Повсюду сновали взбудораженные студенты. Все сбились с ног в поисках подарков и попытках придумать сюрпризы. Кажется, сами стены старого замка были пропитаны праздником. То здесь, то там вспыхивали маленькие фейерверки, а серый камень пестрел узорами из шаров и гирлянд.

Раньше подобное радовало. Но сейчас Гермиона Грейнджер с тоской наблюдала за этим великолепием. И дело не только в ностальгии — последнее Рождество в Хогвартсе. Дело было совсем в другом. Его парта пустовала, так же как и его место в главном зале. Девушка с грустью понимала, что скучает. И ничего не может с этим поделать.

Несколько раз за эти дни она доходила до дверей лазарета и поворачивала обратно. Брэнд уже вовсю резвился в группе первокурсников — повода посетить лазарет не было. Хвала Мерлину, Брэндон ничего не помнил. Ему объяснили, что у него случился обморок в результате переутомления. На первом курсе действительно сложная школьная программа. Да еще привыкнуть в распорядку, да еще дополнительные занятия… которые, к слову, решили отменить по причине вполне приличной успеваемости первокурсников. Макгонагалл вынесла благодарность Гермионе. Снейп, надо полагать, Малфою.

Вот еще одна «хорошая» новость. К мукам совести на тему лжи во спасение добавлялись все новые и новые проблемы.

Тревожил Гарри. На него в последние дни нападало такое беспричинное веселье, что Гермиона тихо паниковала. Кэти уверяла, что Гарри давно не был таким милым и замечательным. Гермиона с Роном и Джинни, в общих чертах посвященной в историю, переглядывались и согласно качали головами. Гарри о прошедших событиях говорить отказывался, уверял, что он в полном порядке. В доказательство много смеялся, шутил. На что Джинни как-то заметила: «Как перед бедой».

Но здесь Гермиона сделать ничего не могла. Оставалось ждать.

Вечерами она сидела в своей комнате, ожидая стука в окно. Понимала, что не дождется, но все равно ждала.

А еще она вновь начала рисовать. Получалось не так хорошо, как в детстве. Но рисунки стали более зрелыми, а заодно и более грустными. Она их никому не показывала и, вдоволь налюбовавшись, сама сжигала, убеждая себя, что вместе с холстом сгорят все глупости, которыми забита ее голова. Глупости сгорать и не думали.

Вечером, предшествующим Рождественскому балу, в ее окно постучали. Боясь поверить, боясь ошибиться, она распахнула тяжелую раму. Холодный ветер с колючим снегом ударили в лицо. Филин. Записка.

Птица выпорхнула, едва девушка успела отцепить записку. Не ждет ответа?

Она отложила пергамент, стараясь заставить сердце биться ровнее. Закрыла окно, подбросила дров в камин, посмотрела на свое отражение в большом зеркале — перепуганный взгляд уверенности не придал. А потом быстро развернула записку.

«Буду в 20:00 в кабинете прорицаний»

И все… Девушка сердито отбросила пергамент.

— Ну и будь на здоровье! — заявила она ни в чем не повинному листку.

Часы показывали 18:27.

Ужин прошел, как в тумане. Его место снова пустовало, а Гермиона никак не могла вникнуть в суть вопроса Невилла.

19:00.

Она нервно расхаживает по комнате.

19:20.

Садится читать, но понимает, что приходится по пять раз перечитывать каждый абзац, а смысл все равно ускользает.

Она не пойдет. Ни за что не пойдет.

Она в этом уверена. И плевать на радостно стучащее сердце. Она не пойдет. «Ясно тебе, надутый самовлюбленный болван!»

20:00.

На душе становится пусто, а пламя камина никак не может согреть озябшие руки.

20:10.

Нестерпимо хочется плакать неизвестно отчего. Хочется прекратить это безумие. Хочется забыть о записке. Не думать.

В 20:15 она быстро спускается по лестнице, на ходу натягивая теплую кофту.

— Гермиона, ты куда?

Она не слышит вопроса Джинни. Ноги сами несут по темным коридорам. То и дело душу захлестывает отчаяние. Не дождется. Не дождется. Дура!

Девушка распахнула дверь кабинета прорицаний, когда наручные часики показывали 20:35, и замерла на пороге. Сперва показалось, что комната пуста, и Гермиона едва сумела подавить готовый вырваться всхлип.

В кабинете царил полумрак, но стоило шагнуть внутрь, как импровизированная луна осветила все ярким светом. В глубине кабинета на плато, заменяющем письменный стол, чуть ссутулившись, сидел Драко Малфой.

Девушка сделала несколько шагов. Остановилась, посмотрела на него, быстро отвела взгляд и негромко произнесла:

— Не думала, что ты дождешься.

— Ты пришла сюда побыть в одиночестве? — он усмехнулся.

Гермиона не улыбнулась в ответ. Прошла по комнате, коснулась рукой искусственного кустарника, совсем не отличимого от настоящего.

— Почему ты сидел в темноте?

— Ставил опыт. Оказывается, если десять минут вообще не двигаться — свет гаснет.

Гермиона вздохнула.

— Тебя давно выписали?

Этими ничего не значащими вопросами, а скорее деловым тоном, которыми они задавались, девушка хотела убедить себя в том, что все хорошо, заставить сердце биться ровнее, а не замирать при звуках его голоса. Дать ему понять, что он не хозяин ситуации — она вообще не хотела приходить. Да мало ли глупостей сейчас приходило в голову, заставляя неловко теребить листья кустарника и не смотреть в его сторону.

— С час назад.

Сердце все-таки остановилось и пропустило пару ударов. Час назад? И сорок минут этого времени он здесь? Не с Забини, не с кем-то еще, а здесь, ждал ее? Глупое сердце понеслось вскачь, а сама девушка закусила губу, чтобы не улыбнуться.

— Как Брэнд? — он подхватил ее игру в вопросы-ответы.

— Он хорошо, ничего не помнит. В общем… все в порядке. Спасибо.

Она наконец-то оглянулась. Он сидел все в той же позе, втянув голову в плечи. В эту минуту он был таким трогательным, что внутри что-то сжалось.

— Этот проход… Те, кто его открыл, узнают, что это ты?

С секунду он смотрел в ее глаза, а потом просто кивнул. Гермиона шумно втянула носом воздух и, стараясь, чтобы голос не дрожал, спросила:

— И что они сделают?

Пожатие плечами. Этот человек не пытался вызвать жалость, он просто и коротко отвечал на ее вопросы.

— Но ведь ничего страшного они не сделают? — лихорадочно заговорила девушка. — Ведь они… они не посмеют… Ты же не виноват. Это же…

— Да не бери в голову, — он подмигнул. — Все нормально.

И этот легкомысленный жест смел все ее хладнокровие и вышвырнул прочь доводы, которые она пестовала целую неделю. Гермиона и сама не заметила, как бросилась к юноше и крепко обняла его за шею. Сейчас, когда он сидел на парте, они были одного роста. Прижимаясь щекой к его щеке, она бессвязно шептала:

— С тобой не должно ничего случиться. Это неправильно. Я… Я… Я не хочу, чтобы с тобой что-то произошло. Пообещай, что все будет хорошо. Я не вынесу, если что-то случится, я…

Драко Малфой крепко обнял ее и зажмурился, вслушиваясь в лихорадочный шепот. Никто. Никогда. Не говорил подобных слов. И их простая искренность била по нервам сильнее заклятий. Он гладил ее волосы, затянутые в тугой хвостик, и старался запомнить это мгновение навсегда, раствориться в нем.

— Я раньше почти не плакала, а теперь все время плачу, — досадливо всхлипнула она у его уха. — Как протекающий котел, честное слово.

Он рассмеялся. О нем никогда так не плакали. Это было приятно, трогательно и… больно. Он не хотел ее слез.

— Не плачь. Слышишь. Лучше улыбнись. Ну, для меня… пожалуйста.

Она отклонилась, стараясь не смотреть в его глаза. Покрасневший нос, мокрые дорожки, которые она старательно стирала со щек.

Продолжая удерживать ее одной рукой, второй он достал носовой платок. Осторожно стер слезы. Она стояла, зажмурившись, и негромко всхлипывая.

— Ну улыбнись же, — попросил он.

Она постаралась улыбнуться, не открывая глаз.

— Подлог! — возмутился юноша. — Это не улыбка.

Теперь она улыбнулась по-настоящему.

— Посмотри на меня, — попросил он.

Она медленно открыла глаза.

Прошла минута, другая, а они все смотрели в глаза друг друга. Улыбки давно исчезли. Два взгляда были серьезны, как никогда. А еще в них было что-то… То, о чем каждый боялся сказать вслух, чему названия не давал даже в мыслях. Он провел большим пальцем по ее щеке, она нежно коснулась его виска.