Хуже всего было то, что пьянеть он не собирался, как и останавливаться на достигнутом.

— Может, скажешь, что все-таки случилось, — наконец не выдержал Люпин, сжимая в руке рюмку, к которой так и не притронулся.

— Случилось? У кого? У меня?

Бодрость голоса Бродяги дала понять, что все хуже, чем просто плохо. А еще стало ясно, что разговора на эту тему не получится.

— Я в полном порядке, — Сириус отсалютовал очередной рюмкой.

Рем молча сделал глоток и сморщился от обжигающей жидкости. Не любил он спиртное. Но чего ради друга не вытерпишь.

Друг. Люпин бросил взгляд на Сириуса. Они были вместе Мерлин знает сколько лет: казалось, должны ко всему привыкнуть. Но вот к этому замкнувшемуся в себе молодому человеку Люпин привыкнуть никак не мог. Сириус был тот же и не тот. Та же бесшабашная улыбка, те же безбашенные выходки. Вот только раньше можно было понять, зачем он все это делает, а сейчас… Хотя… была у Люпина догадка. Но от нее становилось только хуже.

— Мы так и будем напиваться в гробовом молчании? — снова попытался он завести разговор.

— Хочешь, споем, — тут же предложил Сириус.

Рем вздохнул, опасливо оглянувшись на соседние столики. С Бродяги станется.

— А может, лучше скажешь, зачем мы здесь.

— Мы напиваемся.

— Я не пью, — напомнил Ремус.

— Ну не Сохатого же звать, который вот-вот отцом станет, — на этих словах лицо Сириуса помрачнело, но секунду спустя он уже снова улыбался. — Питер в последнее время все больше занят. Кстати, не знаешь, куда он вечно пропадает?

— Не знаю, — пожал плечами Рем. — Я видел его на прошлой неделе.

Он не добавил, что от разговора с Хвостом остался неприятный осадок. Почему? Сложно объяснить.

Они встретились в отделе. Буквально столкнулись, потому что Ремус тащил кипу бумаг, одновременно ее просматривая. Поздоровались, узнали, как дела. И тут Питер выпалил:

— Что у Джеймса с камином? Я не смог с ним связаться!

Тогда Ремус ответил, что, наверное, Поттеры в очередной раз сменили пароль, на что Питер откликнулся:

— Они что, его по пять раз на дню меняют?

Потом они поболтали пару минут обо всякой ерунде, договорились встретиться в выходные и разошлись. Но у Рема на душе остался неприятный осадок. Ему почему-то не понравилась резкость Питера. Глупости, конечно, но так не подходил этот недовольный тон обычно мягкому и милому Питеру Петтигрю.

Тогда Ремус Люпин не знал, что предчувствие его не подвело. Ему бы сразу насторожиться, понаблюдать, довериться обостренному восприятию худшей части его натуры. Но разве можно заподозрить друга? Человека, с которым провел бок о бок не один год? Поэтому Ремус загонял все глубже и глубже свои предчувствия, списывая их то на собственную усталость, то на раздражительность Питера. Он вспомнит обо всем этом потом, когда будет слишком поздно. И если Сириус успеет простить его, то сам он никогда не сможет простить себе свою слепоту, приведшую к смерти близких людей.

Но все это произойдет позже.

А пока он просто сидел и ломал голову над причиной столь странного поведения Сириуса.

Забавно ведет себя Случай. Порой можно убить годы на разгадку какого-либо вопроса, а ответ так и не найдется, а бывает, не успеешь еще толком сформулировать свой вопрос, как ответ тут как тут.

Сириус наконец решил прогуляться до туалета, а Люпин, крутя рюмку в пальцах, следил за его передвижением, удивляясь, как Бродяге удается придерживаться оптимальной траектории движения. Не столкнуться с посетителем, отходящим от стойки, чуть приобнять миловидную официантку, расходясь с ней в достаточно широком коридоре.

В этом был весь Сириус.

Рем усмехнулся, и его взгляд упал на разносчика газет, который настойчиво предлагал паре за соседним столиком свежую прессу. Смешно. Паре бы впору продавца цветов, а тут упитанный старикашка с кипой желтоватых газет.

Ремус решил избавить несчастных от его общества и кивнул продавцу. Ему, признаться, и самому стало любопытно, что нового пишут обо всей этой ситуации в газетах. Ситуация. Как любят люди прятаться за словами. Почему бы не назвать войну ее настоящим именем?

Он расплатился за газету и развернул ее. И сразу получил ответ на вопрос относительно поведения Сириуса.

Вверху огромной статьи из раздела светской хроники красовался Люциус Малфой, прижимающий к груди… сына. Рядом с Люциусом стояла Нарцисса с лучезарной улыбкой. Со стороны — счастливая семейная пара. В жестах, взгляде — безупречность. Все было слишком идеальным, поэтому Ремус Люпин сразу и безоговорочно не поверил в счастливый блеск глаз Нарциссы.

Ремусу стало грустно. За эту девочку, которая вынуждена прятать свой внутренний мирок за маской безупречности. И за этот крошечный копошащийся сверточек. Чутье оборотня никогда не подводило. Жизнь этого человечка не сложится гладко. Люпин готов был дать голову на отсечение.

Смех официантки заставил оторвать взгляд от снимка. Сириус как раз сделал по пути очередной заказ и направился к их столику.

Ремус швырнул так и не прочитанную газету под стол и улыбнулся.

Сириус опустился на свой стул, некоторое время помолчал, а потом изрек:

— Выпьем?

И на этот раз Ремус Люпин не стал спрашивать, за что они пьют, не стал отказываться или пытаться образумить друга, хотя понимал, что шестая рюмка не пойдет тому на пользу. Они молча чокнулись и залпом выпили.

Забавная шутка — жизнь.

А пару часов спустя Рем с горем пополам дотащил Сириуса до своего дома, потому что не был уверен, что Эмили обрадуется бесчувственному телу. Он уложил друга на диван в гостиной и накрыл тяжелым пледом. А сам присел в кресло у камина.

За окном барабанил веселый летний дождик, в камине потрескивал огонь. Ремус зачем-то разводил его даже в летние вечера. Мир, сузившийся до размеров этой комнаты, казался добрым и уютным. Но Люпина никогда не обманывали подобные минуты спокойствия. Он знал, что будет завтра, когда Сириус с головной болью и в паршивом настроении начнет хмуро слоняться по его дому, пиная некстати стоящую мебель. А потом будет выговор от Лили, недовольство Джеймса и равнодушное пожатие плечами в исполнении Питера. А еще он знал, что купит у разносчика вчерашнюю газету и все-таки прочтет статью о счастливой аристократической семье, но так и не поверит ни одной строчке.

А мудрое время снова докажет правоту всех его предчувствий.

* * *

Нарцисса Малфой сидела в тени каменной беседки. Лучи весеннего солнца пробивались сквозь листья винограда, украшая серый камень яркими пятнами. Свет. Тень. Желтое. Серое. Как ее жизнь.

Женщина устало потерла лоб. Как разительно отличалась ее теперешняя жизнь от предыдущей. Мать наследника старинного рода. Так ее красиво именовали в заголовках светских хроник. Газеты пестрели колдографиями их счастливой семьи. Счастливой? Нарцисса закрыла лицо руками, стараясь не впасть в отчаяние. Как красиво звучат ничего не значащие слова. И за ними совсем не видно, что ее жизнь превратилась в вечную борьбу, в которой не наблюдалось никаких перемен к лучшему. Это как биться о каменную стену.

Какое счастье она испытала в тот момент, когда дом огласил криком ее ребенок. Ее! Крохотный комочек, которому суждено стать смыслом ее жизни. И плевать на какое-то там предназначение. На все плевать. Она будет рядом с этим малышом и ни за что не позволит сделать из него оружие, или что там они хотели. Мариса права. Все в ее руках. Она — мать. Она не допустит воплощения в жизнь их дьявольских замыслов.

Так думала наивная Нарцисса, когда ее посетило первое осознание материнства. В тот миг ей казалось, что она сможет свернуть горы, опрокинуть небо…

Но жизнь все расставила по своим местам.

Когда ей не принесли ребенка в первый раз, она попыталась выяснить, в чем дело.

Домовые эльфы отводили взгляд и сообщали, что им запрещено говорить с ней. На вопрос, кем запрещено, последовал короткий ответ: «Хозяином». Нарцисса попыталась встать и выяснить, в чем дело, но сил не хватило. Тогда она подумала, что так бывает со всеми женщинами после родов. Так прошло несколько дней — дней паники и попыток вырваться из комнаты, после которых накатывали слабость и головокружение.