Я покупал безделушки для Эвелин у одного русского, от которого пахло старой лошадью. Весь его магазин пропитался конским запахом. На улице в самом разгаре была весна и светило солнце, а в магазине у русского стояла зима и все пропахло конским потом.

Безделушки были дешевые, но смотрелись очень мило. Я все красиво упаковал и затем направился в кофейню. Моя жена возвращалась домой от своих психов где-то в четвертом часу. То чуть раньше, то чуть позже — иногда психи никак не желали угомониться. Один не хотел садиться в автобус, на другого нападал приступ буйства, и моей жене приходилось дожидаться полицию, чтобы отправить такого буйнопомешанного в больницу. Порой с одним пациентом с трудом управлялось шестеро полицейских.

В кофейне я сел на свое обычное место и принялся читать журнал. Через полчаса, выпив полбутылки минеральной воды, я встал, подошел к кассе и сказал:

— Под моим столиком пакет, можешь забрать его домой или выбросить. В общем, посмотришь сама.

Она улыбнулась. Я обратил внимание на маленький шрам у нее под подбородком с правой стороны.

— Хорошо, я посмотрю.

Она оглянулась по сторонам, желая убедиться, что никто нас не видит, после чего прошептала:

— Ты мой первый капуччино.

— Как это понять?

— Утром, — стала рассказывать она, — немного пораньше тебя приходит Марвин. Но он всегда заказывает обычный кофе, Гертруда пьет чай, а потом в половине девятого приходишь ты. Ты мой первый капуччино. И что бы ни произошло, ты всегда будешь моим первым капуччино.

Я медленно скатал журнал в трубочку. Пальцы липли к бумаге.

— Здорово, — сказал я, — значит, я твой первый капуччино.

— Тебе он нравится?

— Что, твой капуччино, который ты готовишь? Ну, не сказал бы, что я в восторге.

Она проводила меня до двери.

— А знаешь ли ты, что другие клиенты, когда хотят заказать капуччино, специально зовут меня?

— Другие клиенты дураки.

— Ладно, отныне я буду просить Соню, чтобы она готовила для тебя капуччино.

Соня работала в той же кофейне. Это была бездомная из Алжира; она уверяла, что приехала из Парижа, где до этого была модельером. Хозяин охотно брал на работу бездомных — они были дешевой рабочей силой и никогда не рвались домой.

— Может, съездим как-нибудь в Атлантик-Сити? — предложил я Эвелин.

— Зачем?

— Чтобы научить тебя готовить капуччино.

— Хорошо, — сказала она, — а я научу тебя танцевать сальсу.

В ту пору никто еще не заикался о распродаже по сниженным ценам моего цикла о Сидни Брохштейне. Долги по кредиткам были еще не горами, а небольшими холмиками с сочными лугами. Меня считали интересным человеком — по крайней мере, отдельные личности. Но сам я уже чуял недоброе. Время отделять зерна от плевел подкралось незаметно. Иногда я уже получал гневные письма от людей, которым хватило ума воспринять печатное слово на свой счет.

«То, что Ваши книги хорошо продаются, — писал один мужчина, — заставило меня усомниться в интеллектуальных способностях человечества».

Я ответил ему следующим письмом:

«То, что Вы усомнились в интеллектуальных способностях человечества лишь на основе динамики продажи моих книг, заставляет меня усомниться в Ваших собственных интеллектуальных способностях. Несмотря ни на что, я желаю Вам всего наилучшего. Кстати, мои книги уже давно не столь успешно продаются. Так что Ваши сведения устарели».

Я подписал контракт, в котором давал обязательство написать поваренную книгу. Мне выдали неплохой аванс. Чтобы немного подсластить пилюлю, речь в этом контракте шла о «литературной поваренной книге». Но литературных поваренных книг не бывает. Поваренные книги — это поваренные книги. Не то чтобы я хорошо разбирался в кулинарии, но этого, похоже, и не требовалось.

Через пару недель мы действительно отправились в Атлантик-Сити — я имею в виду себя и Эвелин.

— Забудь про азартные игры, — сказала она в машине, — лучше давай сосредоточимся на любви.

— Как скажешь, — согласился я.

И мы сосредоточились на любви. Это правда: любовь требует большей сосредоточенности, чем игра. Все галлюцинации похожи, только каждый раз в них участвуют другие люди.

Я хотел сделать из своих слов хлыст для дрессировки людей. Дрессировщик людей — вот кем я был на самом деле, но в моем цирке возникли проблемы из-за своенравного бухгалтера и улетевшего шатра.

Кофейня работала до одиннадцати часов. В половине одиннадцатого я сказал Сказочной Принцессе:

— Я выйду ненадолго, хочу еще чего-нибудь выпить.

Как раз в тот вечер я купил самовозгорающиеся свечи и корзиночку для сережек — мои первые презенты для Эвелин.

— Составить тебе компанию? — спросила моя жена.

— Не нужно, — ответил я, — ложись лучше спать, завтра тебе снова с утра пораньше идти к твоим психам.

— Да, — согласилась Сказочная Принцесса, — и то правда. Счастливо.

Два раза в неделю Эвелин закрывала кофейню.

— Я думала, ты больше не придешь, — улыбнулась она.

В зале оставалось еще несколько посетителей. Четверо туристов, склонившихся над большими кусками яблочного пирога. Я устроился возле туалета, на своем обычном месте. Она потушила верхний свет, заперла дверь, составила стулья на столы. Потом присела рядом со мной и сказала:

— Ну, вот.

* * *

В газете было сказано, что нигилизм ведет к жестокости. Если это правда, то порнография ведет к любви.

Ребекка лежала на кровати и смотрела телевизор. Я в одних трусах сидел возле окна на стуле, на котором предыдущие жильцы оставили подозрительные пятна, но меня это не волновало.

Моя жена в Европе в это время только-только проснулась. Скорей всего, она сейчас примет душ, затем уложит чемодан и не спеша отправится в обратный путь. Меня дома не окажется. В холодильнике она обнаружит копченую утиную грудку, которую я так и не съел и не выбросил.

Я был слишком малодушен, чтобы однажды сесть напротив Сказочной Принцессы и сказать ей прямо в лицо, что человек, который хочет убежать от себя самого, должен прежде исчезнуть из жизни людей, знающих его лучше всего. Из жизни тех, кто ему больше всего дорог. Вместо этого я решил написать ей письмо и отправить его с пометкой «срочно».

Я уронил газету на пол.

— Как ты считаешь, ведет ли порнография к любви? — спросил я у Ребекки.

Она не ответила. На голове у нее были наушники. Она меня не слышала. Она радовалась, что хотя бы что-то выиграла, ведь я сказал ей, что наконец нам улыбнулась удача и можно надеяться, что какое-то время она нас не оставит.

Я взял лист почтовой бумаги с гостиничным логотипом и, насколько мог аккуратно, написал:

Милая Сказочная Принцесса,

Надеюсь, твой полет прошел хорошо и конгресс по проблемам сновидений тебя не слишком утомил. Прости за неприятности с кредитной карточкой, я обязательно выясню причину и все улажу.

Я только что прочитал в газете, что нигилизм ведет к жестокости. День ото дня приходится слышать все более странные теории. Ты тоже веришь в теории или подбираешь для каждого пациента индивидуальное лечение?

Я замечал, что некоторые люди, особенно женщины, считают, что путь к любви лежит через секс. Мы с тобой давно так не считаем, если вообще когда-либо так считали. Но через что пролегает путь к любви, мне лично неизвестно.

Извини, что я не съел утиную грудку и даже ее не выбросил. Я был занят своей новой книгой. Ее рабочее название «Письма моему трубочисту». Хотя «Письма метеорологу», по-моему, тоже неплохое название.

Мой путь лежит через окончательные сроки сдачи рукописи. Вернее, мой маршрут — это маршрут беженца, а окончательные сроки сдачи — это спасательные буйки, они упорядочивают мою жизнь, давая ответ практически на все вопросы.

Чем я занимаюсь в Атлантик-Сити? Я должен написать рассказ, меня поджимают сроки сдачи. Собственно говоря, сроки сдачи рукописи — это ответ на всю мою жизнь. У других есть идеалы, семьи и даже — Боже правый! — что называется, «предвидение будущего», у меня же есть только окончательные сроки сдачи рукописи. Но в последнее время они стали мне в тягость