Вооруженный ракетами и крупнокалиберным пулеметом, он стал одним из первых в экспериментальной серии полностью автономных БПЛА. Многосекционный корпус, наполненный гелием, солнечные батареи, работающие в паре с водородными топливными элементами, спутниковая система позиционирования – все это позволяло ему барражировать на шестикилометровой высоте в течение нескольких лет.

Лишенный эмоций, сомнений, жалости, он идеально подходил на роль убийцы в новом мире. Но жизнь зло подшутила над его создателями. Система распознавания «свой-чужой» дала сбой вскоре после Удара. Видимо, не выдержала система защиты, и боевая платформа перешла в режим свободной охоты, летая и ликвидируя всех, кто, по мнению ее электронного мозга, хоть как-то подходил под описание врага.

Когда, спустя пару недель после Удара, врагов, по мнению машины, не осталось, она «ушла в спячку» – один из режимов, предусмотренных ее мудрыми создателями. В этом случае аппарат в режиме повышенной энергоэкономии поднимался в верхние слои атмосферы, медленно, по ветру, на головокружительной высоте, ожидая команды «очнуться», если появятся подходящие цели.

В таком режиме БПЛА провел больше двух лет, оставив за собой тысячи километров. Кто знает, какие сны видел его электронный мозг за это время, пока в один из дней система распознавания целей не отдала команду дремлющему разуму «проснуться».

Самообучающаяся система, вышедшая за грань, начертанную ей разработчиками. Серая, почти неразличимая на фоне свинцовых облаков потертая обшивка едва заметно подрагивала на пронизывающем ветру. Как хищник готовится к прыжку, так и беспилотник медленно заходил на цель, подчиняясь алгоритму управляющей программы. Когда расстояние до отряда сократилось до двух километров, дирижабль остановился, зависнув в пятистах метрах над замерзшим руслом реки Пахры.

Глядя на сегментированный корпус, состоящий из трех частей, сторонний наблюдатель, окажись он здесь, мог бы подумать, что это – некая новая форма жизни, гигантский червь, рожденный в племени ядерного пожара. А кремниевый мозг тем временем думал, анализировал ситуацию, решал, кому умирать первым.

Чего проще, выпустить ракеты «воздух-земля» – одну по отряду, вторую в высотку, где затаился человек с винтовкой, и дело сделано. Вопрос лишь в том, что ракет уже не осталось. Значит, надо подлететь ближе и дать залп из пулемета. От десяти тысяч патронов осталось меньше четверти. Пополнить боезапас негде. Машина знала об этом. Значит, надо действовать наверняка.

Пока система решала, как поступить, сверхчувствительные микрофоны зафиксировали звук выстрела. Вслед за первым раздался еще один, потом еще и еще. Цели на тепловизоре заметались, забегали, и, чем чаще раздавались выстрелы, тем быстрее движущиеся фигурки падали и превращались в остывающие точки.

Система, проанализировав ситуацию и сверив данные, поступающие с видеокамер наблюдения, поняла, что отряд уничтожает человек, прячущийся в многоэтажке. Если бы беспилотник мог испытывать эмоции, то, скорее всего, его чувства можно было описать одним словом – восхищение. Восхищение такой же машиной для убийства, как и он.

Но компьютеру неведомы человеческие эмоции, и все, что он сделал – это произвел расчет и пришел к выводу, что меткого стрелка пока выгоднее оставить в живых. Чем больше убьет он, тем меньше придется тратить ограниченный боезапас. А значит, надо ждать. Ждать и наблюдать, кто кого перевоюет в этой странной битве двуногих, где нет ни победителей, ни побежденных. Мертвые умеют ждать, так же, как машина с отсроченной лицензией на убийство. Куда ей торопиться, ведь впереди целая вечность…

– Ну что, крысятки, вы сдохли или как? – спрашивает сам себя Николай, рассматривая через снайперский прицел траншею.

Еще минуту назад Николай порывался встать и покинуть засидку, но какая-то сила его останавливала, словно нашептывая на ухо: «Еще не время, выжди, не торопись».

Снайпер привык доверять своему внутреннему голосу. Это не раз спасало ему жизнь на войне. Время идет. Секунды складываются в минуты. Если посмотреть на снайпера со стороны, то можно подумать, что на сдвоенных столах лежит труп. Винтовка точно срослась с человеком, став продолжением его рук.

«Проверять, не проверять, – эта мысль свербит в мозгу человека последние тридцать минут. – Глупая идея. Пока буду идти, откроюсь, хотя… Если те двое спрятались и ждут меня, значит, сидят тише воды, ниже травы, и носа не покажут из траншеи, побоятся нарваться на пулю. Я их переиграю».

Азарт охотника затмевает холодный разум. Николай встает и, захватив рюкзак, выходит за дверь. Спустя несколько минут он оказывается на улице. Понимая, как опасна эта затея, Николай, оставив позади многоэтажку, идет медленно, осторожно, постоянно оглядываясь по сторонам. Падает снег. Промозглый ветер треплет «кикимору». Размозженный город точно стонет под тяжестью шагов человека.

Шаг, остановка. Снежный наст предательски скрипит под подошвой ботинок. Пройдя несколько метров, Николай останавливается. Голова стрелка поворачивается то влево, то вправо. Затем он смотрит вверх, видя, как над домами кружит стая угольно-черных ворон.

«А, твари! Поживу чуете? – думает снайпер. – Ну, меня-то вам не получить!»

Николай хорошо знает, что птиц теперь приходится опасаться не меньше людей. Что-то с воронами случилось после Удара. Они и до Катастрофы отличались умом и сообразительностью, а сейчас стали просто опасны, атакуя любого, кто казался им слабым или перешедшим условную границу гнездования. Видимо подействовала радиация или какая-нибудь хитрая бактериологическая начинка бомб, вызвав мутации. А скорее – и то, и другое сразу. Среди ворон не осталось птиц с серыми пятнами, все «оделись в траур», словно скорбя по утерянному миру. Они стали крупнее, наглее и четко придерживались тактики стайной охоты. Николай хорошо помнил тот день, когда он впервые увидел, как вороны, стаей набросившись на небольшую собаку, выдрали ей глаза, а затем заклевали отчаянно скулящую псину до смерти, точно осатанев от вида крови. Случаи нападений повторились, чтобы из разряда случайностей стать обыденностью.

«Кем же вы станете лет через двадцать-тридцать, а? – продолжает думать Николай, наблюдая за галдящими птицами, которые, точно чуя вооруженного человека, стараются держаться от него подальше. – Ну да ладно, не до вас сейчас…»

Он вскидывает «мосинку», смотрит в прицел на траншею.

«Крысятки, признавайтесь, что вы задумали? – щурясь, думает снайпер. – Хорошо спрятались. Или надеетесь меня так просто купить? – Николай, для большей устойчивости перекинув лямку винтовки через локоть, пристально вглядывается в прицел. – Черт, отсюда не видно». – Стрелок берет «трехлинейку» за цевье, опускается на одно колено, пристально всматривается вдаль.

Приметив метрах в тридцати занесенный снегом самосвал, Николай встает, осматривается и, глубоко вдохнув и выдохнув, что есть духу несется вперед. Подбежав к грузовику, снайпер прячется за колесом. Кладет винтовку на скат шины, наблюдает.

«Этот готов, аккурат в глаз ему засадил, – отмечает стрелок разведчика в простреленном противогазе, лежащего у стенки траншеи. – Зато быстро отмучился. Кто там еще у нас? – ствол винтовки смещается на пару сантиметров левее. Николай пристально глядит в прицел. Наблюдать в противогазе то еще удовольствие. Проходит минута. Внезапно стрелок подается вперед. – Неужели живой? – мысль пулей выстреливает в мозгу Николая. Снайпер замирает, наблюдая за скрюченным на снегу втором разведчике. – Хм, точно, вроде шевелится… Не добил крысеныша».

Палец снайпера ложится на спусковой крючок. Даже сквозь перчатку Николай чувствует, как мороз щиплет кожу. Он уже собирается выстрелить, как его словно кто-то дергает за руку. Палец отпускает крючок.

«Были еще двое, – думает стрелок. – Где же они? – ствол винтовки шарит в пространстве. – Затаились? Ждут? Крысятки, где вы? – Николай осматривает каждый метр траншеи. – Черт, только этот дохляк, остальные как сквозь землю провалились! Хитро. А с другой стороны, если бы они могли, то уже убили бы. Значит, сидят в канаве своей, только чуть дальше. Проверим».