«Наверно, очень большой дом… Скорей бы Лэнвуд приехал». Он направился к письменному столу, стоявшему в углу, возле дверей в сад. На столе лежали вскрытые письма. Он начал было читать верхнее, но тут же поспешно отошел от стола. Очень уютная комната. Чтобы жить в таком доме, нужны деньги. Глубокие кресла, занавеси, падающие тяжелыми мягкими складками, резные красного дерева лампы на низеньких столиках по углам — все это требует денег. Она, видно, богатая. Ее слова об ужине пробудили у него голод. Такая досада. Пока он не начинал думать о еде, ему никогда не хотелось есть. Куда же все-таки запропастилась эта женщина!
В комнате стало жарко. Он снял пальто и бросил его на стул. Освободил пояс брюк. Становятся тесноваты в шагу. Пиджак тоже никуда не годится: узок в плечах и жмет под мышками. Придется, кажется, что-то предпринимать. А ведь это его лучший костюм!
Он услышал, как отворилась дверь, и обернулся. Лоис Барлоу катила перед собой столик на колесиках. Он заметил, что она хорошо сложена, у нее красивая грудь. Без пальто она выглядела моложе.
— Придет?
— Сегодня вечером он не сможет, — сказала она.
И тотчас заметила, как его глаза потухли, лицо превратилось в темную маску.
— Понятно, — проговорил он и потянулся за пальто.
— Я его застала в последний момент, — поспешно заговорила Лоис, — он уходил на собрание. По его словам — важное. Отменять его было поздно. Он же — главный оратор. — А сама думала: «Ну чего я вру? Почему не сказать прямо, что Том не захотел выходить в такой холод?» — Он просил меня передать вам, что очень хотел бы встретиться с вами завтра у меня, во второй половине дня. Если это вас устроит. Если нет, скажите, когда вам удобно, я ему передам. Он бы сам поговорил с вами, если бы не спешил на собрание.
Майкл немного успокоился.
— Да, я понимаю… Ну, что ж, завтра так завтра… Надеюсь, собрание пройдет хорошо. Жаль, что я не могу присутствовать на нем. А в котором часу завтра?
— Обычно возвращаюсь из школы около четырех. Он приедет в четыре… Садитесь, я подогрела ужин.
Он опустился в кресло. Она села напротив, и они стали есть. Поев, он сказал:
— А я, оказывается, был очень голоден.
— Я догадалась, — сказала она.
Некоторое время они сидели молча, глядя на тянувшиеся кверху языки пламени в камине.
Внезапно Лоис Барлоу почувствовала усталость. Слишком большого напряжения душевных сил потребовал от нее этот Майкл Удомо.
— Простите меня, но я очень устала. А завтра у меня трудный день.
— Да, мне пора. — Он встал и надел пальто. — Завтра в четыре я буду здесь. Спасибо за ужин.
Она проводила его в переднюю и отворила дверь. Затем, словно вспомнив что-то, захлопнула дверь и побежала в спальню. Вернулась с теплым, ворсистым пальто в руках.
— Наденьте. От вашего толку мало.
— А как же вы? — сказал он.
— Это мужское, — резко ответила она.
Она помогла ему надеть пальто. Он натянул его прямо поверх своего.
— Большое вам спасибо, — сказал он.
Она открыла дверь:
— Спокойной ночи!
Он посмотрел ей в глаза и вышел. Теперь ему было не так холодно.
2
Лоис Барлоу заваривала чай, когда пришел Удомо.
— Том скоро будет, — сказала она. — Он звонил и сказал, что вместе с ним придут Дэвид Мхенди и Ричард Эдибхой.
Она провела его в гостиную. Перед камином, подложив под колени подушку, молодая женщина сушила у огня золотистые волосы, падавшие почти до пояса.
— Это Джо Фэрз, — сказала Лоис. — Мы вместе снимаем эту квартиру.
Женщина откинула назад волну густых волос и вскочила. На ней был ярко-голубой свитер и брюки из темно-красного вельвета. Зеленоватые, чуть раскосые глаза уходили к самым вискам. Уголки рта были приподняты.
«Хороша!» — подумал Удомо, пожимая тонкую руку. Масса золотистых волос не оставила его равнодушным.
— Волосы — ее гордость, — улыбнулась Лоис.
Прозвенел звонок.
— Я открою, — сказала Джо Фэрз и, двигаясь с кошачьей грацией, пошла к двери.
— Джо, как я вижу, произвела на вас впечатление, — сказала Лоис.
Удомо не ответил. Он ждал Лэнвуда. От волнения он чувствовал непривычную слабость, какую-то скованность. Он помнил по фотографиям лицо Лэнвуда, красивое, суровое лицо вождя.
Лэнвуд вошел и заполнил собой всю комнату. Удомо видел только его. Те, кто пришел с ним, казались безликими тенями. Лэнвуд был большой и грузный, хотя высокий рост несколько скрадывал полноту. У него было тонкое, продолговатое, гладкое лицо, почти черное, с едва заметным бронзовым оттенком, резко очерченные благородного рисунка нос и рот. Очки в массивной оправе придавали ему глубокомысленный вид. Одет он был безупречно и очень по-английски: манжеты выглядывали из рукавов отлично сшитого костюма ровно настолько, насколько надо, галстук гармонировал с рубашкой. У него были непринужденные изящные манеры завсегдатая фешенебельных лондонских клубов.
В памяти Удомо запечатлелся образ человека более молодого и стройного, без очков, хуже одетого и менее вылощенного. Но все же это, без сомнения, был Лэнвуд.
Лицо Лэнвуда расплылось в широкой улыбке. Он крепко сжал руку Удомо.
— Очень рад. Прошу прощенья, что не мог встретиться с вами вчера.
— Я сказала ему, что у вас собрание, — поспешно вставила Лоис.
— Да, — пробормотал Лэнвуд. — Да, собрание…
— Я мечтал о встрече с вами с тех самых пор, как получил ваше письмо, — сказал Удомо.
— Письмо?
— Да. Вы писали мне лет десять назад. Помните?
— Да, да, конечно… — Лэнвуд быстро повернулся к своим спутникам. — Я хотел бы познакомить вас с моими товарищами.
Лоис подавила улыбку и направилась к двери. Джо пошла за ней.
— Мы приготовим чай, — сказала Лоис.
— Дэвид Мхенди из Плюралии, — представил Лэнвуд.
— Здравствуй, друг, — сказал Мхенди.
Имя Мхенди показалось Удомо знакомым. Несомненное, он встречал его в газетах или слышал где-то. Они обменялись рукопожатием. Удомо пытался вспомнить, откуда он знает это имя, но Лэнвуд отвлек его:
— А это Эдибхой — наш соотечественник.
Толстенький и очень черный человек схватил Удомо за руку:
— Привет отчизне! — Радостная улыбка, казалось, не покидала его лица. Говорил он короткими, отрывистыми фразами. — Слышал о вас от одного парня. Из тех, что называют себя французами. Рассказывал, как вы подбивали студентов бастовать. — Веселые морщинки у глаз обозначились резче. — Говорил, вы не поняли, что они вовсе не угнетенные африканцы из колоний, а полноправные французы! — Эдибхой расхохотался.
Удомо слабо улыбнулся в ответ.
— Они тогда здорово меня подвели.
— Империализм французского образца куда коварнее английского, — сказал Лэнвуд. — Они подкупают верхушку, предоставляя этим людям места в Ассамблее и выдавая за них своих дочерей… Что это мы стоим — сядем!
Лэнвуд пошел к дивану. Он подтянул складки на брюках, сел, достал трубку и стал набивать ее. Удомо сел по одну сторону от него, Эдибхой — по другую. Мхенди секунду помедлил, затем вышел из комнаты и отправился в кухню к дамам.
Легкая улыбка играла на губах Лэнвуда. Он чувствовал, с каким восхищением смотрит на него этот молодой человек. Ему было приятно. Своего рода награда. Борьбе за свободу он отдал всю свою жизнь и знал, что имя его известно в самых отдаленных уголках Африки. Но все равно знакомство с этим юношей доставило ему большое удовольствие. Так сказать, живое свидетельство! Человек подчас устает, поддается мимолетным сомнениям, теряет в себе уверенность. Да, для поддержания духа такие встречи очень полезны.
— Расскажите мне о себе, — сказал он.
Удомо подвинулся к Лэнвуд у и стал негромко рассказывать. Ничего нового Лэнвуд не услышал. Обычная история африканца студента. В маленькой деревушке миссионеры выбрали самого смышленого мальчишку и стали его учить. Знания пробудили в нем мысль. Мальчик начал задумываться над окружающим миром и скоро понял, что мир этот далеко не совершенен, даже если подходить к нему с меркой, установленной самими миссионерами. Тогда он порвал с ними и пошел своей дорогой. Ему повезло. Он попал в Европу, потом в Канаду, получил высшее образование. Конечно, он много работал, жил впроголодь, ходил бог знает в чем. Но ведь образование легко дается лишь немногим счастливчикам — сынкам богатых отцов, да еще тем, к кому благоволят колониальные власти… Большинство идет той же дорогой, что и Удомо: работают, учатся и голодают. Интересно, что он написал в письме, ставшем для этого юноши путеводной звездой?
