– Прошу тебя, давай не будем препираться и оскорблять друг друга. Я лечу в Грецию, как ты и хотел. Неужели этого недостаточно?

В глазах его вспыхнул злой огонек, а к щекам прилила кровь. Он шагнул к ней и произнес:

– Нет, Линдсей, этого совершенно недостаточно. Но, так как я действительно просил от тебя только этого и ты, по-видимому, не можешь обещать мне ничего большего, мне придется довольствоваться тем, что есть.

Он посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, и Линдсей услышала вдруг собственное прерывистое дыхание и биение сердца. Ей некуда было деться от его глаз, его презрения, и в ней самой закипал бессильный гнев. Куда делась та страсть, что объединяла их когда-то – когда все было совершенно иначе в их отношениях? Когда муж обнимал ее, заставляя ее парить в небесах от счастья. Когда она полагала, что любит его.

Антониос отвернулся, и она, вздохнув с облегчением, пошла вверх по лестнице.

Вытаскивая чемодан из кладовки, Линдсей старалась дышать ровно и медленно. Она сможет это сделать. Она должна – не оттого, что ей нужен развод, а потому, что она обязана Дафне. Ее мать отвернулась от нее, когда она была еще ребенком, и доброта матери Антониоса была для нее точно источник воды в пустыне.

Ступени лестницы заскрипели, и послышался голос мужа:

– Линдсей!

Антониос появился на пороге комнаты – широкоплечий, высокий, он точно раздвинул стены ее скромного жилища.

– Нам нужно торопиться.

– Я постараюсь побыстрей.

Она начала бросать вещи в чемодан, думая при этом, что в ее гардеробе вряд ли найдется что-то подходящее для вечеринок, которые придется посещать. Званые обеды, вечер в честь Дафны… Будучи самым крупным землевладельцем и бизнесменом в окрестностях, Антониос не пропускал ни одного общественно значимого события, и его календарь пестрил датами. И от жены он ожидал исполнения роли хозяйки поместья – а это означало организацию банкетов, способность непринужденно вести светскую беседу, быть очаровательной, сиять красотой и всегда быть рядом – вот только сам он частенько уезжал в командировки.

– Ты оставила много одежды у меня, – сказал Антонио.

В памяти всплыл гардероб в спальне и красивые вещи, что муж купил ей еще в Нью-Йорке, до возвращения домой. Линдсей и позабыла о них, а ведь они висят в шкафу, ожидая ее приезда, точно она никуда и не пропадала.

– Я принесу туалетные принадлежности, – произнесла она и направилась в ванную. По пути нужно было проскользнуть мимо Антониоса, и едва развернувшись в узком проеме двери, она ощутила аромат его бальзама после бритья и почувствовала легкое прикосновение его могучего тела к груди. На долю секунды ей захотелось броситься в его объятия, почувствовать жар его тела, тепло губ на своих губах, то чувство, что ты желанна и любима.

Антониос подвинулся, пропуская ее. Линдсей облегченно вздохнула и, быстро проскользнув мимо, закрылась в ванной комнате, раздираемая противоречивыми чувствами: радостью оттого, что все обошлось, и отчаянием от осознания, что подобный миг не повторится.

Десять минут спустя чемодан был упакован, и Антониос отнес его к арендованной машине, ожидающей их на парковке колледжа. Линдсей, устроившись на кожаном сиденье, откинулась на спинку, ощущая себя невероятно уставшей.

– Тебе не нужно никого предупредить? – спросил ее муж. – Сказать, что ты уезжаешь.

– Нет.

После смерти отца прошлым летом Линдсей перестала работать ассистентом преподавателя на вступительных курсах, так что ее присутствие на работе не требовалось.

– Никто не станет беспокоиться? – спросил Антониос. – Интересоваться, куда ты пропала?

– Я напишу коллегам. Они поймут.

– Ты им рассказывала обо мне?

– Ты же знаешь, что да, – отозвалась Линдсей. – Мне нужно было объяснить, почему я ушла с работы, оставила дом и переехала в Грецию.

Руки Антониоса, лежащие на руле, напряглись.

– Это был твой выбор, Линдсей, – наконец ответил он.

– Я знаю.

– Ты сказала, что тебя ничто не держит в Нью-Йорке.

– Тогда я именно так и думала.

Антониос мельком взглянул на нее; видно было, что он хочет что-то добавить, но сдерживается.

В течение трехчасовой поездки до Нью-Йорка оба молчали. Антониос вернул машину в прокат и принес чемоданы в аэропорт. Зарегистрировавшись, они в мгновение ока очутились в салоне первого класса, где стюарды предлагали шампанское и канапе.

Как нелепо было сидеть в этой роскоши с бокалом шампанского в руке – точно они молодожены в медовый месяц, нежно любящие друг друга. Линдсей бросила украдкой взгляд на мужа – его темные брови были сведены на переносице, а губы сжаты, – и внезапно ей захотелось сказать какую-нибудь глупость, чтобы рассмешить его.

– Кто-нибудь знает? – спросила она, и Антониос бросил на нее подозрительный взгляд.

– Знает что?

– Что мы… расстались.

Губы Антониоса сжались в полоску.

– Мы вообще-то официально и не расставались. И никто ни о чем не знает.

– И твои сестры тоже? – настойчиво продолжала Линдсей.

У Антониоса было три сестры: властная, уверенная в себе Парфенопа – она была замужем и имела сына, общительная восторженная Ксанте и Ава, ровесница Линдсей, но во всем остальном резко отличавшаяся от нее. Линдсей так и не удалось наладить с ними контакт: девушки считали себя ответственными за младшего брата и к его американской невесте отнеслись с подозрением и осторожностью. Они по команде Антониоса уступили новой хозяйке дома ведение всех дел – это было знаком уважения, по словам мужа. Но Линдсей казалось, что они презирают ее. Они легко управлялись с ведением поместья и организацией бесчисленных приемов, но это было тяжелым бременем для Линдсей, и сестры это видели, а Антониос – нет.

И вот теперь ей предстоит вновь встретиться с ними, почувствовать на себе их взгляды, следящие за каждым ее шагом, отвечать на их вопросы…

– Неужели тебе так неприятно думать о моих родных? – спросил Антониос, наблюдавший за ней, и Линдсей замерла.

– Нет…

– Потому что, – небрежно бросил он, не выбирая слов, – ты выглядишь так, точно тебя сейчас стошнит.

– Ничего подобного, – отпарировала Линдсей, вздыхая. – Но я начинаю нервничать при мысли о встрече с ними, Антониос.

– А они приветствовали тебя с распростертыми объятиями, – оборвал он ее, пожимая плечами.

– По твоей просьбе.

Антониос приподнял бровь.

– А это так важно?

Линдсей едва не задохнулась от негодования.

«Еще бы!» – так и хотелось крикнуть ей, но она сдержалась, зная, что спорить с ним бессмысленно. Вслух же она произнесла:

– Не думаю, что им понравился твой выбор супруги. Они бы предпочли кого-то из твоего окружения.

Да, покорная жена-гречанка, умеющая делать все то, что она, Линдсей, не могла.

– Возможно, – согласился Антониос. – Но они приняли тебя, зная, что я люблю свою невесту.

Она не ответила. Неужели Антониос не видел, с каким подозрением его сестры посматривали на нее? Но сейчас она не стала объяснять все это мужу, он и так выглядит разозленным.

– Что, нечего сказать? – поддел ее Антониос.

Она лишь пожала плечами, делая глоток шампанского. Напиток показался ей кислым.

– Нет, я ничего не хочу говорить.

Губы Антониоса снова сжались, и он отвернулся, глядя в огромное окно, за которым виднелась взлетно-посадочная полоса. Линдсей украдкой смотрела на него, и отчаяние в ее душе мешалось с желанием быть с ним рядом. Она говорила себе, что напрасно так страдает. Линдсей была математиком и верила в четкие доказательства, факты, логику. Любовь с первого взгляда в ее понимании просто не существовала. В своих исследованиях она порой натыкалась на странные, почти необъяснимые связи между числами, но они с Антониосом не были числами, и разум ее настаивал на том, что любви между ними быть не могло, хотя сердце подсказывало другой ответ.

– Может, ты никогда не любил меня по-настоящему, Антониос, – тихо произнесла она.

Мужчина вздрогнул от неожиданности и обиды.