Поскольку все три беседы проходили под неизменное «небольшое» угощение, к концу дня Катарина чувствовала определённую тяжесть в желудке (вот хорошо, что от корсета отказалась!), и сильное головокружение от выпитого, явно привозного, вина.

Впрочем, на остроте её ума такие мелочи не сказывались. Обаянием и другими аргументами она похвастаться… могла.

Самым большим, разумеется, облегчением для деловых бесед было то, что Гюисманс отлично знал, кто сколько стоит. Поэтому все переговоры завершились к вящему удовольствию всех сторон. Естественно, их конфиденциальность гарантировалась нежеланием получателей блестящих круглых аргументов разглашать пикантный факт их получения.

Самым приятным было то, что её «очень разумный и трезвый» подход понравился всем трём бюрократам, и она была приглашена «заходить в любое время – чтобы справиться (с нашей, разумеется скромной посильной помощью!) с любыми затруднениями!»

К концу этой сложной, ответственной и сильно напрягавшей контролирующий такт, вежливость и иносказательность речи, мозговой центр – а ей казалось, что таковой всё же существует! – этот самый центр в её мозгу занимал, похоже, в два раза больше места. И здорово утомился. Из интеллектуальных игр, доступных людям этой эпохи, пожалуй, только политика и дворцовые интриги были сложнее и, само-собой, куда опасней… нотариальных.

Однако наконец подошла к концу и эта тягомотина.

По дороге домой Катарина от души поблагодарила Гюисманса за помощь. Её, действительно, трудно было переоценить – его здесь знали все. Как и то, что он профессионал, обучавшийся в столице, и правая рука барона. Поэтому даже одно его присутствие заставляло сразу относиться к ней серьёзно и по-деловому. И если бы не его реальные профессиональные знания фасада и изнанки всех сделок с недвижимостью, им пришлось бы туго. И сделать то, что было сделано, стоило бы… Дороже. Ну, и, разумеется, времени ушло бы куда больше.

Гюисманс, в свою очередь, восхитился её тактом и «бешенным» – он так и сказал! – терпением к тупости и жадности. Катарина немного попеняла ему, но с улыбкой – он был ещё молод, и не совсем понимал: на таких должностях тупые не задерживаются! Их выживают те, более «высококвалифицированные» специалисты, набившие руку в профессиональном притворстве и выковыриванию. В свой карман.

Прикинуться непонимающим – самый любимый финт чиновника-бюрократа. Другой, разумеется, не менее употребляемый – преувеличить, или даже выдумать всякие трудности… Ну а что до жадности – тут как говорится, комментарии излишни. До Судного Дня она доживёт.

В целом же они оба остались довольны сегодняшним днём. Гюисманс теперь, конечно, был в курсе того, что она собирается проделать. Однако она взяла с него обещание ничего пока барону, да и вообще, кому бы то ни было, не говорить – мол, есть примета, что сделка, о которой рассказывают, обычно срывается (не дай Бог!).

Гюисманс… Позволил себя убедить. Ещё бы: реалист он был ещё похлеще барона. Да и вообще: посадка головы, непринужденная манера держаться и говорить… Да даже взгляд – все выдавало… Внебрачного отпрыска фонХорстмана.

До замка добрались поздно, уже в полной темноте – хорошо, догадались захватить с собой факелы на такой случай! – и ехали по жутковатой дороге (вот уже погодите – дойдут у неё и до этого руки!) не спотыкаясь. Пьер вёл себя молодцом: не проронил ни звука за всё это время.

За ужином, состоявшимся уже позже десяти часов, Катарина приняла огонь на себя, извинившись, что позаимствовала столь ценного человека на весь день, не предупредив барона.

Естественно, что барон не сердился на свою обаятельно улыбающуюся гостью, и ещё раз мило подтвердил, что все его люди, он сам, да и весь замок всегда к услугам дорогой Катарины, и совершенно незачем предупреждать его, или о чём-то спрашивать! Она, как всегда, рассыпалась в благодарностях, сказав всё же, что Гюисманс ей вскоре опять понадобится: его помощь… просто неоценима!

Спать легли заполночь, и спала она как бревно. Так она не уставала даже от сражений. Под утро ей приснилась жаба в пенсне…

Проклятые бюрократы. Нет от них спасенья. Нигде. Даже во сне…

На следующее утро Катарина долго работала над своей причёской и лицом – сама, и с помощью няни. Затем она в полном блеске лучшего наряда, и в компании расфуфыренных Марии и Пьера, и с эскортом в четыре приодетых ради такого случая конюха, посетила замок главного врага барона – родовое гнездо фон Розенберга.

Поскольку в силу склочного и скупого характера, своих людей в мэрии и рядом у него не имелось, никто не мог предупредить пожилого крючкотвора об истинной цели визита высокородной французской дамы. Сама гостья тоже не спешила просвещать его на сей счёт, объяснив визит к нему простым желанием познакомиться поближе со сливками дворянства провинции, и посещением в скором будущем и всех его соседей. Сознательно приехав в подходящее время, она, естественно (ну, так – все же тут джентльмены и рыцари!) была приглашена остаться на обед.

Пока несколько потрясённый её красотой фонРозенберг водил её в экскурсии по достопримечательностям своего (тоже сильно запущенного) замка и сада, про себя, очевидно, прикидывая, как бы познакомить её с сынком – интересно, куда запропастился этот паршивец! – она вовсю применяла методы всё того же Карнеги, стараясь исподволь совсем очаровать зачерствевшего, но ещё с заметными признаками мужского начала, мессера барона.

Впрочем, вела она себя спокойно и с большим достоинством, глазки не строила, пошлостей и фривольностей не говорила, с вежливым интересом позволяя себя – Королеву! – развлекать и ублажать, словно действительно просто отдавала очередной визит вежливости, но потом, растаяв от его обходительности и манер, неподдельно заинтересовалась столь древним и выдающимся – как замком, так и его хозяином…

Сам пожилой и немного сгорбленный барон особого впечатления на неё не произвёл – до стати и обаяния фонХорстмана ему было как до неба… Однако она добросовестно продолжала свою работу. К обеду барон был вполне очарован и полностью введён в заблуждение относительно её интеллекта и цели визита. Отлично.

За обедом, сервированным вполне достойно, вяло поковыряв в тарелках с изысканными кушаньями двузубой вилочкой (вот уж прерогатива только аристократов – крестьяне имели право пользоваться только ложками и руками!), и пригубив вина, хотя её бокал достаточно часто участвовал в цветистых тостах, произносимых в её честь, и прочих, она как бы походя выяснила, что у хозяина хлопот выше крыши – особенно с неожиданной земельной собственностью, которая недавно перешла под его юрисдикцию.

Равнодушно-вежливо она выяснила и то, что эта собственность несколько… тяготит мессера барона – а так же сумму, за которую он расстался бы с таким сокровищем.

Почти без её усилия барон, думая, что развлечёт её, поведал, с какими перепетиями и огромными затратами трудов и денег он отвоевал эту собственность, находящуюся, происками и интригами его главного соперника теперь в таком запустении и упадке… Она признала, что проезжая (случайно) мимо, лицезрела лично их некоторое… запустение.

Умело уведя разговор в сторону от этой, якобы, малоинтересной темы в сторону, она спустя значительное время вернулась к ней, сожалея о запустении (как печально!) и такого, в целом, великолепного фамильного замка и сада…

Смущённый барон был вынужден признать, что в средствах, из-за своих стараний в суде, сильно ограничен. Она поинтересовалась налогами на имущество и землю, отвоёванную с такими жертвами. Барон совсем завял, и, обречённо махнув рукой, сообщил о своём настоятельном желании избавиться вообще от таких «обременительных» земель как можно скорее, упомянув при этом гораздо меньшую сумму, которую он, прикидывая здраво, мог бы просить за них.

Решив ковать железо в этом же направлении, она поинтересовалась, много ли здесь дворян, желающих приобрести их хоть бы и за такую цену. Барон, с прорывающимся сквозь чинно-благородный вид уже некоторым раздражением, попенял на своих соседей-завистников, которые с ним… Ну никак не желают жить в мире и ладу – и всё таскают его, бедного измученного и больного по судам, и таскают!..