Когда стадо легло и прояснились притуманенные дали, Васькино внимание привлекли Пустошки, точнее — крыша избы Носковых, видневшаяся за перелеском, примерно в километре. Захотелось чем-то досадить дяде Павлу, не признававшему родства с ним, Васькой Мухиным. Недолго думая, он дернул поводья, потом подхлестнул лошадь, прибавляя ходу в направлении Пустошек и еще не зная, что предпринять. В ольховнике у Катенихи оставил лошадь, прокрался поближе к избе. Около нее стоял старенький колесный трактор с прицепом. В обнесенной изгородью поскотине паслись совхозные телята. Хозяйка, тетя Шура, копала картошку, сам дядя Павел не появлялся.

Недолгое наблюдение подсказало Ваське, что хозяина, по всей вероятности, дома не было. И действительно, легкий на ногу Павел Носков убежал по грибы за Катениху. Васька смело вышел из своего укрытия и, не замеченный теткой, достиг крыльца, решив про себя, в случае встречи с хозяином, сказать, дескать, зашел навестить.

Дверь оказалась запертой на честное слово: в подцепку была вставлена палочка. Васька взошел по лестнице на мост, переступив порог избы, для проверки окликнул:

— Дядя Паша!

Ответа не последовало, тогда Васька быстро принялся за дело. На мосту, где попрохладней, стояли двухведерный бачок и трехлитровый бидон с медом: бачок не унесешь, а бидон можно было прихватить. Кроме того, в чулане обнаружилась бутылка водки. В выдвижном ящике шкафа, где хранились разные документы и квитанции, лежали прямо на виду сто двадцать рублей. Больше Васька ничего не взял — этого было достаточно, да и надо было поторапливаться.

Вылазка в Пустошки удалась. Мухин благополучно вернулся к стаду и, расположившись на пригреве под березой, принялся угощаться. «Вот так, дядя Паша! Не хотел поднести сто грамм при встрече, так теперь погуляю за твой счет», — думал Васька, щедро запивая водку ароматным, еще жидким медом. Состояние было блаженное, Васькина душа расправлялась, жаждала приятельского общения, но поблизости никого не было. Из приемника, висевшего на сучке, привольно разносилась музыка, Васька подпевал исполнителям песен. Однако подъем настроения вскоре сменился сонливостью: мед делал свое дело. Ощущение было такое, будто опускался в какую-то теплую глубину, неодолимая сила примагнитила к земле, и музыка уже доносилась откуда-то издалека, чуть внятно…

А тем временем Павел Андреевич Носков пришел домой с полной корзиной груздей, довольный своей удачливостью. Скинув резиновые сапоги, он сидел босиком на приступке крыльца, Александра брала в руки ядреные прохладные грибы, удивлялась, качала головой, как заводная игрушка:

— Неужели всё грузди?

— Немного волнушек есть.

— Надо же! Ты прямо как из-под земли роешь. Другие-то мало несут.

— Мелкие под листьями хоронятся, на виду — поповы шляпы.

— Ужо переберу да обмочу.

Александра унесла корзинку на мост, вдруг спросила:

— Бать, а где у нас бидон с медом?

— Как где? Тут, около бачка стоял.

— Да нету, может, переставил куда? В чулан или на поветь?

— Не дотрагивался я до него. Посмотри, бидон не иголка. Утром стоял тут.

— Что за чудеса? Как скрозь землю провалился!

— Чай, не воры были, — спокойно отвечал Павел, покуривая.

Предчувствуя недоброе, Александра забеспокоилась, пошла по дому, чтобы проверить, нет ли еще какой пропажи: казалось, все было на месте. Куда подевался бидон? Но когда она выдвинула ящик и не обнаружила денег, лежавших на виду, уже не сомневалась, что в доме кто-то побывал.

— Павел, чего сидишь-то? — крикнула сверху Александра. — Деньги из шкапа тоже пропали.

— Какие?

— Те сто двадцать рублей.

— Да что ты! — встрепенулся Павел, сразу забыв об устали.

— Сама не пойму, белым днем обокрали. Я и не уходила никуда дальше огородца.

— А ты, коли остаешься одна, не палочку втыкай в подцепку, а на замок запирай. Как уж ты проворонила? — принялся он ругать жену.

У обоих вздернулись нервы. Павел обыскал всю избу до последнего уголка: не спрятался ли где вор. Истыкал вилами сенной зарод на позети, выкрикивая угрозы:

— Вылезай, сучий потрох! Хуже будет — насквозь пропорю!

Разгорячился, умаялся даже, наконец стукнул себя по лбу:

— Не иначе Васька Мухин проник, стервец! Его проделки. Ну, он от меня не уйдет!

— Куда ты? — встревожилась Александра. — Выдумал связаться с этим тюремным!

— Ничего, сейчас найду, как миленького.

Носков свистнул Найду, рыже-белую лайку, проворно-суетливую, в хозяина. Та уж набегалась по лесу, а все равно с готовностью завиляла хвостом. Ходко направились берегам Катенихи.

Найти Ваську Мухина в поле не составило труда. Уткнувшись ничком, Васька непробудно всхрапывал под березой. Павел Андреевич, и без того взвинченный, увидев свой бидон в подтеках меда, по которым ползала проныра оса, пришел в ярость, схватил пастушечий арапник, сложил его вдвое и со всего маху жиганул Ваську. Тот не мог сразу очухаться, едва приподнялся, как новый удар полоснул по спине. Захлебывалась лаем Найда, хватала бедолагу за сапоги и брюки.

— Я тебе, подлец, покажу! Ты у меня забудешь дорогу в Пустошки! — приговаривал Носков. — Меду ему, сукину сыну, захотелось!

Васька, прижавшись спиной к дереву и загораживая лицо руками, взмолился:

— Дядя Паша, перестань! Останови собаку!

Носков в сердцах отшвырнул плеть, унял Найду. Его узкое носатое лицо побледнело, пересохшие губы гневно тряслись.

— Убить тебя мало!

— Совсем озверел. Забери свой мед!

— Кому он нужен теперь? Только выбросить, небось прямо рылом наездил весь бидон. Ну, как же ты не подлец после этого? Денной вор! И водку выглохтал. — Носков с досады пнул порожнюю бутылку. — Деньги где? Подавай сейчас же, не то пеняй на себя.

Пожалуй, не было более позорной минуты в непутевой Васькиной жизни. Он сидел без берета, всклокоченный, жалкий, морщился, потирая поясницу. Чувствуя свою вину, не смел поднять руку на разгневанного родственника.

— Кому говорят — деньги! — повторил окрик.

Васька медленно достал из кармана сто двадцать рублей. Носков пересчитал их.

— Эх, Васька, неужели совесть-то дешевле этих денег? Ведь снова посадят, дубина!

— Ладно, не пугай, я пуганый, — посуровел Мухин. Он поднялся на ноги и, хоть пошатывался, почувствовал себя трезвее. — Если бы ты не был мне сродни, я бы тебе сейчас припечатал как следует. — Он замахнулся кулаком. — Получил свое и мотай отсюда, сквалыга!

— Но-но, руки-то не расшиперивай! — Не уступал Павел, но все же забрал бидон и уже с некоторого расстояния пригрозил: — Я это дело так не оставлю, не поленюсь, к участковому схожу. До чего обнаглел, вор белосветный!..

Вечером, когда Васька только пришел в свою холостяцкую запущенную обитель и завалился на скомканную постель, послышались тяжелые шаги по лесенке и стук в дверь: явился сам участковый милиционер Иван Иванович Карпов, мужик лет пятидесяти, плотный, кряжистый, успевший дослужиться до капитанского чина.

Васька сел на край постели, подперев голову руками. Карпов придвинул табуретку, окинул взглядом убогую обстановку, в которой мог существовать только Васька Мухин. Чист молодец, ни коз, ни овец.

— Ну что, Мухин, опять за старое — начинаешь шалить? — сказал он, постукивая куцапыми пальцами по планшетке.

— Значит, Носков уже прибегал?

— Вот почитай. — Карпов достал из планшетки листок бумаги. Васька прочитал: