— Когда я должна это сделать? — спросила Рингильда.

— Завтра. Твои волосы вырастут скоро и будут ровнее и красивее прежних, а знамя выйдет необыкновенно изящно! Вся слава выпадет на твою долю. Я тебя представлю королю, как самую лучшую свою художницу.

— Нет, я не могу пожертвовать своими волосами, простите меня герцогиня, — возразила Рингильда в испуге.

— Разве ты смеешь мне отвечать и ослушаться!

— Не браните меня, герцогиня, — ответила ей Рингильда, — я скажу вам всю правду. В моей родной стране предание гласит, что девушка из деревни Борнговед с белокурыми волосами по имени Рингильда должна спасти народ свой. Если же она лишится своих волос, то она умрет. Ворожея сказала мне, что эта девушка я…

Герцогиня гневно смотрела в глаза Рингильды. Она жалела, что не могла ее уничтожить в эту минуту.

— Какая дерзость, — сказала герцогиня, тяжело дыша и трудно владея собой. — Как ты высоко мнишь о себе, ведь ты еще ребенок, ничто, бедная девушка, которую я приютила в своем монастыре из жалости и сострадания. Какое самомнение. Мы даже не знаем, чья ты родом? Я тебя приняла в свой монастырь в угоду отцу Хрисанфу, которого я уважаю; и вот чем ты мне отплатила. Видно, что не научилась ты смирению в нашем монастыре. Иди спать, теперь уже поздно. Завтра мы переговорим с тобою серьезно об этом деле. Кто не хочет смириться, тому придется страдать, — сказала герцогиня. — Завтра после обедни я снова позову тебя к себе.

С этими словами гордая настоятельница повернула спину Рингильде и медленным шагом пошла в свои покои.

Рингильда после исчезновения герцогини долго еще стояла в коридоре, ведущем в кельи монахинь. Она тряслась всем телом и, несколько раз молясь, спрашивала себя: «Что делать?»

«Бежать!» — ответил ей внутренний голос, бежать без оглядки. «Дай Бог, чтобы это мне удалось. Матерь Божия спаси меня, помоги мне», — шептала девушка-ребенок. С этим намерением она ускорила шаг и направилась в свою келью.

Монастырь находился в трех милях от деревни Борнговед, в котором родилась Рингильда. Она хорошо знала туда дорогу. Как только монахини улеглись спать, Рингильда вышла из своей кельи. Луна сияла своим зеленоватым светом через железные решетки окон на каменный пол длинного большего коридора, ведущего в церковь. Это были большие окна в готическом стиле; через них освещался длинный каменный лабиринт, по которому пробиралась Рингильда к церкви. «А вдруг поймают меня! — думала молодая девушка. — Тогда Кунигунда поставит меня на колени в церкви на целую ночь, а завтра наверное обрежут мои волосы и оставят меня здесь на год, если не больше». С замиранием сердца продолжала она свой путь. Каменные статуи, изображения святых, стоявшие в нишах вдоль стен, бросали тени на дол. Рингильда подошла к образу Божией Матери и молча просила Ее покровительства. Вот уже половина коридора пройдена. «Ах, лишь бы добраться до церкви!» — и молодая девушка бегом пробежала другую половину коридора и очутилась близь церковной двери, которая никогда не запиралась. В церкви теплились лампады у образов. Рингильда оглянулась; в ней не было ни единой живой души, что ее также немного успокоило. Часы на башне монастыря пробили два. Рингильда знала, что в четыре часа утра монахини идут, в церковь к заутрени и что ей необходимо быть подальше от монастыря в это время. Она тихонько прошла церковь и думала: «Слава Богу, лишь бы дверь на кладбище была открыта, а там я перелезу как-нибудь ограду. За нею идет широкое поле, а сзади его лес. Дорогу в Борнговед я хорошо знаю». Она открыла дверь церкви. На нее пахнуло свежим ночным ветром.

«Как тут хорошо!» — думала Рингильда и стала спускаться по ступеням все ниже, и ниже, пока глазам ее представились монументы, плиты и кресты, воздвигнутые в память усопших. Поверх черного платья на ней была надета пелеринка с черным капюшоном, который она себе надвинула на лоб.

Посреди кладбища стояла часовня, воздвигнутая в память прежней игуменьи. Перед образом горела лампада, у дверей часовни стояли два кипариса, еще с зимы укутанные рогожками и перевитые двумя веревками. Рингильда осторожно развязала одну из них и обвила ею свой стан. «Теперь, — думала она, — я скоро достигну своей цели».

Близь рва, у самой стены, стояло одно высокое ветвистое дерево. Рингильда ребенком часто взбиралась на деревья, поэтому поднялась на него как белка и, привязав веревку к одному сучку, стала спускаться по ней с дерева, стараясь встать на ограду. Держась одной рукой за веревку, а другой опираясь на стену, она скоро очутилась на земле и пустилась бежать по направлению к первой деревушке, где жила Иоганна, сестра Эльзы. Уже начало смеркаться. Звезды покрывали небо. Рингильда вдыхала полною грудью животворный воздух полей. Миновав поля, она начала подходить к лесу, который показался ей страшным. Смеркалось, и издали каждый пень казался ей старой монахиней, следящей за ней и ожидающей ее приближения. Ей слышался конский топот. «Это герцогиня послала за мною», — думала Рингильда. В лесу запели птицы; рога засеребрилась под лучами восходящего солнца. Рингильда сняла свои башмаки и несла их на плече. Ножки ее холодели, от мокрой росы. Рингильда этого не замечала и все быстрее и быстрее шла вперед, лишь бы миновать этот страшный лес с его таинственными привидениями. Вот, наконец, показался свет с поля, и издали завиделись избушки. Рингильда стала ускорять шаги, иногда неслась бегом. Ей страшно было одной и хотелось иметь вблизи себя другую человеческую душу, с которой она могла бы поделиться и мыслью, и словом.

Наконец она вошла в деревню, показавшуюся ей обетованною землею. Тихонько постучалась она в двери хижины, в окне которой виден был яркий огонь горевшей печи. Какая-то женщина вынимала из нее горячие хлебы. Глядя на них, Рингильда почувствовала, что она голодна. Она постучала сильнее, и голова тетки Иоганны показалась в дверях. Сначала она не узнала Рингильду, но когда девушка еще раз окликнула ее, то старуха впустила ее в дом.

Иоганна была сестра Эльзы, в доме которой воспитывалась Рингильда. Глядя на нее, старуха восхищалась красотой молодой девушки, но не вполне ее узнавала.

— Тетя, неужели ты меня не узнаешь? — воскликнула Рингильда.

Тогда старуха взяв молодую девушку за обе руки, притянула ее к горящей лучине и, оглядев с головы до ног, воскликнула:

— Это ты, Рингильда! Как ты выросла! Ну, садись за стол. — Она, вынув из печи горячий отвар из круп и овощей, поставила его не стол перед Рингильдой с большим ломтем хлеба.

— Кушай, дитя мое! — говорила старуха. — Расскажи скорее, что с тобою случилось, куда ты идешь?

— Ты знаешь, тетя, что я четыре года жила в монастыре. Я иду оттуда. Герцогиня хотела обрезать мои волосы и обратить их в нитки, чтобы вышить из них кому-то знамя.

— Ну, а потом?

— Разумеется, я оттуда убежала.

— Ах, Боже мой! в такой поздний час!

— Да что же тут особенного, тетя? Ведь меня отец Хрисанф отдал только на четыре года. Я вправе была уйти.

— Да я тебя не порицаю, Рингильда. Только боюсь, чтобы герцогиня не отомстила тебе за твой побег.

— Теперь я не в ее власти и очень рада, что нахожусь у тебя и что скоро увижу Хрисанфа и Эльзу.

— Ляг на мою постель и отдохни, а я тем временем пошлю в Борнговед за братом.

Иоганна боялась погони за Рингильдой из монастыря и не желала отпустить ее одну. На другой день вечером явился и отец Хрисанф. Он рад был видеть Рингильду, любовался ею и, гладя ее по головке, промолвил: «Какое святотатство со стороны герцогини посягать на этот золотой убор, которым украсила тебя природа!»

— Ты не сердишься на меня, Хрисанф? — сказала Рингильда. — Теперь спал камень с моей груди. Я боялась твоего порицания за мой поступок.

— В монастыре никто не имеет права отдавать такие приказания. Ты была права, мое дитя, что не хотела подчиниться требованиям герцогини, жаль только, что ты меня не предупредила о своем намерении уйти оттуда. Будем надеяться, что герцогиня тебя простит; как умная женщина, не станет преследовать тебя за твой побег, когда узнает об этом, не станет затевать дела, тем более, что ты была весьма полезна в монастыре и срок твоего обучения кончился.