– Хочу сделать цветные фотографии каждого из них. А также записать имена и кто от чего умер, – сказал Джозеф. – Из этого может получиться забавная книжонка. Только представьте себе: сначала краткая история чьей-то жизни – а потом фотография, как он уже стоит здесь.

Джозеф тихонько похлопывал тела по груди. Звук получался глухой, словно он стучался в двери.

Мари с трудом продиралась сквозь опутавшую коридор вязкую путину воплей. Стараясь держаться ровно посерединке, она размеренно, не глядя по сторонам, шагала к винтовой лестнице. За спиной ее то и дело щелкал затвор фотоаппарата.

– И для новеньких место осталось, – сказал Джозеф.

– Si, señor. Места здесь еще много.

– Да уж, не хотелось бы быть следующим… в вашем списке кандидатов.

– Эх, señor, кому ж этого хочется.

– А как насчет того, чтобы купить у вас одного… из этих?

– Что вы, что вы, señor! Нет, señor!

– Ну, я заплачу вам пятьдесят песо.

– Да нет же, нет, señor! Нет!

На рынке с шатких лотков продавали оставшиеся после фиесты Смерти леденцовые черепа. Женщины-продавщицы, замотанные в черные rebozo, почти не разговаривали друг с другом, лишь изредка перекидывались словечками. Перед ними был разложен товар: сладкие скелетики, сахарные трупики и белые леденцовые черепушки. На каждом из черепов причудливыми буквами было выдавлено какое-нибудь имя: Кармен, или Рамон, или Тена, или Гуермо, или Роза. Стоило все дешево – праздник закончился. Джозеф заплатил песо и купил парочку черепов.

Мари стояла рядом с ним на узкой улочке и смотрела, как смуглолицая продавщица складывает в пакет леденцовые черепа.

– Только не это, – проговорила она.

– А почему бы и нет? – возразил Джозеф.

– После всего, что было там…

– В катакомбах?

Она кивнула.

– Но они же вкусные, – прищурился он.

– Не знаю… Вид у них довольно ядовитый.

– Только из-за того, что они сделаны в форме черепушек?

– Да нет. Просто они плохо проварены… К тому же ты не знаешь, кто их делал, – может, у этих людей вообще дизентерия.

– О господи, Мари. Да у всех мексиканцев дизентерия.

– Ну и ешь их сам! – огрызнулась она.

– Увы, бедный Йорик… – продекламировал Джозеф, заглядывая в пакет.

Они двинулись по узенькой улочке, зажатой между высокими домами, где рамы на окнах были выкрашены желтым. Из-за их розовых решеток пахло острым tamale[16] и слышался плеск воды по кафельному полу. Чирикала домашняя птичка в клетке из бамбука, кто-то исполнял на пианино Шопена.

– Надо же, здесь – и вдруг Шопен, – сказал Джозеф. – Потрясающе!.. Кстати, довольно интересный мост. Подержи-ка. – Он отдал жене пакет с леденцами и принялся фотографировать красный мост, соединяющий два белых здания, по которому шагал мужчина в serape – ярко-красной мексиканской шали. – Прекрасно!

Мари шла и смотрела на Джозефа, потом отворачивалась от него – и снова смотрела. При этом губы ее беззвучно шевелились, шея была неестественно напряжена, а правая бровь слегка подергивалась. Мари то и дело перекладывала пакет с леденцами из одной руки в другую – точно несла ежа. Вдруг она споткнулась о бордюр, неловко взмахнула руками, вскрикнула и… уронила пакет.

– О господи! – Джозеф поспешно подхватил пакет с земли. – Посмотри, что ты наделала! Нескладеха!

– Нет, наверное, мне лучше было сломать лодыжку… – пробормотала Мари.

– Это же были самые лучшие черепа – и ты их испортила. А я так хотел привезти их домой и показать друзьям…

– Прости меня, – еле слышно сказала она.

– Прости, прости!.. – с досадой выкрикнул Джозеф, мрачно заглядывая в пакет. – Черт-те что! Где я теперь найду такие? Нет, это просто невыносимо!

Поднялся ветер. На узенькой улочке не было ни души – только Мари и Джозеф, почти зарывшийся лицом в свой пакет. Никого. Только они вдвоем, вдалеке от всего мира, за тысячи миль отовсюду – откуда ни возьми… А вокруг – пустой, ничего не значащий для них город. И голая пустыня, над которой кружат ястребы.

Чуть впереди, на крыше оперного театра, сверкали фальшивым золотом греческие статуи. В какой-то пивнушке надрывался граммофон, чужие слова уносил ветер.

Джозеф закрутил верх пакета, чтобы тот не раскрывался, и с досадой сунул в карман.

Они как раз успели на гостиничный ланч к половине третьего.

Сидя за столиком напротив Мари, Джозеф молча зачерпывал ложкой альбондигасский суп. Пару раз Мари весело заговаривала с ним, указывая на настенные фрески, но он только хмуро смотрел на нее и молчал. Пакет с разбитыми черепами лежал рядом на столе…

– Señora…

Коричневая рука убрала со стола суповые тарелки. Вместо этого появилась большая тарелка с энчиладами[17].

Мари подняла взгляд.

На тарелке лежало шестнадцать энчилад.

Она взяла в руки вилку и уже потянулась, чтобы взять себе одну штуку, но вдруг что-то ее остановило. Она положила вилку и нож по обеим сторонам тарелки. Оглянулась, посмотрела на расписные стены, затем на мужа… Взгляд ее снова вернулся к энчиладам.

Шестнадцать. Одна к одной – вплотную друг к другу. Длинный ряд…

Мари принялась считать их.

Один, два, три, четыре, пять, шесть.

Джозеф выложил одну на тарелку и съел.

Шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать.

Она спрятала руки на коленях.

Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать.

Мари закончила считать.

– Я не хочу есть, – сказала она.

Джозеф положил перед собой еще одну энчиладу. Начинка, запеленутая в тонкую, как папирус, кукурузную лепешку. Вот он отрезает кусочек и кладет в рот… Мари мысленно представила себе, как этот кусочек пережевывается у него во рту, смачивается слюной, хрустит, – и зажмурилась.

– Ты чего? – спросил он.

– Ничего, – сказала она.

Осталось еще тринадцать энчилад – они были похожи на маленькие посылки или конвертики с младенцами…

Джозеф съел еще пять.

– Что-то мне нехорошо, – сказала она.

– Ела бы нормально – и все.

– Не хочу.

Он покончил с энчиладами и, открыв пакет, достал оттуда один из полураздавленных черепов.

– Может быть, не надо здесь?

– Почему это еще? – Джозеф смачно откусил одну из глазниц и принялся жевать. – А они ничего, – сказал он, перекатывая леденец на языке. После этого отхватил еще один кусок. – Очень даже ничего.

Она вдруг заметила выдавленное на черепе имя.

Там было написано «Мари».

Это надо было видеть, как она собирала чемоданы – свой и его. Бывает, в спортивных репортажах кадры прокручивают наоборот: например, только что спортсмен прыгнул с трамплина в воду – и вот он уже запрыгивает задом наперед обратно, на спасительный трамплин. Так и сейчас на глазах у Джозефа вещи словно сами собой залетали обратно в чемоданы: пиджаки – в один, платья – в другой… Перед тем как юркнуть в коробки, в воздухе птицами парили шляпы… Туфли, словно мыши, разбегались по полу и исчезали в норках. Наконец чемоданы закрыли свои пасти, клацнули замки и повернулись ключи. Все.

– Ну вот! – воскликнула Мари. – Все запаковано! Боже мой, Джо, как я счастлива, что мне удалось тебя уговорить.

Подхватив чемоданы, она засеменила к двери.

– Подожди, дай я помогу, – сказал он.

– Да нет, мне не тяжело, – покачала головой она.

– Но ты же никогда не носила чемоданы. И не надо. Я позову посыльного.

– Ерунда, – проговорила Мари, задыхаясь от тяжести.

Уже на выходе из номера мальчишка-посыльный все же выхватил у нее чемоданы с криком:

– Señora, por favor![18]

– Мы ничего не забыли? – Джозеф заглянул под обе кровати, после чего вышел на балкон и внимательно оглядел сквер. Зашел обратно, осмотрел ванную, секретер и даже умывальник. – Ну вот, – сказал он и с торжествующим видом вынес что-то в руке. – Ты забыла свои часы.