Он должен был что-то сделать. Потому что не мог просто так ее там оставить. Но и решиться на что-либо было нелегко – ведь его воспитание, его хорошие манеры, его деликатность, наконец…
Прилично ли беспокоить девушку среди ночи? Как она это воспримет? И потом, возможно, она не одна… А если она лежит в постели? О нет… Об этом он предпочитал даже не думать… Ангел и дьявол бранились друг с другом на соседней подушке – точь-в-точь как в комиксах о Тентене[7].
Впрочем… Персонажи выглядели несколько иначе…
Промерзший ангел говорил: «Послушайте, да она же умирает там от холода, эта малышка…», а другой отвечал, сложив крылья: «Знаю, друг мой, но так не поступают. Вы проведаете ее завтра утром. А теперь спите, прошу вас».
Он выслушал их перепалку, не вмешиваясь, перевернулся с бока на бок десять, нет – двадцать раз, потом попросил их умолкнуть и в конце концов отнял у болтунов подушку, чтобы не слышать их голосов.
В три часа пятьдесят четыре минуты он начал искать в темноте свои носки.
Полоска света под ее дверью придала ему мужества.
– Мадемуазель Камилла… – совсем тихо произнес он. И повторил чуть громче:
– Камилла? Камилла? Это Филибер…
Ему никто не ответил. Он сделал последнюю попытку, прежде чем отправиться восвояси. Он был уже в конце коридора, когда до него донесся какой-то полузадушенный всхлип.
– Камилла, вы там? Я беспокоился о вас и… Я…
– … Дверь… открыта… – простонала она.
В ее каморке стоял лютый холод. Он с трудом протиснулся в дверь: мешал матрас, тут же споткнулся о кучу тряпок и опустился на колени. Приподнял одно одеяло, потом другое, старую перинку и обнаружил наконец ее лицо. Она была вся в поту.
Он положил ладонь ей на лоб.
– Да у вас высоченная температура! Вы не можете здесь оставаться… И одной вам быть нельзя… А где ваш камин?
– … не было сил передвинуть…
– Вы мне позволите забрать вас отсюда?
– Куда?
– Ко мне.
– Не хочется двигаться…
– Я возьму вас на руки.
– Как прекрасный принц?
Он улыбнулся.
– Ну вот, теперь из-за жара у вас начинается бред…
Он оттащил тюфяк на середину комнаты, снял с нее тяжеленные башмаки и как можно осторожнее взял ее на руки.
– Увы, я не такой сильный, как настоящий принц… Э-э-э… Не могли бы вы попытаться обнять меня за шею?
Она уронила голову ему на плечо, и он поразился терпкому запаху, исходившему от ее затылка.
Похищение красавицы выглядело совсем не героически. Филибера заносило на поворотах, и он чудом не падал на каждой ступеньке. К счастью, он сообразил взять ключ от черного хода, так что спускаться пришлось всего на три этажа. Он прошел через кладовку, кухню, раз десять чуть не уронил ее в коридоре, но в конце концов все-таки уложил на кровать своей тетушки Эдме.
– Послушайте, я должен вас чуточку раскрыть… раздеть… Я… Ну, вы… Знаете, это так неловко…
Она закрыла глаза.
Ладно.
Филибер Марке де ла Дурбельер попал в критическую ситуацию.
Он вспомнил о подвигах предков, но Конвент[8] 1793 года, взятие Шоле[9], мужество Катлино[10] и доблесть Ларошжаклена[11] внезапно показались ему ничтожными…
Разгневанный ангел сидел теперь у него на плече со справочником баронессы Стафф[12] под мышкой и разглагольствовал, не закрывая рта: «Итак, друг мой, вы очень собой довольны? Ах, наш доблестный рыцарь! Поздравляю… И что теперь? Что ты теперь будешь делать?» Филибер пребывал в полной растерянности.
– Пить… – прошептала Камилла.
Ее спаситель ринулся на кухню, но там его поджидал второй брюзга – сидел на краю раковины, болтая ножками: «О да! Вперед, славный рыцарь! А как же дракон? Вы разве не собираетесь сразиться с драконом?» «Да заткнись ты!» – выпалил Филибер. И сам себе удивился, но на душе стало легче, и он с легким сердцем вернулся к постели больной. Оказывается, выругаться не так уж и трудно. Франк был прав. Взбодрившись и повеселев, он напоил ее и, собрав волю в кулак, раздел.
Сделать это оказалось нелегко, укутана она была как капуста. Сначала он снял с нее пальто, джинсовую куртку, потом один свитер, другой, водолазку и наконец что-то вроде рубашки с длинными рукавами. Так, сказал он себе, рубашку оставлять нельзя, она насквозь промокла… Ладно, тем хуже, я увижу ее… Ее… Лифчик… Ужас! Святые угодники! Она не носит лифчика! Он рывком натянул простыню ей на грудь. Хорошо… Так, теперь низ… С этим он справился спокойнее, он действовал на ощупь, под одеялом. Филибер изо всех сил потянул за джинсы. Благодарение Богу – трусики остались на месте!
– Камилла, вы сумеете сами принять душ?
Она ему не ответила.
Он обреченно покачал головой, отправился в ванную, налил в кувшин горячей воды, добавил несколько капель одеколона и вооружился махровой варежкой.
Мужайся, солдат!
Он отвернул простыню и начал обтирать ее – сначала робко, едва касаясь варежкой кожи, потом все смелее и энергичнее.
Он протер голову, шею, лицо, спину, подмышки и грудь – что поделаешь, надо, значит, надо, тем более что «это» и грудью-то можно было назвать с большой натяжкой! Живот и ноги. Со всем остальным – Бог свидетель! – она разберется сама… Он отжал варежку и положил ее Камилле на лоб.
Теперь ему понадобится аспирин… Он так сильно дернул на себя ящик кухонного буфета, что все его содержимое высыпалось на пол. Ч-ч-черт! Аспирин, аспирин…
Франк стоял в дверях, почесывая живот под майкой.
– Уй-я-я-я, – зевнул он, – что здесь творится? Что за бардак?
– Я ищу аспирин…
– В шкафу…
– Спасибо.
– Голова болит?
– Нет, это для подруги…
– Для девчонки с восьмого этажа?
– Да.
Франк захихикал.
– Погоди-ка, ты был с ней? Ходил наверх?
– Да. Пропусти, пожалуйста.
– Постой, поверить не могу… Значит, ты наконец оскоромился!
Пока Филибер шел по коридору, в спину ему звучали насмешки Франка:
– Она тебе что, с первого же раза мигрень закатила? Ну, парень, ты влип…
Филибер закрыл за собой дверь, обернулся и вполне явственно произнес: «Заткнись сам…»
Он подождал, пока таблетка растворилась, и побеспокоил Камиллу в последний раз. Ему показалось, что она прошептала слово «папа…». А может, просто пыталась объяснить, что больше не хочет пить. Он ни в чем не был уверен.
Филибер снова намочил варежку, отдернул простыню и на мгновение застыл.
Лишившийся дара речи, напуганный и очень гордый собой.
Да, гордый собой.
21
Камиллу разбудила музыка U2. Она решила, что все еще у Кесслеров, и снова попыталась заснуть. Мысли путались. Нет, нет, ерунда какая-то… Ни Пьер, ни Матильда, ни их горничная не могли вот так, на полную катушку, врубить Боно. Что-то здесь не сходится… Она медленно открыла глаза, застонав от страшной головной боли, и несколько минут привыкала к полумраку, пытаясь хоть что-нибудь опознать в комнате.
Да где же она, наконец? Что с ней случилось?..
Она повернула голову. Все ее тело протестовало и упиралось. Мышцы, суставы и тощая плоть не желали совершать никаких движений. Она сжала зубы и слегка приподнялась. Ее била дрожь, она снова покрылась липким потом.
Кровь стучала в висках. Мгновение она сидела не двигаясь, с закрытыми глазами, дожидаясь, когда утихнет боль.
