Между тем, странный человек, возглавлявший процессию, не добежав до странников двух саженей, вдруг замер, как вкопанный. Бежавшая за ним толпа тоже встала, причём получилась куча-мала, ибо задние, не видя манёвра их предводителя, пытались продолжить бег, в то время как передние уже остановились.

Выждав некоторое время, пришелец откинул с головы накидку и, глядя на обративших в его сторону копья стражников, сказал громким визгливым голосом:

— Моё имя Игихуль!

При этих звуках в толпе за его спиной поднялся неимоверный шум, напугавший стражников в ещё большей степени, ибо причина этого шума была им непонятна. Стражники были аккадскими наёмниками, и имя «Игихуль», как ни громко и горделиво оно не было произнесено, ничего им не говорило.

Когда шум в толпе приутих, странный человек повторил:

— Моё имя Игихуль! — и продолжил: — Передайте лугалю, что у меня к нему дело!

Сказав эти слова Игихуль сел на землю и снова завернулся с головой в своё одеяние.

Стражники нерешительно переглянулись. Один из них, прислонив к стене копьё, отворил небольшую дверцу в воротах и исчез в недрах дворцового двора. Остальные так и остались стоять с копьями, наставленными на пришельца, ибо ни обстоятельства его появления, ни его наружность отнюдь не вызвали у них добрых чувств.

Через некоторое время стражник вернулся и растерянно сказал:

— Лугаль захворал. Я сказал о тебе главному угуле[6]. Когда лугалю полегчает и если он будет в настроении, тот передаст ему твою просьбу.

Игихуль никоим образом не показал, что сказанное ему понятно. Он даже не пошевелился, остался сидеть, из чего можно было предположить, что уходить он не собирается. В толпе поднялся гомон — горожане желали продолжения действа, возникшая задержка была им не по душе. Вскоре недовольство утихло — многие, разочаровавшись, разошлись по домам, будучи озабочены неотложными делами, малое же число присутствующих, невзирая на то и дело моросящий дождь, предпочли усесться на землю поодаль Игихуля, в ожидании дальнейших событий.

Дворцовые блюстители, убедившись, что два десятка городских бездельников и их странный предводитель ведут себя смирно и намерений захватить дворец не проявляют, прислонили к стене копья и сгрудились вокруг походной жаровни, в которой дымили коровьи кизяки.

Постепенно дождь прекратился, уступив место порывистому ветру, который разогнал облака и открыл дорогу солнечным лучам. Стражи всё так же сидели вокруг жаровни, которая к тому времени погасла, и делились воспоминаниями о былых ратных свершениях, искоса поглядывая на Игихуля. Его пестрая свита, находясь от него в отдалении, коротала время, строя предположения о его намерениях. Поскольку Игихуль был всё ещё недвижим, что для знавших его ранее было весьма странно, ибо его помнили неспособным провести без движения и трёх мгновений, стали появляться суждения одно чуднее другого. «Игихуль таки отрекся от человеческой природы и стал демоном», — «Тогда зачем ему было бежать по улице, он мог просто перенестись по воздуху прямо в покои самого лугаля?».

Домыслы эти были прерваны самым брутальным образом. Дверца в воротах отворилась, оттуда выбежал некий человек и что-то резко сказал стражникам на аккадском наречии, указывая на Игихуля и его спутников. Те бросились к последним, схватив копья, и тупыми концами стали отгонять их подальше от ворот и от дороги, к ним ведшей. Им удалось это сделать не без труда, ибо Игихуль, а с ним и его попутчики, проявили явное нежелание изменить диспозицию. Однако решительность и выучка аккадцев позволила им отогнать «противников» саженей на десять.

В скором времени дворцовые ворота распахнулись, из них под началом надсмотрщика выбежали четверо рабов, несшие на плечах роскошные носилки, и быстро скрылись в городских улицах. Едва ворота закрылись, они распахнулись вновь, из них появились три аккадца в полном боевом облачении и бегом направились каждый в сторону одного из храмов: Димузи, Энлиля и Инанны[7].

Через малое время вернулась четвёрка рабов, неся на носилках сухонького старичка, одетого в овчинный плащ. «Лекаря понесли…» — зашептались спутники Игихуля. — «А те трое за жрецами побежали. Плохи, видно, дела у нашего лугаля…».

Вдруг из-за кирпичной стены стали доноситься крики, глухие удары, звон металла. Продолжалось это недолго и закончилось также внезапно, как и началось. Не успело всё стихнуть, как ко двору невесть откуда стали слетаться стервятники.

Ворота вновь открылись и более уже не закрывались. Через них в обе стороны стали сновать какие-то люди, большей частью аккадские наёмники. Среди входивших во дворец были представители жреческого сословия. В одном из них, шедшем во главе немалой процессии, спутники Игихуля узнали Анунаки — верховного жреца из храма Димузи, одетого в торжественную накидку с шерстяным колпаком на бритой голове. Поравнявшись с зеваками, окружавшими Игихуля, он искоса глянул на них, затем, обернувшись к сопровождавшим его, тихо сказал что-то вроде: «Эти подойдут».

Вскоре после этих слов Игихулевым спутникам, которые находились в том месте исключительно по причине собственного любопытства, пришлось в нём раскаяться. Из ворот выбежали с три десятка аккадцев и, окружив несчастных, плетьми и копьями погнали их через ворота во двор дворца. Не дав ни мгновения опомниться, они загнали их в огороженный тростниковым забором загон, в котором ранее содержался скот, предназначенный лугалевых трапез.

Сквозь прутья забора несчастные смогли рассмотреть, что происходило во дворе. Повсюду в лужах крови валялись мёртвые тела. То были солдаты личной гвардии лугаля, его слуги, рабы. Было много женщин, не только рабынь, но и, судя по богатому одеянию, жён и наложниц лугаля. У большинства тел были разбиты головы, у многих вспороты животы и отрезаны разные члены. К телам подходили рабы и, понукаемые аккадскими плетьми, сняв предварительно с них одеяния и украшения, клали их на носилки и уносили прочь со двора.

Среди Игихулевых спутников начался плач и стенания, ибо поняли они, что происходит и какая участь их ожидает.

Вскоре появилась зловещая фигура — уродливая старуха, замотанная в чёрную драную хламиду. Подойдя к забору, она принялась внимательно разглядывать узников, словно они не люди, а те, для кого был предназначен вместивший их загон. Под её леденящим взглядом узники приумолкли. Она посмотрела на каждого из них. Никто не в силах был отвести взгляд от её пронзительных глаз. Стенания, смолкнув, сменились испуганным шёпотом: «Это Иркалла! Иркалла! Нам конец!». Сама же старуха, переводя взгляд с одного на другого, не менялась в лице, не выказывала своих помыслов, которые, впрочем, всем и так были понятны. И только, когда она взглянула на Игихуля, на её лице отразилось то ли изумление, то ли испуг. Она долго его разглядывала, потом вдруг повернулась и быстро, насколько позволяли её годы, удалилась прочь.

Только ведьма убралась, узники стали причитать с удвоенной силой. Они проклинали Игихуля, равно как и богов, и свою несчастливую долю. Один из них по имени Булалум, который с большой палкой хотел войти в дом Игихуля, подступился было к нему с намерением поквитаться за своё нынешнее незавидное положение, но, встретив только лишь один взгляд Игихулева глаза, в тот же миг ретировался.

Между тем, рабы, вынесшие все мёртвые тела с дворцового двора, теперь мотыгами сдирали окровавленную землю и убирали её прочь.

Из большого прямоугольного здания, сложенного из необожжённых кирпичей, которое, собственно и было дворцом лугаля, во двор вышли трое жрецов со своими приближёнными. Они, которые по обыкновению не встречались друг с другом, а, встретившись случайно, не разговаривали, принялись что-то негромко, но, вместе с тем, горячо обсуждать. Доносились обрывки их бурной беседы: «Отравил отца, это понятно. Не терпелось на трон сесть», — «Старику давно пора было…» — «Он нас Аккаду продаст», — «Всю гвардию перебили, ни одного солдата не осталось» — «Надо побыстрее провести обряд, а то он и нас…».