Может – сделать интерактивный номер? Выпуск – поход по Файроллу, например.

Или раскидать по всему номеру подсказки, собирая которые игрок попадет в специально написанную для этого локацию? Это вопрос решаемый, попрошу – напишут.

В общем – надо подумать. Хороший медийный проект больше трех лет не работает, это проверено временем. Нам, понятное дело, до трехлетнего срока еще пыхтеть и пыхтеть, но и ровно на мягком месте сидеть не стоит, вкусы публики переменчивы.

На третий день хвори, позавтракав и выкурив сигаретку, я вернулся в комнату и задумчиво прошелся мимо капсулы.

Вообще-то Жанна Николаевна не слишком одобрила то, что я планировал в нее, в смысле – в капсулу, – залезть. Про Вику и говорить нечего, только услышав про это, она замахала руками, став похожей на ветряную мельницу, и начала живописать мне разные ужасы, вроде того, что у меня, пока я в игре буду, шов на боку разойдется, и я кровью истеку, даже того не заметив. А она останется даже не соломенной вдовой, а вовсе невесть кем.

Я так и не понял, кого ей жальче будет в этой ситуации – меня или себя, но на всякий случай пообещал не торопиться с визитом в Файролл, при этом не оговаривая сроки, в течение которых не стану форсировать события.

С момента этого разговора прошло два дня, и, как по мне, этого вполне достаточно, чтобы счесть данное мной обещание выполненным. Не торопился? Нет. Не форсировал? Ни в коем разе.

А так, по жизни – пора уже. Вот – пора. Тем более что сегодня уже пятница, а на выходных с визитом в игру все будет сложнее обстряпать. Нет, я, конечно, могу топнуть ножкой и сказать что-то вроде:

– Кто тута, в доме мужик? Я али ты?

Можно. Но не факт, что воспоследует. Меня убедят, что мужик – я, но с игрой все-таки стоит повременить. Ибо – себя не жалко, меня пожалей. И носиком так – шмыг-шмыг. И в уголках глаз еще слезинки поблескивают. Кто тут не сдастся?

А вот сегодня, прямо сейчас – самое то. Надо только подстраховаться. Где мой телефон?

Телефон мне привезли в тот же день, когда я заявился в здание, к вечеру. Не знаю, как и что там решалось, в больнице, мне не говорили, а я не спрашивал. Точнее – спросил только про ту добрую самаритянку, которая меня из нее вывела, мне ответили, что все в порядке, денежку ей отдали и одежду тоже. Надеюсь, так оно и есть на самом деле. Да и какой смысл им в таких мелочах врать? Тем более что проверить – так это на самом деле или нет, у меня возможность отсутствует. Нет, гипотетически можно туда поехать, спросить – но это уже паранойя.

И еще одна вещь, которая неотступно вертелась у меня в голове оба дня, после того, как я в спокойной обстановке все взвесил и разложил по полочкам – зачем Азову весь этот спектакль?

А что это спектакль – я не сомневался.

Точнее даже не так. Те, кто шел за мной – они были настоящие, не подставные, но почему он довел дело до такого градуса? Что ему мешало прихватить этих двух на входе? Он не полиция, ему сам факт совершения правонарушения не важен, они вон, потом перестрелку и труп замять умудрились, чем даже меня, видавшего виды, удивили, заставив признать, что я их опять недооценил. Что уж говорить о таких мелочах? Да и сомневаюсь я в том, что он информацию из этих двоих стал бы выжимать конституционными путями.

Тогда – зачем? Зачем меня подвергать риску, жертвовать своим человеком на этаже, устраивать пальбу в муниципальном здании? Страшно подумать, что было бы, если бы какая-нибудь пуля-дура попала в больного или медсестричку, тут уже не откупишься, тут пресса такой вой поднимет, мне ли этого не знать.

Какой в этом смысл? Ведь в первую очередь крайним-то становится он сам? Ему сразу скажут:

– Э, брат Азов, совсем ты мух не ловишь.

И это хорошо, если еще такими словами, а ведь может быть и куда хуже, я сам видел, на что способен обитатель полутемного кабинета, который расположен на самом верху этой башни. Что за мазохизм такой моральный? Или это тоже конкурс, вроде «Кто лучше других себя поставит в дурацкое положение»?

При этом я точно знаю – нет тут непрофессионализма, про профнепригодность Азова можно даже не думать. Не удержался бы он столько времени на своем месте, будь он пустышкой, не то тут место, и не то у него окружение. Дилетанта, не умеющего просчитывать свои ходы на пять позиций вперед, здесь сожрали бы моментально, не оставив от него даже косточек и пары пуговиц с надписью «for gentleman».

Но тогда – зачем это все?

Я хоть сколько-то внятного ответа не нашел, как ни думал. Может – данных мне не хватало, может – полного видения всей картины, я же все могу оценивать только со своей колокольни, а у нее не такой уж и большой угол обзора. Так, кусочек двора и уголок ворот, вот и все, правильно все тогда в столовой говорилось. А может – и понимания личности Азова. Одно мне было ясно – что бы там ни было на самом деле, мое участие в конкретно этой постановке подошло к концу, дальнейшее происходит без меня. И слава Богу.

Плохо только, что вряд ли это мероприятие было последним. Несомненно, Азов это устроил с какой-то своей целью, и ей почти наверняка является упрочение своих позиций в «Радеоне» в целом, и в глазах Старика – в частности, тут все к одному сводится. Следовательно, стоит ожидать ответных акций со стороны Валяева и Зимина, и как бы мне снова не получить место статиста, а то и роль второго плана в уже их постановках. Не хотелось бы.

Но все равно – странный какой-то способ забраться на ступеньку повыше. Проиграй, чтобы победить? Нет, мне их не понять.

Да и не надо мне этого делать, с другой-то стороны. У больших людей – большие игры и большие планы, а у меня – свои тихие радости. После того, как помыкаешься в снежно-морозной ночи в кирзачах и халате на голое тело, да посидишь в развалинах какого-то сарая, прикидывая – доживешь ты до рассвета или замерзнешь здесь нафиг, то как-то очень начинаешь ценить те вещи, которые делают жизнь комфортной. Впрочем, эта мысль посещала меня и раньше не раз, после некоторых командировок. Просто человек – он такая сволочь, которая сначала ценит то, что есть, но ровно до той поры, пока к этому не привыкает, и не начинает считать, что оно так и должно быть всегда. А потом его жизнь выписывает очередную «мертвую петлю», лишая этих привычных вещей и делая существование дискомфортным. И тогда человек начинает биться головой об стену, а после прикладывать массу усилий, чтобы вернуть потерянное. Он преодолевает и мучается, наконец-то получает утерянное – и через короткий отрезок времени снова перестает это ценить. И добро еще, если речь идет о вещах, у них нет памяти и есть цена. Но иногда подобное переносится на людей, и тут все может быть куда печальней, ведь люди – не вещи, и у каждого есть определенный порог душевной твердости и точка невозврата отношений.

Так вот – к чему я это? А, да.

Я набрал номер Вики и, выслушав привычное: «Проснулся? Покушал? Не болит бок? Не врешь? Нет, серьезно? Таблетку выпил? Еще раз спрашиваю – не болит бок? Температуры нет?», быстро протараторил:

– Я весел и бодр, я готов к свершениям, в понедельник собираюсь в редакцию.

– Нечего тебе тут пока делать, – Вика посопела в трубку. – Отлежись.

– Скучно, – протянул я, ожидая нужных слов. – Я животное общественное, мне социум нужен.

– Ремня тебе надо, – предположила она. – Вот выпишу маму в Москву – узнаешь, почем фунт лиха, общественное животное.

– Выпиши, – не стал спорить я. – Тетя Света – чудо, что за человек. Будет хоть с кем поговорить.

Этим меня было не напугать. Я давно уже смекнул, что Вика смылась в Москву не только за карьерой, но и подальше от мамы.

– Общения надо? – Вика помолчала и наконец произнесла нужную фразу:

– Тогда иди в свою игру, там тебе всего будет в достатке. Только ненадолго.

Вот и славно. Нет, я мог бы и не звонить, и не проводить эту несложную комбинацию, но!

Но тогда все пошло бы другим чередом. Вика раньше или позже набрала бы мой номер и не услышала ответа. Дальше включаются нервы, непременно поднимается на ноги половина «Радеона», а после вечером я созерцаю мою дражайшую половину с надутыми губами. И кому от этого будет хорошо?