— Мистера Удомо сейчас нет, сэр.
— Ты знаешь, где он?
— Нет, сэр. Мистер Удомо позавтракал и ушел. Сказал: «Совсем забыл город, пойду смотреть».
— Спасибо.
— Пожалуйста, заходите, сэр. Я принесу бумагу, сэр напишет письмо, я отдам мистеру Удомо.
— Тебе нравится мистер Удомо?
— Он очень хороший господин. Он всегда говорит «спасибо, Самсон». Господин доктор иногда забывает «спасибо», хороший господин, а забывает.
— А мистер Удомо не забывает?
— Никогда не забывает. Господин Удомо — большой человек. Очень большой.
— Да, говорят. Ну что ж, Самсон, спасибо.
— Может, сэр подождет? Может, господин Удомо скоро вернется.
— Нет, Самсон, я зайду в другой раз.
Джонс поехал обратно. Солнце палило вовсю, и даже система охлаждения в машине почти не действовала. Только когда он миновал громадные портовые здания, с моря подул легкий ветерок и жара слегка схлынула. Джонс не свернул на дорогу, которая вела к канцелярии, а поехал дальше по берегу моря. На душе у него вдруг стало легко и покойно, будто никакие заботы не тяготели над ним. И как всегда в такие минуты, он унесся мыслью к маленькому кладбищу, приютившемуся на окраине европейского квартала. Там была могила его жены. Она умерла, не прожив с ним и двух лет, — умерла двенадцать лет назад от желтой лихорадки, на втором месяце беременности. И теперь до конца своих дней он был привязан к этой земле, в которой покоилась его жена и неродившийся ребенок, — единственное, что он любил когда-либо в жизни. Теперь эта земля была для него родной — стала родной с той минуты, как засыпали могилу. И останется родной навсегда. Его корни в этой земле.
Он свернул с дороги, остановил машину и вышел. Направился к большой пальме, у подножия которой лежала благодатная тень. Четыре узкие длинные лодки скользили по зеркальной поверхности моря. По тому, как они двигались, можно было догадаться, что все вместе они тянут тяжелую сеть с рыбой. В некотором отдалении, в тени другой пальмы, сидел человек. Джонс опять стал смотреть на лодки, но что-то в облике этого человека возбудило его любопытство. Джонс еще раз кинул взгляд в ту сторону. Ну конечно, галстук! Кто, кроме только что приехавшего из Европы, наденет галстук в такую жару?
Быстро переходя от одного дерева к другому, Джонс наконец добрался до пальмы, в тени которой сидел человек. Человек задумчиво смотрел вдаль. Джонс подождал немного, затем кашлянул.
Удомо поднял голову. Он увидел невысокого, худощавого европейца с худым, желтоватым лицом. Глубоко посаженные глаза, редкие растрепавшиеся волосы того же желтоватого цвета, что и лицо. Европеец был одет в легкую рубашку и шорты. Рубашка была расстегнута, и виднелась грудь, поросшая густыми волосами. Из-под шорт выглядывали большие костистые колени. Лицо серьезное и спокойное.
— Вы мистер Удомо? — спросил Джонс.
— Да.
— Я — Джонс, начальник службы безопасности.
Легкая улыбка скользнула по губам Удомо. Джонс усмехнулся.
— Это всегда производит впечатление. Но я подошел к вам только затем, чтобы познакомиться и посмотреть, что вы за человек. Вы не будете возражать, если я сяду?
— Пальма мне не принадлежит, — сказал Удомо.
Джонс сел рядом с ним и прислонился спиной к стволу.
— К сожалению, я курю только трубку… Но могу предложить табаку…
— Я не курю… Откуда вы узнали, что я здесь?
— Служба безопасности не настолько расторопна. Я был у доктора Эдибхоя, но не застал вас. Поехал обратно, и, не знаю, как это вышло, просто мне захотелось от всего отдохнуть. Плохое настроение может быть у каждого, даже у чиновника службы безопасности, вроде меня. Да, между прочим: это ни в коем случае не проверка, просто я слышал о вас, и мне захотелось познакомиться. — Он раскурил трубку и испытующе взглянул на Удомо.
Удомо по-прежнему невозмутимо смотрел вдаль.
— Я только что получил последний номер «Освободителя», — спокойно продолжал Джонс. — Недостает ему вашего блеска. Вам, по всей вероятности, не удастся получить его, так как журнал здесь запрещен, но я могу одолжить вам свой экземпляр. Если мои сведения верны, вы собираетесь издавать здесь газету?
— А разве это запрещено законом?
— Нет. Вполне возможно, вы принесете много пользы. Я считаю, что Совет вождей и старейшин и в особенности старый Эндьюра нуждаются в хорошей встряске. А вы, судя по вашей прежней редакторской работе, сумеете встряхнуть их. Но это мое личное мнение. Отнюдь не официальное. Не думаю, чтобы его разделяли в канцелярии губернатора. Все они за то, чтобы старый Эндьюра исполнял свои обязанности, пока наконец, в благодарность за все заслуги, ему не позволят сформировать первый кабинет министров. Они ничего не видят дальше собственного носа… Только служба безопасности знает, как неспокойно сейчас в стране.
Удомо повернул голову и смерил холодным взглядом желтоволосого человека, сидевшего рядом.
— Что вы хотите?
— Я уже сказал: просто хочу с вами познакомиться. Ну вот, можно считать, что знакомство состоялось. Я был бы рад, если бы вы как-нибудь заглянули ко мне, когда будет настроение. Если настроения не будет, что же, я пойму. Я возглавляю службу безопасности, и вы, естественно, можете подумать, что здесь какой-то подвох. Но уверяю вас, это не так, и, если представится случай, я вам это докажу. Даже полицейские имеют право на свободное время и личных друзей. Мы на Холме живем слишком замкнуто. Во всяком случае, вечерами я по большей части дома, и, если бы вы как-нибудь заглянули ко мне выпить рюмку-другую виски или поужинать, я был бы рад. Ну, я пошел. Очень приятно было познакомиться. Номер «Освободителя» я вам пришлю, но, поскольку для широкой публики он запрещен, должен просить вас никому не передавать его. И еще я пришлю вам «Правила печати», чтобы вы знали, что вы себе можете позволять и что нет. — Джонс встал и выбил трубку. — Подвезти вас домой?
— Нет, спасибо.
— Здесь ведь нет автобусов, как в Лондоне.
— Как-нибудь не заблужусь, — сказал Удомо.
— Что ж, до свиданья, мистер Удомо. Не забудьте о моем приглашении. Жду в любое время.
Удомо провожал человека взглядом, пока тот не сел в машину. Странное, чуть насмешливое выражение не сходило с его лица. Когда машина исчезла из виду, он встал, перебросил пиджак через руку и по тропинке, взбегавшей на Холм, зашагал в город.
В тот же вечер Удомо встретился с тремя коммерсантами. После недельных переговоров они согласились наконец выложить по пятьсот фунтов стерлингов для издания газеты. Но при этом поставили свои условия.
3
Удомо долго смотрел на первую страницу завтрашнего номера «Куинстаун пост». Заголовок, набранный крупным шрифтом, гласил: «Поможем бастующим!»
Под кабинет Майкла была отведена убогая комнатушка на втором этаже ветхого полуразвалившегося здания. Дощатый пол был черен от грязи, единственное окошко покрыто таким слоем пыли, что почти не пропускало света. Одно стекло было выбито, дыра заткнута пожелтевшей от времени бумагой. В кабинете стояли стол, стул и две скамейки. Старая пишущая машинка примостилась на краю столь же старого некрашеного, заваленного бумагами стола.
Удомо с досадой смотрел на заголовок.
Эти чертовы коммерсанты только и думают, к чему бы придраться: то одно нельзя, то другое. Сейчас такой удачный момент, а они боятся.
— Не затем я приехал, чтобы плясать под их дудку, — раздраженно сказал он вслух.
Один из двух корректоров просунул голову в дверь.
— Вы кого-то звали?
— Нет, — резко ответил Удомо.
Корректор скрылся на веранде, где располагалась корректорская.
— Я должен вырваться, — сказал Удомо.
Майкл всецело зависел от этих коммерсантов. Без их денег газета не могла существовать. Они уже были у него сегодня и требовали, чтобы газета перестала поддерживать бастующих. Допотопная типография, этот домишко, бумага — за все платили они.
