– Владения Святого Петра? – переспросил Генис Солсона.

– Он имеет в виду владения Ватикана, – объяснил Жоан. И, обращаясь к Микелю, добавил: – К югу располагается Сиена. Ее вы тоже хотите завоевать?

Валенсиец, пожав плечами, не ответил на вопрос, и книготорговец подумал, что, возможно, его друг уже и так сказал слишком много. Без всякого сомнения, у Цезаря Борджиа были грандиозные захватнические планы.

– Слава Богу, что здесь заканчиваются владения Святого Петра, – вступил в беседу Никколо, который, казалось, немного оправился от морской болезни. – Потому что то, что лежит далее, – это уже флорентийская земля. Моя родина.

– Ну так поторопитесь избавиться от Савонаролы, – ответил дон Микелетто с улыбкой, одновременно лукавой и зловещей. – Вы уже потеряли Пизу и можете потерять гораздо больше.

– Да что вы такое говорите, Микель! – воскликнул Никколо, расценив его слова как угрозу. – Не надо так, мы же по одну сторону баррикад.

Жоан почувствовал в голосе флорентийца тревогу. Несмотря на то что в данный момент Никколо был союзником папского престола, его не оставляли равнодушным амбиции Цезаря, которые в будущем могли распространиться и на его родину.

– В любом случае после пересечения пролива мы попадаем в Тосканское море, – сказал Генис, ставя точку в разговоре. – Корсары, находящиеся на содержании Флоренции, плавают в этих водах. Нас могут вынудить вступить в бой в любой момент. – И, глядя на Жоана, добавил: – Офицер-артиллерист, держите своих людей в боевой готовности.

– Мы готовы, капитан.

Жоан вернулся к своим артиллерийским орудиям, чтобы бросить на них прощальный взгляд, и увидел находившегося там Торрента, который стоял, опершись на одну из кулеврин. Пехотный офицер уже был одет как для боя – на нем красовались легкие доспехи, закрывавшие половину корпуса, и шлем. Казалось, что он был уверен в неизбежности сражения. Весь его вид свидетельствовал о том, что он, как и адмирал, жаждал вступить в бой; не зря Торрент, несмотря на свою грубоватость, был наиболее близким к Виламари офицером.

– Все готово, Жоан? – спросил Торрент, и книготорговец понял, что ему хотелось поговорить.

Это было что-то новое. Штурмовой офицер всегда вел себя высокомерно и с подчеркнутой надменностью по отношению к Жоану, когда тот служил на галере. Для Жоана, наряду с Виламари, он был одним из самых горячо ненавидимых им людей. Торрент всячески старался сделать его жизнь невыносимой и, несмотря на то что именно он обучил Жоана приемам рукопашной борьбы, никогда не снисходил до разговора с ним и старался соблюдать дистанцию. Жоан неоднократно задавался вопросом, когда же изменилось отношение к нему этого человека. И пришел к выводу, что Пера стал смотреть на него другими глазами, скорее всего, после того, как он осмелился бросить ему вызов в борьбе за Анну. Когда Жоан заявил свое право на нее, апеллируя к своей любви к ней, этот тип, которого Жоан раньше считал настоящим животным, изменился. Такого Жоан даже представить себе не мог. Он победил опытного рубаку в бою за любимую, в котором все заранее считали его проигравшим, и всегда подозревал, что офицер позволил ему выиграть. Однако он так и не узнал почему.

– Артиллерия готова к бою, – ответил Жоан. – Вы думаете, что нам придется сражаться?

– Если появится парус корабля, с которым нужно будет это сделать, даже не сомневайся.

В голубых глазах Торрента светилось нечто, что Жоан не мог определить, но он выдержал взгляд офицера, дождавшись приглашения следовать за ним. Торрент прошел несколько шагов и облокотился на перила в углу палубы – там, где моряки не могли их слышать. Он смотрел в море.

– Я завидую тебе, – сказал он, когда Жоан встал рядом с ним. Книготорговец молчал, ожидая, когда офицер продолжит разговор. – Я завидую тому, что у тебя такая жена… И не только потому, что она прекрасная женщина, а потому, что ты настолько любишь, что готов пожертвовать жизнью ради нее. И потому еще, что эти чувства, как мне кажется, взаимны.

– Да, мне очень повезло, – признался Жоан.

– Я завидую тебе, потому что ты можешь находиться рядом с ней каждый день и каждую ночь. Вы можете наслаждаться друг другом. И я знаю, что ты этого заслуживаешь. Ты страдал, твоя жизнь была нелегкой, и тебе пришлось приложить немало усилий, чтобы изменить ее.

Жоан молчал.

– Моя жизнь также была непростой. Мой отец погиб, защищая Барселону во время гражданской войны. Как ты знаешь, именно Виламари в 1472 году блокировал своим флотом порт Барселоны, лишив осажденный город единственной возможности получать провизию. Нужда была чудовищной, и я видел, как надрывалась моя мать, превратившись в скелет, обтянутый кожей, как она пыталась хоть как-то прокормить семью. Я видел, как умерли от истощения двое моих братьев, и, когда город сдался, не в состоянии более выдерживать голод, я побежал в порт, где стояли на якоре победоносные и прекрасно обеспеченные суда Виламари. Там стояли очереди из мужчин, которые хотели завербоваться на галеру даже в качестве гребцов, лишь бы получить питание, и я встал в одну из них.

Через некоторое время мне позволили подняться на капитанскую галеру, и я оказался перед Виламари. Я сказал ему, что мне четырнадцать лет и что хотел бы завербоваться на его галеру в любом качестве, а когда он спросил меня почему, я искренне ответил: для того чтобы накормить мать и сестру, которые были еще живы.

На самом деле мне не было еще и тринадцати, и, хотя я был высок для своих лет, но очень худ, адмирал, конечно, догадался, что его пытаются обмануть. Он приказал, чтобы меня накормили, и, как только я наелся, спросил, хочу ли я все еще завербоваться на галеру. Я ответил ему, что да, и он велел принять меня, притворившись, будто верит тому, что мне уже четырнадцать. Он также приказал выдать мне деньги и провизию с учетом моей будущей двухлетней службы юнгой, и, взяв все это, я побежал домой, чтобы моя мать и сестра могли поесть. Перед отбытием флота, прощаясь с ними, я испытывал невероятную боль, хотя в то же время и огромное облегчение, потому что знал: хотя бы некоторое время они не будут голодать. Больше я никогда их не видел. Когда через несколько лет я вернулся в Барселону, наш дом был разрушен, и соседи рассказали мне, что мои близкие умерли. Я даже не знаю, где они похоронены.

У меня не было семьи, но я нашел ее здесь, на галере, в том месте, которое для многих является худшим в мире. Адмирал сначала определил меня в собственное услужение, хотя на самом деле я больше нуждался в помощи сам, чем мог ее оказать. Тем не менее я быстро рос и вскоре стал больше склоняться к ремеслу воина-оружейника, чем мореплавателя. Виламари обеспечил мне самое лучшее военное образование, и в двадцать лет я уже был штурмовым офицером на его галере. С тех пор прошло восемнадцать лет. И хотя я весь покрыт шрамами, все еще жив.

Пера Торрент надолго замолчал, устремив взгляд на море. Жоан тоже молчал, ожидая, когда тот продолжит повествование. Он не знал, что сказать.

– Моя жизнь прошла на галере, и я вырос с Виламари. Адмирал иногда ведет себя отстраненно, но он практически был мне как отец, и рядом с ним я участвовал в сражениях по всему Средиземноморью. Однако подобный образ жизни не позволяет мне познакомиться с женщиной, о которой я мечтаю, – только с теми, которых мы брали силой в качестве военного трофея или портовыми шлюхами. Отношения, которые у меня завязывались с женщинами, возникали лишь по той простой причине, что им нужны были мои деньги: они притворялись, что любят меня, а на самом деле принадлежали другим мужчинам. Не раз я влюблялся в них, когда мы длительное время стояли в порту. Это были грустные истории, которые закончились несколькими заколотыми мною сводниками, так и не сумевшими излечиться от сифилиса. Поэтому я завидую тебе, Жоан. Ты любишь и любим. Тебе доступна та любовь, о которой я знаю лишь по книгам.

– Но почему же вы не оставите службу, не обоснуетесь на твердой земле и не найдете себе супругу? – спросил Жоан. – За двадцать шесть лет службы на галерах вы наверняка накопили достаточный капитал, который позволит вам жить без забот.