В тот день мой отец написал мне:

Милый Харпо,

Сегодня мы купили летнее платьице для одной особы, которую твоя мать называет Пустая Бочка. Когда-нибудь ты узнаешь, что эта женщина не бочка и совсем не такая уж пустая, как кажется твоей матери. Разумеется, у твоей матери есть несколько веских причин называть ее Пустой Бочкой, но я бы мог привести несколько веских аргументов, доказывающих обратное. Скорей всего, рано или поздно ты об этом узнаешь.

Некоторые считают, что я не должен брать тебя с собой, когда иду в магазин за платьями для Пустой Бочки. Отвлекаясь от практической стороны дела (где мне тебя в таком случае оставлять?), могу заверить тебя: сегодня ты отлично развлекся, что бы потом ни внушали тебе психотерапевты. Ты карабкался на стойки, проникал в кабинки, в которых дамы мерили дорогие вещи, и очаровывал пожилых матрон, словно собирался в будущем стать профессиональным обольстителем.

Другие считают, что я вообще не должен покупать платья для Пустой Бочки, неважно, с тобой или без тебя. Например, мой бухгалтер. И трех дней не прошло, как он написал мне следующее: «Дружище, как ты, должно быть, заметил, твои доходы уже далеко не те, что прежде. Не думаешь ли ты приспособить свою манеру тратить деньги к твоей нынешней финансовой ситуации, которая, несомненно, будет носить временный характер?»

Милый Харпо Саул, если ты когда-нибудь получишь подобное письмо от своего бухгалтера, пообещай мне, что ты будешь продолжать покупать летние платья так, словно от этого зависит твоя жизнь. Я, конечно, надеюсь, что тебя не станут донимать подобными письмами, либо у тебя, на худой конец, не окажется бухгалтера, либо ты заведешь такого бухгалтера, который не станет забивать себе голову твоей манерой тратить деньги.

Ты сейчас спишь в соседней комнате, наконец-то угомонился, правда, не раньше, чем успел вымазать шторы ванильным мороженым. Представляю себе, что нас ждет, когда это увидит твоя мать. Сегодня она снова целый день старалась избавить своих пациентов от их бредовых идей. Что за жизнь! К счастью, я вовремя довел до ее сведения, что ей лучше держаться подальше от моих бредовых идей, да и от твоих тоже. Если, конечно, они у тебя есть. Я не знаю точно, но полагаю, что да. Как бы то ни было, она мне это торжественно обещала.

Четыре нежных поцелуйчика, два в ножки, один в пупочек и один в лобик.

* * *

Вечером за ужином я рассказал маме, что мы купили платье.

— О боже! — воскликнула она. — Наверное, опять для Пустой Бочки!

Так моя мать впервые упомянула при мне Пустую Бочку. О том, что она так раскипятилась по поводу Пустой Бочки во время моего обрезания, я знаю только из рассказов моего отца. Правда, порой мама отпускала замечания вроде «это чучело» или «эта тролльчиха», но всегда при этом она имела в виду одно и то же лицо.

— Зачем ты таскаешь нашего ребенка к Пустой Бочке? — закричала мама, отодвигая от себя тарелку с моцареллой.

Я уверен, что это был именно сыр моцарелла, она его обожала и заказывала себе едва ли не ежедневно.

— А где, по-твоему, мне его оставлять? — закричал мой отец. — По-твоему, я должен был отправить его в сумасшедший дом? Хватит и того, что у ребенка дурдом в собственной квартире!

— Я не хочу, чтобы наш ребенок встречался с Пустой Бочкой, — твердо заявила мама. И сильно ущипнула отца повыше локтя.

— Они и не встречались, — остроумно парировал отец. — Пустая Бочка не обращала на ребенка никакого внимания.

— Тем хуже! — завопила мама. — Нельзя не обращать на детей внимания. Это просто позор, что она не уделила Харпо хоть чуточку внимания.

Из моего рассказа напрашивается вывод, что мои родители, несмотря на свое довольно высокое социальное положение, оба были немного не в себе.

— Эта тетя тебя игнорировала? — обратилась ко мне мать.

Тетя была целиком поглощена покупкой нового платья, но я счел за благо об этом не распространяться.

— Да нет, все нормально, — пробормотал я.

— Я не хочу, чтобы наш ребенок еще когда-нибудь виделся с Пустой Бочкой, — заявила мама и снова так сильно ущипнула отца за руку, что у того тут же налился синяк.

Мой отец ответил громко, на весь ресторан:

— Совершенно непонятно, отчего это вдруг не вполне здоровые и не очень-то умные люди строят из себя Иисуса Христа!

* * *

Похоже, за годы, что мои родители провели вместе, мы лишь один раз обедали дома. Мы питались в ресторанах, в барах, в метро, в кофейнях, боулингах, кинотеатрах, в парках, на спортивных площадках, на стадионах, в поездах, в самолетах, в гостиницах — где угодно, только не дома. Мой отец завалил кухню своими книгами, бумагами, журналами, вырезками из газет; в духовке он хранил словари.

Когда в очередной раз кто-то из пациентов моей матери покончил с собой, она стала умолять отца позволить ей хотя бы раз что-нибудь приготовить, чтобы успокоиться. Мой отец ей в этом отказал. Тогда мама сказала: «Ты не смеешь мне ничего запрещать» — и стала растапливать на сковородке масло. Тут у моего отца сдали нервы. Он схватил меня в охапку и бросился вниз. Когда мы добежали до двери и выскочили на улицу, мама открыла раму, сгребла одной рукой несколько его книг и вышвырнула их в окно. В другой руке она по-прежнему держала сковородку, в которой шипело масло.

— Не надо, мамочка, — взмолился я, — пожалуйста, не надо.

Моя мать была не менее упряма, чем мой отец. Если ей пришло в голову швыряться домашним скарбом, остановить ее было невозможно.

Однажды она нанесла отцу серьезное ранение, швырнув ему в голову связкой ключей. В другой раз я стал свидетелем того, как она проделывает ножом большущую дырку в словаре.

Ни слова не говоря, отец собрал свои книги, сложил их стопкой в холле, а сверху положил записку:

«Собственность Роберта Г. Мельмана. Не прикасаться».

Как-то раз, когда мы ехали в такси на очередной фильм, отец сказал:

— Агрессивность свойственна не только животным, но и человеку. Чтобы уметь справляться с человеческой агрессивностью, твоя мать целых шесть лет училась в институте. — Он больно ущипнул меня за кисть и добавил: — Шесть лет учиться, как справляться с человеческой агрессивностью, — ты хоть понимаешь, что это значит?

С тех пор как я осознал, что мои родители немного чокнутые и что единственный нормальный в семье — это я, меня не покидало чувство ответственности за них. И хоть я и не воспитывался в строгих религиозных традициях, я все же написал письмо Богу, в котором рассказал, что родители назвали меня Харпо, что они швыряются книгами из окошек, оба слегка не в себе, правда, этого не осознают, в общем, я написал Богу о том, что нам срочно требуется его помощь. Позже отец нашел эту мою записку и где-то ее использовал, как он вообще использовал все.

В тот вечер мой отец писал:

Милый Харпо Саул,

мой ненаглядный психованный сынуля,

Похоже, воля Всевышнего в том, чтобы всем Мельманам расти в сумасшедшем доме. Я сам вырос в дурдоме, теперь та же участь постигла и тебя. Я не удивлюсь, если узнаю, что и твои дети, когда они у тебя появятся, тоже будут расти в дурдоме.

Не переживай слишком сильно из-за того, что твоя мать время от времени швыряет книги из окна, даже когда, прочитав это письмо через много лет, ты припомнишь, как в тот вечер она распахнула раму и мои книги, словно осенние листья, посыпались вниз. Это еще ничего, если из окна летят книги, представь себе, что было бы, если б она начала швыряться мебелью или ценными вазами. К тому же книги выдерживают падение с десяти метров, а люди в большинстве случаев — нет. Ты должен помнить, что многие пациенты твоей матери умирают от передозировки, бросаются в шахты лифтов или под поезд в метро и что для тех, кто постоянно с ними рядом, такое бесследно не проходит. Впрочем, я много раз пытался объяснить ей, что человека, твердо решившего броситься в шахту лифта, спасти невозможно.