– Вчера утром в лагере ко мне подошел санитар, когда я оплакивал своего брата. Я не думал, Мимина, что смерть Армана так меня потрясет… Этот тип сначала сочувственно похлопал меня по плечу, потом неожиданно его рука спустилась вниз по спине. Я был парализован, словно мышь перед змеей. «Маруа, я могу вас утешить», – сказал он мне. Я вскочил и убежал. Думаю, он тоже гомосексуалист. Если бы ты только знала, Эрмина, как мне хотелось броситься в его объятия! Но что потом? У меня нет опыта… А если бы нас кто-нибудь увидел?

Сбивчивые слова Симона, которые он бубнил монотонным голосом, возмутили молодую женщину, несмотря на все ее сочувствие и желание быть толерантной.

– Прошу тебя, – оборвала она его. – Не говори здесь об этом.

– Почему? – спросил он с потерянным выражением на лице. – Именно из-за «этого», как ты говоришь, я и дезертировал. Тот санитар догадался о моей истинной природе. Я больше не мог там оставаться. Для меня нигде нет места на этой земле. Лучше бы я сдох! Арман должен был жить, а не я!

В его последних словах было столько страдания, что Эрмина сжалилась и взяла его за руку.

– Я дам тебе денег. Но тебе лучше отправиться в Штаты и найти себе работу. Твоя идея спрятаться у нас, в чаще леса, не самая лучшая. Одиночество сведет тебя с ума.

– Я и так чувствую себя безумцем. Ты единственная, кому я могу довериться. Если бы ты только знала, какие мне снятся сны! Просыпаясь, я умираю от стыда.

Шарлотта уловила суть беседы. Ее сердце бешено заколотилось. Теперь она не сомневалась в противоестественных наклонностях своего бывшего жениха. Охваченная непонятной яростью, она ворвалась в комнату и встала перед Симоном.

– Убирайся отсюда! – закричала она. – Сейчас же! Ты оскорбляешь память своей матери и своего брата! Сейчас ты снова ведешь себя как эгоист, жалуясь на свою судьбу! Никто не обязан выслушивать твою похабщину! Как я могла любить тебя, готовая отдаться душой и телом! При одной только мысли о твоих поцелуях меня начинает тошнить! Убирайся отсюда, грязный извращенец!

– Шарлотта, успокойся! – возмутилась Эрмина. – Ты потеряла рассудок?

– Да, потеряла! Я сгорала от любви к этому грязному типу, в то время как он с вожделением пялился на красивых ребят! Я многое узнала, работая на заводе в Монреале. У моих коллег язык был хорошо подвешен. И мне тоже было что рассказать. Два года я пережевывала свое унижение, свою печаль. Дошла до того, что все время твердила Арману, что не могу забыть его брата. Ты сломал мне жизнь, Симон! Убирайся!

Тот растерянно посмотрел на Эрмину, хозяйку дома.

– Мне уйти, Эрмина? – спросил он.

– Нет, только не при таких обстоятельствах! Шарлотта, успокойся. Ты не должна так обращаться с Симоном. Мир и без того в войне, так давай не будем устраивать ее в семейном кругу.

– В каком семейном кругу? – вскричала Шарлотта. – С каких это пор Маруа стали членами твоей семьи? А Лапуэнты? Лора меня не удочеряла.

В ярости девушка была еще прекраснее. Ее потемневшие глаза сверкали. Губы искривились в презрительной гримасе, которую вполне можно было принять за провокационную. Эрмина озадаченно посмотрела на нее, затем перевела взгляд на Симона.

– Это уже слишком для меня, – сказала она. – Тошан уезжает через четыре дня, и я не увижу его долгие месяцы. Если вообще увижу… С момента смерти Армана не прошло и недели… У меня нет сил выносить эту сцену. Шарлотта, прошу тебя, иди в свою комнату. Мне нужно успокоиться. Смею тебе заметить, что ты наговорила ужасных вещей Симону. Ты должна перед ним извиниться.

– Не нужно, – вздохнул он. – По крайней мере, она была искренна. Ничего другого я и не ожидал. Зря ты помешала мне повеситься, Мимина, в тот печальный день, когда умерла мама. С тех пор я не сделал ничего стоящего ни в личной жизни, ни в армии.

Шарлотта не двигалась с места. Сжав кулаки, она смотрела на Симона жестким взглядом. «Если бы я могла, то набросилась бы сейчас на него, расцарапала лицо, вырвала волосы. Господи, как же я его ненавижу! Он мне противен, омерзителен!» – думала она, находясь, тем не менее, под впечатлением от этой встречи.

Симон был очень красивым мужчиной. Приближаясь к своему тридцатилетию, он демонстрировал мужественные черты своего отца, и на лице его не было изъянов. Он больше не носил усов, что подчеркивало его чувственный рот с яркими губами. Высокий, стройный, с загорелой кожей и золотисто-карими глазами, он нередко вызывал восторженные взгляды у встречавшихся ему женщин.

«Я по-прежнему его хочу, – с горечью подумала Шарлотта. – Ну почему он оказался ненормальным?!»

Звук хлопнувшей двери заставил вздрогнуть всех троих.

– Я забыл свой бумажник, – сказал Тошан, входя в переднюю. – Мина, дорогая?

Шарлотта убежала в свою комнату. После гневного выступления ее нервы были на пределе и она не могла сдержать слез глубокой скорби. Симон вскочил со своего места. Он не был готов к этой встрече. Крайне взволнованный, он, тем не менее, принял непринужденный вид.

– Какая встреча! – весело воскликнул молодой человек. – Мой друг Тошан!

Эрмина заметила удивление на лице своего мужа, когда он пожимал ему руку.

– Ты в увольнительной, рядовой Маруа? – пошутил он. – А почему без формы? На улице это поднимает престиж.

Симон ограничился улыбкой. Он смотрел на Тошана, даже не пытаясь скрыть свои истинные чувства. Это вызвало раздражение у Эрмины.

– Где твой бумажник? – спросила она натянутым голосом.

– Наверное, на ночном столике.

– Если у тебя есть несколько минут, я схожу за ним и заодно переоденусь. Выпейте пока кофе. Симону нужен твой совет. Он дезертировал из армии.

С этими словами женщина вышла в коридор и направилась в свою комнату. «Я не могу видеть, как Симон смотрит на Тошана, – сказала она себе. – Боже мой, как сложна жизнь! Вот я уже ревную мужа к своему лучшему другу, которого люблю как брата!»

Потрясенная, она принялась разглядывать свое отражение в зеркале шкафа. Льняные занавески на окне смягчали яркий свет дня, но даже в этом выгодном освещении она испугалась своего вида.

«Шарлотта права. Я похожа бог весть на кого. И выгляжу ужасно».

Эта констатация факта еще больше усилила ее депрессию. Эрмина быстро причесала волосы, собрала их на затылке и надела легкое голубое платье.

«Неужели я превращусь в собственную тень, когда Тошан уедет в Европу?» – спросила она себя, снова вглядываясь в свое отражение, которое ей по-прежнему не нравилось.

Устало пожав плечами, она взяла бумажник своего мужа и вернулась в гостиную. То, что она там увидела, заставило ее похолодеть: Симон рыдал в объятиях Тошана.

Валь-Жальбер, тот же день

Лора Шарден любовалась медной табличкой, украшавшей стену ее дома слева от входной двери. Она не удержалась и провела пальцем по буквам, выгравированным на металле.

– Какая красота, – тихо произнесла она.

Мирей, подметавшая крыльцо, покачала головой. Очередная причуда хозяйки забавляла ее.

– Боже милосердный! Мадам, по крайней мере, в этом городке вы войдете в историю, – пошутила она.

– Насмехайся, если хочешь, но в этой надписи нет ни слова лжи. «Частная школа Лоры Шарден».

Экономка с беспокойством огляделась вокруг. Валь-Жальбер более, чем когда-либо, казался пустынным. Правда, ей было известно, что около пятидесяти жителей все же продолжали жить здесь, но речь шла о владельцах собственных домов. Все они сгруппировались возле региональной дороги. Но на улице Сен-Жан сейчас остались лишь Маруа, Шардены и Онезим Лапуэнт, брат Шарлотты, со своей супругой Иветт и двумя сыновьями.

– У меня не было выбора. Идет война, Мирей. Но мой сын и мои внуки должны получить образование. Позже, когда все наладится, они поступят в пансион в Шикутими.

– Вы сделали огромное дело, мадам, – похвалила ее экономка с едва заметной иронией.

С неизменно зачесанными назад прямыми белоснежными волосами, эта уроженка Тадуссака[12] скоро собиралась отпраздновать свои шестьдесят восемь лет. Казалось, время не властно над ее энергией: она в одиночку справлялась с хозяйством и кухней.