Он потянул вниз ее резинку для волос, заставив каштановые пряди рассыпаться по плечам. С восхищением оглядел ее. Гермиона могла поклясться, что ему нравятся ее волосы, но ведь он никогда в этом не признается.

Мгновение — и он притянул ее к себе в поцелуе. И не было слов и мыслей. Не было вчерашнего дня и не было завтрашнего. Было лишь это мгновение, растянувшееся на целую жизнь.

Вечность спустя он оторвался от ее губ и еще сильнее обнял ее. Глухо произнес:

— Пообещай, что никогда не будешь плакать.

— А ты пообещай, что с тобой не случится ничего плохого.

— Я могу обещать только то, что зависит от меня.

Где-то она уже слышала эти слова… Гермиона отклонилась, заглянула в серые глаза.

— Я боюсь за тебя.

Он передернул плечами и вновь подмигнул.

— Мои манеры пинают меня ногами. Я сижу в обществе дамы.

— О!

Гермиона сделала два шага назад, и он спрыгнул с парты. Она привычно подняла голову.

— Жаль. Мне нравилось, когда мы были одного роста, — она улыбнулась.

— Это легко устроить.

Он галантно протянул ей руку и как-то неловко шагнул.

— Что с тобой?

— Все нормально.

— Тебе наверняка прописали постельный режим.

Судя по его виноватому взгляду, она угадала.

— Драко Малфой, марш к себе в комнату!

— Ну, ты же не последуешь за мной. А через камин разговаривать как-то нелепо.

— Сядь ты, Мерлина ради, куда-нибудь! — взмолилась Гермиона.

Она вдруг почувствовала себя ответственной за этого человека. Он послушно присел у того самого дерева, под которым они целовались в прошлый раз. Гермиона покачала головой и присела рядом. Он похлопал по месту рядом с собой. Она послушно пересела ближе. Потом подумала и устроилась на его плече. В эту последнюю встречу она могла позволить себе подобную вольность. Ведь это — в последний раз. Еще столько вопросов, столько сомнений, но почему-то говорить не хотелось. Хотелось вечно слышать биение его сердца и чувствовать его запах. Совесть, безжалостно терзавшая ее всю неделю за мысли о слизеринце, отступила перед этой последней встречей.

— О чем ты думаешь? — негромко спросил он, теребя прядь ее волос.

— О твоем медальоне, — соврала она.

— Медальоне? А когда ты его видела?

— Когда удаляла твои порезы.

Гермиона умолчала, что впервые видела его несколько месяцев назад при странных обстоятельствах.

— Это волшебный медальон. Его подарила Мариса на мое тринадцатилетие. Толком не объяснила, для чего он. Просто просила никогда не снимать. Я сначала поупирался из вредности. Но, признаться, он мне понравился.

— Можно посмотреть?

— Да.

Он чуть пошевелился, оттягивая ворот свитера и доставая цепочку. Тяжелый медальон лег в ее ладонь. Оскаленный дракон тут же уставился на нее своими глазками-бусинками.

— Ужас. Он на меня смотрит.

— Да, Блез его тоже за это терпеть не может.

Он и сам не заметил, как имя невесты сорвалось с губ.

— Мне он нравится, — тут же откликнулась Гермиона.

Не то что бы ей нравился этот маленький монстр, но не хотелось быть похожей на Блез Забини.

— Ты пойдешь на бал с Блез?

Он вздохнул, с минуту помолчал, а потом проговорил:

— Вероятно.

— А как у вас приглашают? На бумаге с гербовой печатью? — зачем она это говорила?

Наверное, чтобы что-то понять в нем, в себе, в их непонятных отношениях.

— Да я, вообще-то, пока никак не приглашал…

— Кавалер, называется.

— Ну так если это и так понятно, зачем приглашать?

— О Боже, неужели непонятно? Любой девушке приятно проявление внимания!

Ну вот. Сидит рядом с ним, так, что ближе просто некуда, и устраивает личное счастье собственной соперницы. Как он когда-то сказал: «В Гриффиндор берут исключительно психов…». В этом есть смысл.

Драко пожал плечами. Наступила тишина, которую юноша нарушил первым:

— А ты?

— С Невиллом, — откликнулась Гермиона, вспомнив, что Невилл и правда ее приглашал, и она обещала подумать.

— С Лонгботтомом? — он фыркнул.

— А что тебя так смешит?

Гермиона старательно заправила медальон за ворот его свитера и чуть отодвинулась, взглянув в серые глаза.

— Просто… вы будете странно смотреться. Он неуклюжий и…

— Он чудесный. И знаешь, зря ты так о нем. Если бы ты знал, какая у Невилла непростая судьба, и…

— Я знаю.

— Знаешь?

— Моя мать финансирует отделение, в котором лечатся его родители.

— И ты, зная это, продолжаешь над ним издеваться? — поразилась Гермиона, автоматически отодвигаясь. Он усмехнулся этому жесту.

— Гермиона, неужели ты думаешь, что для него было бы лучше, если бы все вздыхали и рыдали над его судьбой? Он сам скрывает это. И правильно делает. Это показывает то, что он сам не хочет жалости и участия. Так почему я должен ее проявлять? Почему я должен унижать Лонгботтома слезливыми вздохами?

— Но ты… — Гермиона поразилась подобной жизненной философии, — ты всегда издеваешься над ним.

— Да, — легко согласился он. — Он забавный. А издевательства, как ты выразилась, закаляют его. Поверь, если бы с ним все носились, он бы до сих пор не знал, как подходить к метле и устанавливать котел. А так стал вполне нормальным парнем.

— Ты странный, — резюмировала Гермиона.

— Давай не будем говорить о Лонгботтоме… — лениво протянул он.

Она пожала плечами. Наступила тишина, изредка нарушаемая звуками этого псевдолеса. Гермиона искоса посмотрела на слизеринца и перехватила его такой же вороватый взгляд. Он притянул ее к себе, заставив устроиться на его плече. Гермиона вдохнула уже знакомый запах и снова улыбнулась. С ним было здорово просто молчать. Как-то по-особенному. Давным-давно она читала, что с близким человеком хорошо не только рассуждать, спорить, что-то доказывать, но и просто молчать. Тогда она поразилась подобной мысли. С Роном и Гарри она всегда чем-то себя занимала. Обычно книгами. С Малфоем же было хорошо даже в этой нереальной тишине, и девушка внезапно подумала, что сама себя загнала в ловушку. Стало очевидно: сколько бы времени ни прошло, она не забудет эти мгновения тишины и недосказанности. Любовь? Гермиона не знала. Она просто сидела, слушая стук его сердца и ощущая щекой мягкую шерсть его тонкого свитера.

Минутки текли одна за другой, а они все не желали вспоминать о времени. Она закрыла глаза, а он легонько щелкнул ее по носу, испугав. Она в ответ шлепнула его по руке. Было легко и радостно. А потом они пытались повторить опыт по выключению света. В первый раз на пятой минуте Драко чихнул, а во второй раз на третьей минуте Гермиона прыснула, представив себе эту картину со стороны.

Они спорили, болтали о Брэнде и необходимости следить за порядком на школьном балу. Улыбки, тепло и смех. А потом неожиданно веселье исчезло, и остались лишь два поразительно серьезных взгляда. И снова его губы томительно-нежно переворачивают ее мир вверх дном. А потом исчезает эта тягучая ласка, и появляются нетерпение, страсть, какое-то отчаяние. И Гермиона отвечает так, как может и чувствует, так, что оба начинают задыхаться. Да, у нее нет опыта, нет навыков в искусстве любви, но она чувствует, как дрожит его рука, поглаживающая ее спину поверх тонкой ткани рубашки — теплая кофта давно отброшена в сторону. А значит, есть что-то важнее опыта. Есть искренность, и она способна творить чудеса. Внезапно Гермиона осознает, что не хочет его отпускать. Никогда. И это открытие заставляет задохнуться от неожиданности. Он — ее. Это же так очевидно. Почему она не замечала этого столько лет? Прохладная ладошка неловко цепляет край его свитера и быстро, словно боясь передумать, ныряет под теплую ткань. Ощущение горячей кожи заставляет ее вздрогнуть, а его задохнуться. Гермиона запоздало думает, что, наверное, это неприятно, когда твоей спины касается ледяная рука.

— Я погреться, — виновато объясняет она между лихорадочными поцелуями.

Он отклоняется и смотрит ей в глаза, потом берет ее вторую ладонь и, на миг поднеся ее к лицу и согрев дыханием, задирает свой свитер. Гермиона по-детски зажмуривается, отчаянно стараясь не краснеть. Но щеки пылают, когда вторая ладонь прижимается к его коже.