союзе спасения" Иван Якушкин и вызывался лично убить царя14.

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал...

Пушкин (если судить по десятой, дошедшей до нас в отрывках главе "Онегина") был осведомлен о ходе развития декабристского движения, о помыслах и речах чуть ли не каждого из главных заговорщиков.

Как уже говорилось, Пушкин не был членом декабристских кружков, но он знал лично чуть ли не всех: Рылеева, Пестеля, Михаила Орлова, Лунина, Николая Тургенева, Сергея Трубецкого, - с ними спорил, с ними негодовал, жил мыслями и интересами декабристов, дышал предгрозовой атмосферой, ею разгорался. "Я, - признавался он Жуковскому, - наконец был в связи с большею частью нынешних заговорщиков".

В политических беседах с ними созревали его собственные взгляды на прошлое, настоящее и будущее России. Пути политического переустройства России Пушкин пытался найти в истории страны.

Политика и история для него неразрывны. Его политические умонастроения невозможно понять, не принимая во внимание взглядов исторических. И, с другой стороны, именно насущный политический интерес, больные проблемы России "теперешней" побудили Пушкина глубоко заняться историей своей страны. Происходящие на глазах поэта события осмысливались им как нечто, придающее новый смысл цепи событий уже прошедших, а само строение этой цепи позволяло угадывать их дальнейший ход.

Современность с ошеломляющей быстротой становилась историей. Такие грандиозные потрясения, как война 1812 года, как восстание декабристов в 1825 году, по масштабам своим, по значению для судеб народа были событиями эпохальными.

История же - даже далекая - переживалась остро, как современность, как нечто происходящее сейчас, могущее сейчас снова повториться.

Знаменательно, что резкое обострение интереса Пушкина к трагедийным событиям истории страны происходит в самый канун декабрьского восстания: "Бориса Годунова" он заканчивает 7 ноября 1825 года. Поэт словно провидит, предчувствует и предрекает конец Александрова царствования, описывая конец царствования Бориса Годунова. Он настолько уверен в этом, что решается на прямое пророчество, определяя срок своего возвращения из ссылки при новом правлении. 19 октября 1825 года, когда рукопись "Бориса Годунова" лежала перед ним почти в готовом виде, он пишет лицейским друзьям:

Предчувствую отрадное свиданье;

Запомните ж поэта предсказанье:

Промчится год, и с вами снова я,

Исполнится завет моих мечтаний;

Промчится год, и я явлюся к вам!

Предсказание исполнилось поразительно точно: осенью 1826 года Пушкин вернулся из ссылки.

Но обратимся к трагедии "Борис Годунов". Она начинается с диалога между боярами Шуйским и Воротынским - взойдет ли на царство Борис Годунов? Борис у Пушкина, как и Александр, перед восшествием на престол лицедействует, ломает комедию, позволяет себя упрашивать принять царский венец, делает вид, что власть ему претит. А Шуйский, хорошо зная двуличие Годунова, ворчит:

Народ еще повоет да поплачет,

Борис еще поморщится немного,

Что пьяница пред чаркою вина,

И наконец по милости своей

Принять венец смиренно согласится;

А там - а там он будет нами править

По-прежнему.

Шуйский уверен, что Годунов жаждет трона, что именно поэтому совершил он убийство царевича Димитрия, пролил кровь законного наследника престола.

А Борис, всходя на трон, говорит, что принимает власть велику "со страхом и смирением". Пимен же произносит мрачные слова:

Прогневали мы бога, согрешили:

Владыкою себе цареубийцу

Мы нарекли.

В исключенном Пушкиным из печатного издания отрывке Борис назван "лукавым" ("Беда тебе, - Борис лукавый"), так же Пушкин именовал и Александра ("властитель слабый и лукавый").

Разумеется, когда поэт создавал "Бориса", перед взором его стоял не только цареубийца Александр I. Его замысел бесконечно шире нравоучительной аналогии двух царствований. Пушкина занимает прежде всего вопрос о природе народного мятежа, о мнении народном, которое сильнее неправой власти державной и которое рано или поздно карает эту власть.

Народное мнение, а не цари и самозванцы творят суд истории - вот великая мысль Пушкина в "Борисе Годунове". Мысль, во многом противостоящая главной концепции Карамзина и полемизирующая с ней.

Народное мнение и есть "Клии страшный глас", прозвучавший смертным приговором над Годуновым. Проклятие тяготеет и над его сыном Феодором. И потому боярин Пушкин уверен в победе самозванца Димитрия.

Когда Басманов, командующий войсками Феодора, говорит с усмешкой превосходства боярину Пушкину, что у Димитрия войска "всего-то восемь тысяч", Пушкин отвечает, нимало не смущаясь:

Ошибся ты: и тех не наберешь

Я сам скажу, что войско наше дрянь,

Что казаки лишь только селы грабят,

Что поляки лишь хвастают да пьют,

А русские... да что и говорить...

Перед тобой не стану я лукавить;

Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?

Не войском, нет, не польскою помогой,

А мнением; да! мнением народным.

Борис восстановил против себя это мнение не только убийством царевича Димитрия, но и тем, по Пушкину, что отменил Юрьев день [Формально Юрьев день отменил еще Иван Грозный. - Г. В.], когда крепостные вольны были уйти от своего хозяина. Крестьянин стал теперь полностью бесправным, стал вещью, собственностью землевладельца.

И боярин Пушкин говорит Шуйскому:

...Попробуй самозванец

Им посулить старинный Юрьев день,

Так и пойдет потеха.

Не подумал ли, написав эти строки, поэт Пушкин: что, если сейчас храбрый офицер, командующий войсками, посулит отмену крепостного права и выступит против правительства?

Напомним вновь: трагедия окончена Пушкиным за месяц до восстания на Сенатской площади. Срока восстания он, конечно, не знал. Но то, что восстание назревает, он не мог не чувствовать. Не мог не размышлять он о его удаче или неудаче, будет ли оно поддержано мнением народным?

Будут ли царские генералы с восставшими? Почему бы и нет? Было известно, что генерал Ермолов, адмирал Мордвинов втайне сочувствуют заговорщикам.

И в пьесе Басманов, полководец Годунова, а затем Феодора, склоняется на доводы боярина Пушкина присягнуть, пока не поздно, Самозванцу: