– Вы с ума сошли!

– Я всего лишь индеец, дикарь. И мне не нравятся ни ваши манеры, ни ваши лживые слова.

– Ладно, – надменно произнес Жослин. – Скажу тебе правду, Шоган. И не буду утруждать себя «выканьем». Киона – мой ребенок. Ты доволен? Несколько дней я делил ложе с Талой, когда меня съедала чахотка. Но Тала вылечила меня. И у нас родилась дочь, Киона! Слышишь? Киона – моя дочь!

Он почти прокричал эти слова, устремив сверкающий взгляд на индейца.

– Бледнолицый мерзавец, – выругался Шоган. – Я об этом догадывался. Киона похожа на Эрмину. Белые мужчины силой берут наших женщин, наплевав на последствия.

Жослин настороженно следил за малейшим движением индейца. Тот вполне был способен перерезать ему горло ножом и бросить труп в реку. Но тот лишь презрительно процедил:

– Убирайся! И больше никогда сюда не возвращайся. Я читаю страх в твоих глазах. Ты боишься, что я убью тебя. Но я не стану этого делать, потому что Тала, видимо, любит тебя всей душой, раз родила на свет твоего ребенка. Моя тетя – великая женщина. Она обладает бесценными знаниями и добрым сердцем. К тому же было бы неразумно убивать отца Кионы.

Едва нарушаемые потрескиванием огня, последние слова прозвучали странно в тишине ночи. Жослин вздрогнул. Он почувствовал себя потерянным в этом сумраке, окруженным бескрайним лесом.

– Ты признаешь, что Тала меня любит, – сделал он еще одну попытку. – Почему же тогда утверждаешь, что я взял ее силой? Скажи мне, где ее найти. В конце весны, когда я покинул свою супругу и свой дом, я собирался жить вместе с Талой. Но болезнь вновь сразила меня. Возможно, мне недолго осталось. Помоги мне!

– Хватит лгать! – внезапно рявкнул Шоган, поднимаясь. – Ты хочешь украсть у нее Киону, моя тетя сказала мне об этом. Чтобы отправить ее в ваши школы, где малышка забудет свой народ, где она будет сломлена и унижена. Ты ничем не лучше других бледнолицых! Убирайся отсюда!

Вдалеке протяжно завыл волк. Ему ответили другие. Шоган прислушался, показав пальцем в сторону склонов, ощетинившихся елями, и тихо произнес:

– Долгие годы все думали, что тебя разорвали волки. Не боишься, что это случится с тобой по-настоящему?

Чувствуя себя все более неуютно, Жослин снова бросил взгляд на хижину, стоящую в нескольких метрах.

– Это здесь вы все живете? Эрмина часто говорила мне, что ты приглашаешь к себе мать Талы, Одину, и ее дочь Аранк. Но здесь явно мало места…

– В этом месте я провожу лето один, – ответил Шоган, который, казалось, успокоился. – Рыбачу и охочусь в преддверии зимы. А теперь убирайся. Я тебе уже три раза это повторил.

Разозлившись в свою очередь, Жослин Шарден встряхнул головой.

– Я ищу свою дочь уже две недели. Сегодня я не сделаю больше ни шагу. Я буду спать вот под этим деревом, Шоган. Я вдвое старше тебя, и я устал. Когда Мадлен живет у нас в Валь-Жальбере, она всегда советует мне больше отдыхать и готовит для меня травяные настои. Почему ты относишься ко мне с ненавистью, когда твоя сестра так дружелюбна со мной?

– С ней ты тоже спишь? – вскричал индеец, вне себя от ярости. – Соканон заслуживает уважения! Она посвятила свою жизнь вашему Богу!

– За кого ты меня принимаешь? – возмутился Жослин. – Когда мы с Талой зачали Киону, моя супруга Лора собиралась выйти замуж за другого. Я считал себя свободным, понимаешь? И должен тебе сказать, что я не из тех, кто может совершить насилие над женщиной. Все, что происходило между твоей тетей и мной, нравилось нам обоим. Твои предрассудки ослепляют тебя. Уверяю, мне ты можешь доверять. И если ты что-то знаешь, прошу, скажи мне. Я хочу их защитить, убедиться, что у них все хорошо.

В лесу вновь раздался волчий вой. Шоган внезапно сменил гнев на милость. Задумчиво глядя на языки пламени, он тихо сказал:

– Следуй за мной… Если ты добрался сюда, значит, так было нужно.

Индеец направился к хижине. Заинтригованный, Жослин не стал спорить. Вскоре он заметил слабый свет, пробивающийся сквозь ветки.

– Входи, – вздохнул индеец. – Моя тетя там. Она умирает.

Одной рукой он отодвинул широкую ороговевшую шкуру, служащую дверью. Сильно похудевшая Тала с восковым лицом лежала на медвежьей шкуре. Если бы не хриплое дыхание, приподнимавшее ее грудь, женщину можно было бы принять за мертвую. Это неожиданное зрелище потрясло Жослина. Он не решался переступить через порог.

– Подойди! Я знала, что ты здесь, – слабым голосом произнесла прекрасная индианка. – Вы с моим племянником галдите, словно стая ворон. Подойди. Каждое слово причиняет мне боль.

Он подчинился, задаваясь вопросом, где же Киона. Из-за своего высокого роста мужчина чувствовал себя неповоротливым гигантом, поэтому поспешно сел. Вблизи Тала показалась ему еще более худой. Он испугался.

– Тебя нужно отвезти в больницу, – с горячностью сказал он. – Ты заболела, потому что скрывалась в лесах, голодала… Почему ты мне не сообщила? Я или Эрмина…

– Помолчи, Жослин, мое время сочтено. Я больше не увижу бледного рассветного неба, не порадуюсь пению птиц. Я так тебя звала! Спаси нашу дочку, спаси нашу малышку Киону. Они украли ее у меня. Я не приняла должных мер предосторожности. А ведь я знала, что в это время года они забирают наших детей! Как только они ее увезли, мое сердце не выдержало. У меня не осталось больше сил. Я не смогла выследить их лошадей.

Он подумал, что она бредит, и спросил сочувственно:

– О ком ты говоришь? Я ничего не понимаю, моя бедная Тала! Кто забрал Киону?

– Конная полиция и сотрудник Бюро по делам индейцев. Соканон когда-то тоже отобрали у ее матери. Это закон, их закон. Наши восьмилетние малышки должны отправиться в пансион. Но этого нельзя допустить… Киона умрет там! Жослин, умоляю тебя, ты ее отец, ты белый человек, спаси ее! То, что творится в этих школах, хуже, чем смерть.

Ценой нечеловеческого усилия Тала взяла своего бывшего любовника за руку. Ее горячие изможденные пальцы вцепились в него.

– Если ты здесь, значит, ты любишь дочь, которую я тебе подарила. Найди ее и защити, Жослин. Вспомни о круге из белых камней, который я выложила вокруг своей хижины тогда, в июне 1933 года. Я любила тебя всем своим существом. Любила до такой степени, что побудила тебя вернуться к твоей жене, хотя мечтала только о том, чтобы ты остался. Но я ни о чем не жалею. Ты сделал меня такой счастливой! Теперь тебе нужно спешить. Не дай умереть нашей маленькой Кионе, моей Золотистой Долине![22] Когда она родилась зимним вечером, в небе вспыхнул солнечный луч. Этот свет, отличающий ее от других детей, не должен погаснуть.

Встревоженный до крайности, потрясенный спутанной речью Талы, Жослин выругался в бороду, как делал всегда в драматических ситуациях.

– Но где она? Скажи мне, где она находится, и я сделаю все, чтобы привезти ее к тебе. Ты должна поправиться! Шоган поможет мне перевезти тебя в Перибонку. Оттуда мы доплывем на корабле до больницы Роберваля. И ты зря так терзаешься: с Кионой не случится ничего страшного в правительственном пансионе.

– Я знаю, какая ей грозит опасность! Мне известны вещи, о которых вы, белые, даже не подозреваете, – возразила индианка, пытаясь приподняться.

Сильный приступ кашля отбросил ее назад. На губах появилась розоватая пена.

– У тебя туберкулез? – спросил Жослин.

Раздался голос Шогана. Он все это время оставался поблизости. С трудом сдерживая гнев, он объяснил:

– Нет, одна из лошадей ударила ее копытом в грудь. Она пыталась помешать им увезти Киону. Я не смог ей помочь – в тот момент я был на рыбалке.

В голосе индейца слышалась глубокая скорбь. Шоган больше не был ни озлобленным, ни враждебным. Жослин был потрясен до глубины души. Внезапно он осознал плачевное положение индейского населения. Его былые предрассудки окончательно рухнули. Их основа уже давно была подорвана Эрминой и ее любовью к индейской семье мужа.

«Поначалу я осуждал брак моей дочери с Тошаном, потому что он был метисом, – поймал он себя на мысли. – В сущности, я был расистом. Но у индейцев есть все основания нас презирать. Они населяли Канаду за несколько веков до нас, колонистов, которые явились сюда с желанием захватить их земли, словно они были не в счет, а мы имели право их грабить. И что я узнаю́ сейчас? Детей силой увозят в пансионы, вопреки воле их родителей! Господи, в каком мире мы живем?!»