– Я думала… Сама не знаю, о чем я думала. Хорошо иметь любовника… уж если другого слова не изобрели. Получаешь удовольствие. Это правда.

– Согласна. У тебя тоже есть право на удовольствия. Но от него ты их получаешь в урезанном виде. Надолго его не хватит. Да и зачем тебе отношения с женатым? Вечно оглядываться по сторонам. Ни расслабиться, ни пройтись, взявшись за руки… разве только миль за триста от нашего городишки. Это ведь ненормально. Ты же понимаешь: настоящие отношения – это не только секс.

– Да знаю я. Знаю. Все это как-то… пресно, что ли. Бесцветно.

– А я о чем говорю? На твоем месте я бы его бросила. Верни себе свободу. Надо идти вперед.

Я думаю. Снова и снова прокручиваю в мозгу слова Софи и прекращаю отношения с этим Дирхедом. Через два дня позвонив ему. Вот так.

– Чарльз? Извини, что звоню тебе на работу. Но это важно. Чарльз, дело в том… вряд ли нам стоит видеться дальше. Мы заходим в тупик. Думаю, наши отношения… себя исчерпали.

Он, как всегда, исключительно вежлив. Немного помолчав (видимо, переваривал свалившееся на него), он извиняется за то, что немало попортил мне жизнь.

Я отвечаю, что моя жизнь ничуть не пострадала. Просто меня удручают отношения с женатым мужчиной, поскольку у них нет перспектив. И, по правде говоря, мне стало скучновато.

Вежливости в его голосе поубавилось. Он спрашивает: не он ли причина скуки? Он что, такой зануда?

Я торопливо возражаю: нет, не он. Но наши отношения действительно стали скучными. Они меня все больше утомляют. Надо ли себя мучить?

Он говорит, что мне недостает восприимчивости, и он давно это знал. По его мнению, я резка и бесцеремонна.

Я извиняюсь и снова пытаюсь ввести разговор в нужное русло. Чарльз, дело в том…

Разговор заканчивается обещанием с его стороны более не искать встреч со мной. И конечно же, в стенах «Старины и современности» мы будем общаться так, словно ничего не случилось. Слава богу, это единственное место, где я могу с ним столкнуться!

Итак, отношения порваны. Осторожно спрашиваю про котенка. О, котенка я могу оставить себе. Он терпеть не может кошек и называет их проклятыми убийцами.

Нам с кисой будет хорошо вдвоем. Разумеется, я не стану скучать по Чарльзу и по нашим встречам дважды в месяц, по четвергам. Разве мне нечем заняться? У меня полным-полно домашней работы. Целая гора неглаженого белья; скоро надеть будет нечего. Сделаю в квартире косметический ремонт. Свожу свою новую кисуню к ветеринару… Чуть остыв, я понимаю: мне будет не хватать Чарльза Дирхеда. При всех его недостатках я буду скучать по его изысканным манерам. Однако я не стану поддаваться жалости к себе. Не позволю моей драгоценной уединенности вышибить меня из колеи. Уединенность – моя спасительная раковина, куда я прячусь. Уединенность – вовсе не то же самое, что одиночество. Я всегда чувствовала, что заслуживаю уединенности. Я выбирала это состояние, хотела его и предпочитала всем остальным. Когда ты в уединенности, никто и ничто не могут тебя задеть и сделать больно. Возможно, схожие чувства испытывала моя мать, когда однажды решила, что с нее довольно. Я этого, наверное, никогда не узнаю. Задумываюсь о том, как мы с ней, должно быть, похожи. Что она сейчас делает? Как живет? Как уживается с собой? Чувство вины – тяжкая ноша. Поэтому я снова и снова твержу себе, что поступаю правильно. Все так, как должно быть.

Выражаясь словами моего деда, я мысленно желаю Чарльзу обрести все радости этого мира.

Мне очень хочется поговорить с отцом о письме.

Я приезжаю к нему воскресным днем. Идет дождь. Сильный. Его струи не барабанят, а лупят по крышам и окнам, как камни, брошенные шаловливыми детьми. Письму деда дождь не угрожает. Оно лежит у меня в сумочке, а мы с отцом пьем чай.

– Ты навещал бабуню? – спрашиваю я.

Удобный вопрос для начала разговора. Вполне невинный.

– Нет. Состояние было не совсем то.

Сегодня отец бледен. Вид усталый. Мне хочется спросить, как он справляется с болями. Хочется услышать о результатах его последнего посещения клиники. Мы редко говорим о его болезни. О ней отец мне рассказал несколько лет назад, но тут же добавил, что это не тема для обсуждений и затрагивать ее мы будем лишь по крайней необходимости. О посещениях клиники он тоже почти ничего не рассказывает. С его слов я знаю о некоем докторе Муре, но результаты обследований и в самом деле закрытая тема. Отец пресекает все мои попытки говорить о его состоянии. Я и не говорю. О своей болезни он узнал давно, но, будучи настоящим стоиком, долго скрывал ее от меня. Бабуня до сих пор не знает, что он болен. Отец не хочет отягчать ей жизнь.

– Я собираюсь съездить к ней завтра, – говорю я отцу. – Целый месяц у нее не была. Надо поехать.

– Конечно поезжай. Она очень обрадуется. Я бы поехал, но сейчас не могу. Она сразу поймет…

– Ты прав, папа. Я скажу ей, что ты занят. И потом… есть у меня несколько вопросов. Хочу задать их бабуне.

– Что за вопросы?

– Подумываю заняться составлением генеалогического древа. – Я неплохо умею сочинять на ходу. – Сейчас люди стали больше интересоваться своими корнями. Вот и мне захотелось.

– Понимаю.

– Хочу спросить бабуню о твоем отце.

– О нем мало что известно. Он погиб во время войны, еще до моего рождения. Это мы с бабушкой тебе рассказывали, и не раз. Твой дед был поляк. Бабушка любила повторять, что он был командиром эскадрильи и участвовал в битве за Британию, да хранит Господь нашу страну.

– А ты знаешь, когда именно он погиб? Точную дату? Я бы могла поискать материалы о нем.

– Мама говорила, он погиб в ноябре сорокового года. Она была беременна мною. Трудно поверить, правда?

– Во что?

– В то, что я когда-то был совсем маленьким. И что это было так давно.

– Конечно. Просто я думала, что ты имел в виду… Не важно. А у бабуни сохранилось свидетельство о браке?

– Помню, я как-то ее спросил. Она сказала, что свидетельство она потеряла, причем очень давно.

– Но я могла бы поискать в архивах. Как ты считаешь? В записях о регистрации браков.

– Я… Наверное. Да. Думаю, там что-то могло сохраниться.

– А твое свидетельство о рождении?

– Наверное, лежит в каких-нибудь бумагах. Вот только где? Может, тоже пропало. Я его давно не видел.

Мы пьем чай со вполне съедобным печеньем.

– Может, бабушка забрала свидетельство о рождении себе. Она всегда говорила, что у нее мои документы целее будут… Пожалуй, я его не видел с тех пор, как занялся оформлением пенсии. А это было так давно, что даже вспоминать не хочется. – Он мне подмигивает.

– Скажи, может, ты в детстве видел их свидетельство о браке?

Чувствую, что начинаю давить на отца, чего ни в коем случае нельзя делать.

– Нет, дорогая. Такого я не помню.

– А может, бабуня и не теряла свидетельства и оно до сих пор у нее? Ты же сам говорил, что она всегда была очень педантична по части разных бумаг.

– Спроси ее завтра.

– У нее ведь должен быть еще один документ. Свидетельство о смерти твоего отца. Похоронное извещение, или как назывались тогда такие бумаги?

– Не знаю, Роб. Если оно и существовало, я его не видел. Бабушка не разбрасывала документы где попало. Так что все вопросы тебе лучше задать ей. Только одна просьба.

– Какая?

– Не проговорись обо мне.

– Что ты, папа? Ни слова.

– Это бы доконало ее сердце. У нее ясный ум, и она сразу бы все поняла.

– Обещаю, я ничем тебя не выдам.

– Ты у меня хорошая девочка.

– Возможно.

– Скажи, ты не торопишься? Мы могли бы еще выпить чая и посмотреть «Дорогу древностей». Кстати, у меня есть пончики.

– А варенье из крыжовника?

– Есть, но, к сожалению, не бабушкино. В «Теско» покупал. Какое-то фруктово-ягодное ассорти. Наверное, там есть и крыжовник.

К этому времени я чувствую себя запутанной и сбитой с толку. Я хорошо знаю отца и по его ответам поняла: он что-то скрывает.