Убежать! Отвернуться! Не видеть, как вдруг
Что-то тает в твоем изменившемся взгляде.
Мой палач, ты замкнул равнодушия круг
И не веришь словам и мольбам о пощаде.
Я готова кричать в пустоту, в небеса:
Подождите! Замрите! Верните мгновенье!
Я хочу потеряться в любимых глазах
И успеть рассказать, и увидеть прощение.
Разлететься на части! Рассыпаться в пыль!
Расшвырять все слова, что стоят между нами!
И черту, отделившую небыль и быль,
Не заметить, стереть, засыпая стихами.
Маски прочь! Душу вдребезги! Мне все равно,
Что там было в веках и что будет в грядущем.
Я чернилами снов испишу полотно,
Многоточьем надежд зачеркнув равнодушье.
Что занимает в душе место ушедшей Надежды?
Новая Надежда. Теперь Драко Малфой знал это наверняка. Иначе нельзя. Иначе мир окончательно станет пустым и никчемным. Все последние годы Драко жил именно в таком мире. Здесь все было понятным и определенным. Шестнадцать лет жизни словно во сне. Он знал, что будет делать завтра, куда отправится послезавтра. Детство: уроки фехтования, руны, танец, этикет. Привычные действия сливались, наслаивались, затягивали в себя, как в омут. И он не пытался выбраться. Он знал, что после урока верховой езды — занятие музыкой, а потом седой волшебник в серой мантии будет старательно разъяснять замысловатую вязь, не улыбаясь при виде успеха и так же равнодушно реагируя на неудачи. И сначала будет казаться важным вызвать у него эмоции, а потом это желание пройдет. И со временем он привыкнет к миру, в котором эмоции — это нечто постыдное, неправильное, неловкое, без чего очень легко можно обойтись.
Хогвартс. Новый мир, новое место. Можно громко закричать в гостиной, можно швырнуть подушкой, можно прогулять урок и сделать что-то без оглядки на запреты. Но потом — письмо из дома, и снова жизнь в клетке правил. От них никуда не деться. Они подобны болоту, в котором тонешь, тонешь, и уже сам этого не замечаешь. Даже ненависть к проклятому Поттеру становится чем-то в рамках правил. Ведь именно этого от него ждали. И как слабое утешение — возможность привнести что-то в проявление этой ненависти, добавить от себя. Но ведь тоже в рамках правил. В рамках проклятых, кем-то написанных правил, расчерчивающих жизнь на квадраты: в пределах границ — можно, а чуть в сторону, чуть отклониться — нельзя! Позор! Не твое! И от этого душно. Так душно, как бывает в подземельях перед осенним дождем. Когда от земли парит, и этот невидимый, но давящий на грудь пар проникает под своды гостиной и комнат, разносится по подземелью, никем не видимый, но каждым ощущаемый. Все вокруг становятся без причины раздражительными, молчаливыми… Наверное, каждый вспоминает что-то свое, что так же мешает дышать. И хочется что-то сделать, как-то разорвать эту цепь, но внезапно начинается дождь, и воздух вокруг уже не кажется удушливым. Внезапно хочется закрыть окно, потому что давящий дурман сменяется сыростью, и уже не думаешь ни о чем, кроме разожженного камина. И так всегда. До следующего дождя. Миг, когда все хочется изменить, так краток, что решиться на что-либо просто не успеваешь.
Но однажды этот миг растянулся на целый день. Последний день перед совершеннолетием. Материнский смех, шелест волн… И осознание. Яркое, словно солнце, светившее в тот день. Оно выжгло что-то в душе, заставило прозреть и сделать робкий шаг, быстрый, необдуманный. И расплата вдруг оказалась не столь страшной по сравнению с теплом в груди. Наверное, потому, что это был первый шаг… к себе.
А потом… вспышка. Испуг в карих глазах, решения и поступки, не укладывающиеся в рамки простой логики и от этого заставляющие сердце колотиться. Импульсивность, искренность, наивная доверчивость. Это так не похоже на размеренную жизнь настоящего Малфоя, словно молния, перечеркнувшая годы гнета правил и уставов. Что-то новое, робкое и невесомое, затягивающее похлеще паутины из привычек. Каждый миг с ней наполнен легкой дрожью и вызовом. Как памятный летний день, проведенный с матерью на пляже. И каждая встреча в сумрачных коридорах Хогвартса освещена светом того дня. И благодаря этому появляется призрачное право выбора. Будто ты лишь на время отклонился от привычного пути: отдохнуть, понять, согреться, но всегда сможешь вернуться, если захочешь. Ведь это не зайдет далеко. Это — иллюзия, картины совсем другой жизни, непривычной, яркой.
И какое-то время он действительно верит, что сможет пройти мимо, лишь слегка прикоснувшись. А потом вдруг понимает, что безнадежно опоздал сделать шаг назад. Когда это произошло? Как ни пытался Драко понять — не смог.
Возможно, очень давно — в тот день, когда он увидел рядом с ненавистным Поттером растрепанную одиннадцатилетнюю девчонку с охапкой книг. Или же через год на квиддичном поле, когда застыл перед палочкой Уизли, дрожа от ярости, вызванной ее словами. Или же позже, когда ее ладошка со звоном коснулась его щеки. А может, в день, когда он сам произнес: «Поверь мне»?
Да так ли важно, когда это началось? Важно лишь то, что нечто новое прочно засело где-то внутри. Он мог злиться, мог говорить гадости, мог даже ненавидеть, не мог только одного — не думать. И вдруг появился смысл. И надежда…
Что такое Надежда? В последние дни в неуютных стенах лазарета, Драко много думал над этим вопросом. Что значит надеяться? Наверное, верить до последнего в то, что сумеешь сохранить что-то дорогое только тебе, сумеешь преодолеть все ради света, который вдруг обрел. Надежда — это то, что наполняет жизнь смыслом, делает ее… настоящей, а не сводом правил, словно повторением чего-то пройденного, прожитого. Надежда — это твой путь, твой выбор, твой успех.
И впервые Драко Малфой понял, ради чего стоит не возвращаться.
Он шел по коридорам Хогвартса, зная, что его ждет отнюдь не легкий разговор с деканом, понимая, что Снейп сейчас в ярости, но впервые его это не волновало. Этот мир, полный правил и догм, вдруг показался нелепым, ненастоящим. И если уж он решился на этот шаг, стоит ли бояться гнева людей? Ведь он не побоялся гнева самой Судьбы.
* * *
Северус Снейп нервно расхаживал по своему кабинету в ожидании Драко Малфоя. Мальчишка опаздывал, и картины, которые рисовало воображение, заставляли профессора брезгливо поджимать губы и напоминать себе о необходимости успокоиться. Этот день принес слишком много неожиданностей. Мерлин свидетель: ему было от чего злиться.
Все время, прошедшее после инцидента с Брэндоном Форсби, Северус ждал возвращения Дамблдора. Он описал директору случившуюся ситуацию и кое-какие свои соображения на этот счет. Директор прислал краткий ответ с обещанием вернуться вечером накануне бала. Намекнул на новости в стане Ордена, и все. Письма были скупыми, зашифрованными, и ничего, кроме раздражения не вызывали. Он устал от этой войны и от подобных нелепостей, которые она диктовала. Как в детской игре.
Северус ждал приезда Дамблдора с усталой готовностью выслушать новые идеи о поворотах в этой нелепой игре, получить задание, привычно продумать, проанализировать, в очередной раз удивиться: зачем это все лично ему? И… выполнить. Но сегодняшний день изменил все. После разговора с Томом, после осознания, накрывшего с головой, ненужная лично ему война отошла на второй план. Ее заслонила хрупкая мальчишеская фигура на больничной койке. И Северус отсчитывал минуты до появления Дамблдора, сидя в старом кресле в учительской с совершенно иными мыслями. Душу заполняла злая решимость. Что-то давно подзабытое, юношеское, агрессивное заставляло чуть покусывать губы и готовить вопросы.