Ей некуда было идти, не с кем поговорить, и она пробралась в темную кухню. Подойдя к длинному прилавку, провела кончиками пальцев по чистой прохладной поверхности. Заметив подставку для ножей, вытащила самый длинный, тот, которым Паскаль резал рыбу, и провела рукой по его лезвию. Вдруг в углу что-то зашевелилось. Жюли в ужасе замерла и, съежившись, прижалась к стене. Выставив вперед нож и дрожа, она прислушалась: может, это отзвук шагов Николая? Пытаясь разобраться, что происходит в дальнем конце комнаты, Жюли напряженно вгляделась во тьму. Возле двери мелькнул кошачий хвост.

– Буря, – облегченно вздохнув, пробормотала Жюли. Она лишь сейчас поняла, что все это время стояла не дыша.

Кошка с нахальным и гордым видом повернулась мордой к Жюли. В зубах у нее оказалась мышь. Жюли вздрогнула и отшатнулась. Бросив нож, она выбежала из кухни. Кошки-мышки. Эта игра была хорошо ей знакома. Она, подобно глупой мышке, сама полезла кошке в пасть.

Находиться в третьем классе Жюли сейчас было невмоготу, и она побрела в середину корабля, а по дороге снова всплыли мысли о Николае и его жестокости. Она ведь искала ему оправдание – необузданная страсть влюбленного в нее мужчины и прочее, – но теперь она прекрасно понимала, что произошло. Она Николаю доверилась, а он бессердечно ею воспользовался. В свое время Лоик откровенно описывал зверства на войне, но то, что в мирное время люди способны на подобную жестокость, она не могла себе даже представить.

Жюли взбиралась по лестницам, шагала по коридорам – этим металлическим траншеям в заклепках – подальше от удушающей жары, подальше от шума моторов. Длинные коридоры, запертые двери… Она не понимала, где оказалась, но, проклиная качку и хватаясь за поручни, продолжала идти вперед.

Добравшись до верхней палубы, она, глубоко вдохнув холодного воздуха, не раздумывая, двинулась к борту корабля и устремила взгляд на бурлящий могучий океан – океан, из-за которого ее выворачивало наизнанку.

Жюли схватилась за перила и сжала их с такой силой, что у нее побелели пальцы. Она наклонилась вперед и, скользнув взглядом вдоль обшивки корабля от одного иллюминатора до другого, попыталась определить уровень каждого из иллюминаторов. Шестой? Седьмой? Жюли перегнулась за борт и провела рукой по крашеным заклепкам – бесчисленным корабельным родинкам, усеявшим всю обшивку до самой воды и ниже ватерлинии. Неужели с отправления лайнера прошло всего несколько дней? В тот первый день, когда Жюли, перегнувшись через борт, смотрела на воду, она была потрясена расстоянием от палубы до поверхности воды. В ее памяти вдруг всплыли два стоявших рядом с ней матроса, и, при воспоминании непристойной шутки одного из них, ее передернуло от отвращения.

Николай… По спине пробежали мурашки, внутри все заныло. Чтобы ее одурачить, не нужно никакого хитрого джинна, достаточно сладкоречивого мужчины. Интересно, он и Симону – с ее жабьей кожей и беззубым ртом – уверял, что она красавица? И тоже говорил ей, что любит ее? Вспомнив, с какой отвратительной усмешкой он схватил Симону, Жюли закатила глаза и от стыда залилась краской. Какой она была дурочкой! Жюли коснулась родинки над губой. Последняя идиотка. С таким недостатком она, конечно, была падка на лесть.

Отодвинувшись от перил, Жюли потянулась за медальоном Святой Девы Марии, Смягчающей Сердца. Завтра Симона наверняка ее потребует – она ведь считает, что эта вещь теперь по праву принадлежит ей. Интересно, сколько женщин до нее носили его золотую приманку? Скольких красавиц он с ее помощью обвел вокруг пальца?

– Я буду последней, – пробормотала Жюли.

Жюли всмотрелась в благонравное лицо мадонны и плюнула в него. Она сорвала с шеи медальон и изо всех сил – а братья научили ее отличному броску – швырнула за борт. И, не желая наблюдать за его падением, отвела взгляд. И вдруг Жюли увидела, что к шатким перилам ковыляет женщина.

Старушка в клетчатом халате, опираясь на палку и прижимая к себе сверток, медленно двигалась в ее сторону. Что у нее завернуто в одеяло? Младенец? Жюли следила, как старушка с безумно развевающимися на ветру волосами, осторожно ступая, упорно, шаг за шагом движется к краю палубы. Но вот она подалась вперед и, уронив палку, ухватилась за перила. Кажется, она плачет? Старушка прижала сверток к груди и поцеловала его.

С ужасом наблюдая за ней, Жюли скользнула вдоль перил навстречу незнакомке, и как только она приблизилась к ней – та все еще ее не замечала, – Жюли мгновенно узнала хрупкую фигуру и морщинистое лицо. Та самая богатая дама, встретившаяся ей у дверей доктора, та самая, что улыбнулась, увидев, как она танцует с Николаем. Что она делает? Она ведь не собирается расправиться с беспомощным существом?

Старушка в нерешительности положила сверток на перила и вытерла глаза. Стоя теперь всего в ярде от женщины, Жюли увидела, как ее лицо озарилось решимостью. Старушка двумя руками схватила сверток и, чуть не свалившись за борт, занесла его над головой.

– Не смейте! – закричала Жюли и бросилась к женщине, чтобы отобрать у нее то, что она хотела бросить в волны. – Не смейте!

Но было поздно. Вера растерянно повернулась к Жюли. А, та самая работница из третьего класса, что вальсировала на палубе… Почему она так расстроена? Неужели ей хотелось заполучить эти дневники в наследство? Вера с любопытством посмотрела на девушку. С какой это стати?

– Младенец! Младенец! – закричала Жюли и разрыдалась.

– Вы тоже его слышали? Он все еще плачет? – расчувствовавшись, спросила Вера. – Где он?

Констанция, погруженная в свои мысли, торопливо шагала к себе в каюту, как вдруг услышала плач. У перил стояли две женщины. Одна, совсем крохотная, в легком не по погоде платье, а другая в халате, с седыми развевающимися волосами. Та, что повыше, бросила в море какой-то сверток. Ей не послышалось, что кто-то крикнул слово «младенец»?

Не раздумывая, Констанция ринулась к женщинам, но ее обдало ледяной водой, и она, насквозь промокшая, задыхаясь, ухватилась за перила.

Жюли безутешно плакала, а Вера, ничего не понимая и держась за перила, гладила по голове рыдающую девушку, пытаясь ее успокоить.

– Что случилось? – тяжело дыша, спросила Констанция.

Она вмиг узнала ту и другую – она видела их в приемной у доктора. Молодая француженка в помятой форме и старая аристократка в халате и жемчужном ожерелье. Что они тут делают? Да еще в компании друг друга?

– Она бросила в море младенца! – сквозь слезы воскликнула Жюли и в ужасе указала на Веру.

– Что? – Вера от изумления опешила. – О чем вы? Я этого младенца даже не видела.

– Я видела, как вы принесли его в одеяле и бросили в воду! – Жюли метнула на Веру обличительный взгляд. – Я стояла рядом и все видела!

Вера с минуту-другую не сводила глаз с Жюли, потом улыбнулась:

– Да, наверное, это в какой-то мере было мое дитя…

Она увидела на лицах женщин ужас и отвращение.

– Это были мои дневники, – поспешила пояснить Вера. – Я завернула их в шаль. Но это были мои дневники, и больше ничего.

Жюли ошеломленно смотрела на Веру. Девушка дрожала и никак не могла остановить рыдания.

– Неужели они были такие скандальные, что пришлось их выбросить в воду? – недоверчиво глядя на старушку, спросила Констанция.

– Нет, дело вовсе не в этом. – Лицо Веры скривилось в жалкой улыбке. – Я читала их, перечитывала, а недавно засомневалась: правда ли то, что в них написано?

Они с минуту стояли молча и вдруг услышали принесенные ветром звуки галапредставления. Празднества в бальном зале в точности походили на новогодние: музыка, аплодисменты, взрывы смеха и хлопушек. На холодной пустой палубе казалось, будто это приглушенное веселье доносится из другого мира.

– Здесь холодно, – стуча зубами, сказала Констанция и убрала со лба мокрую прядь. – Надо идти.

Никто из них не был одет по погоде, и все три, стоя на шаткой и скользкой палубе, промокли.

– Простите, что я вас напугала.

Вера повернулась к Жюли.