Все белится Лукерья Львовна,
Все то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович так же глуп,
Семен Петрович так же скуп,
У Пелагеи Николаевы
Все тот же друг мосье Финмуш,
И тот же шпиц, и тот же муж;
А он, все клуба член исправный,
Все так же смирен, так же глух
И так же ест и пьет за двух.
От главы к главе пушкинский юмор мужает, обретает все более и более тона сатирические, что в полной мере должно было бы обнаружиться в последней, десятой главе "Онегина", уничтоженной поэтом. Но и по сохранившимся отрывкам видно, что Пушкин владел "бичом Ювенала"
столь же прекрасно, как и даром проникновенного лирика. Здесь, в десятой главе, поэт хотел воплотить свое давнишнее желание, выраженное им в известных строчках:
О муза пламенной сатиры!
Приди на мой призывный клич!
Не нужно мне гремящей лиры,
Вручи мне Ювеналов бич!
Не подражателям холодным,
Не переводчикам голодным,
Не безответным рифмачам,
Готовлю язвы эпиграмм!
О, сколько лиц бесстыдно-бледных,
О, сколько лбов широко-медных!
Готовы от меня принять
Неизгладимую печать!
Легкий, ненавязчивый юмор Пушкина, словно смягченный до полутонов, зоркая, смекалистая насмешливость человека бывалого, тертого и перетертого жизнью, но сохранившего ясный, незамутненный, широкий взгляд на вещи, способность как добродушно посмеиваться и над собой и над обстоятельствами, так и возвыситься до гневного обличения - все эти черты личности поэта и черты его поэзии еще ждут своего исследователя, и без уяснения их невозможно понять и народности пушкинской поэзии.
Как все же описать небывалость пушкинского стиха? Достанет ли для этого слов? "Неистовый Виссарион" нашел такие слова: "...он нежен, сладостен, мягок, как ропот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как молния, прозрачен и чист, как кристалл, душист и благовонен, как весна, крепок и могуч, как удар меча в руке богатыря. В нем и обольстительная, невыразимая прелесть и грация, в нем ослепительный блеск и кроткая влажность, в нем все богатство мелодии и гармонии языка и рифмы, в нем вся нега, все упоение творческой мечты, поэтического выражения. Если 6 мы хотели охарактеризовать стих Пушкина одним словом, мы сказали бы, что это по превосходству поэтический, художественный, артистический стих, - и этим разгадали бы тайну пафоса всей поэзии Пушкина..."31 Принято говорить о гармоничности пушкинской поэзии. В самом деле, его стихам присуща уравновешенность настроений, просветленность, примиряющая противоположное, непримиримое, казалось бы. И если поэт начинает описывать мучительное состояние неразделенной любви, то заканчивает так:
Вот страсть, которой я сгораю!..
Я вяну, гибну в цвете лет,
Но исцелиться не желаю...
Сентиментальные поэтические жалобы вдруг окрашиваются шаловливой улыбкой самоиронии, и стих становится очаровательной миниатюрой. Как в послании "Друзьям":
Богами вам еще даны
Златые дни, златые ночи,
И томных дев устремлены
На вас внимательные очи.
Играйте, пойте, о друзья!
Утратьте вечер скоротечный;
И вашей радости беспечной
Сквозь слезы улыбнуся я.
Поэт меланхолически наблюдает за веселящимися товарищами, думая о бренности сущего, о скоротечности жизни, и заканчивает "сквозь слезы улыбнуся я". Эта улыбка сквозь слезы, усмешка сквозь грусть постоянно проявляется в пушкинской поэзии. И поэтому часто к ней применяют слова:
солнечная, лучезарная, жизнерадостная, исполненная чувства меры.
А Белинский даже сказал - елейная. И более того, по его мнению, она кроткая, созерцательная, страдающая от диссонансов, но примиряющая их, признающая их неизбежность. И не видящая "идеала лучшей действительности и веры в возможность его осуществления".
Вот, оказывается, до чего гармония и чувство меры доводят!
Неосторожное суждение это потом на разные лады повторялось многократно. Пушкинской "гармонией и мерой" критики потом нередко укоряли и меряли других поэтов.
И понятны гневные строки великой русской поэтессы Марины Цветаевой:
Критик - ноя, нытик - вторя:
"Где же пушкинское (взрыд)
Чувство меры?" Чувство - моря
Позабыли - о гранит
Бьющегося?..32
Вот это образ - точный. Пушкинская гармония, мера - грани морской набережной. А само море - то бушующее девятибалльными штормами, то синеющее лучезарной голубизной, то хмурящееся, то искрящееся, то набегающее шаловливой волной - вечно изменчивая, вечно бунтующая, мятущаяся стихия!
У Пушкина целая палитра эмоциональных красок, со всеми мельчайшими тонами, полутональностями, оттенками.
Какой ураган чувств в пушкинском шедевре "Я помню чудное мгновенье". И - укрощенный ураган в другом шедевре:
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
Кто из поэтов мог бы так написать? Лермонтов бы не смог: другой был человек, другой характер. Подражать Пушкину нельзя, да и никто из больших поэтов и не стремился следовать за ним, понимая, что тайна пушкинского стиха вовсе не в найденных им канонах, а в неповторимости его личности.
Пушкин мера? Пушкин - море!
Одна из характернейших черт пушкинской поэзии - это лаконизм, предельная сжатость, спрессованность содержания. Никаких длиннот, никакого "разжевывания", ничего лишнего. Даже, напротив, Пушкин часто недоговаривает, набрасывая лишь прерывистые штрихи образа, давая возможность читателю самому домыслить, достроить в своем воображении полную картину.
Черта эта особенно проявилась в лирике последних лет, в маленьких трагедиях, в "Медном всаднике". Современники поэта сетовали на эскизность, незавершенность, недосказанность, сложность этих произведений. А дело было в том, что Пушкин обращался уже к новому, грядущему читателю, который способен не только на пассивное восприятие, но и на активное сотворчество с поэтом, на собственную работу интеллекта, фантазии, воображения, на реконструкцию недоговоренного, недосказанного поэтом. Тут не недостаток, а высочайшее достоинство пушкинской лиры, ее образно-смысловая объемность, многоплановость, бездонность, неисчерпаемость, а значит - и бессмертность!
Никто в свое время не сказал так много верного и глубокого о Пушкине, как Белинский. Но и его критической прозорливости оказалось мало.
Нам, далеким потомкам, из нашего далека - виднее. И нам странно, например, читать у Белинского, что пушкинская поэзия - более чувство, нежели мысль, и потому пора ее "миновала совершенно".
Но как раз едва ли не главное достоинство пушкинского стиха, достоинство, неподражаемое в своем совершенстве, - это единство мысли и образа, причем такое единство, когда образ не привлечен в качестве иллюстрации, а когда сама мысль - образ, когда глубокое размышление передается образом и вызывается им, а не навязывается читателю насильственно.
Перечитаем хоть его "Бесов":
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин...
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
Волосы встают дыбом, когда вчитываешься в эти строки, в эти скачущие, словно колдовские, шаманящие звуки:
"Эй, пошел, ямщик!.." - "Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам..."
Что это? Страхи заблудившегося одинокого путника, закруженного метелью? Конечно. Но и другие ассоциации вызывает эта жуткая пляска бесов. Это не снежная равнина только, это вся Россия в круговерти метели и зимней стужи, это Россия после подавления декабрьского восстания, когда рухнули все надежды, когда впереди "хоть убей, следа не видно" - "мутно небо, ночь мутна" - и судьба человека во власти бесовской пляски. И полная безысходность:
