Я хохочу от души: очень уж это в духе нашего дурака-начальника.

- А рыбы-то хоть взяли?

- Две наважки, тра-та-та - на жарёху!.. А уёк, мать его, отошёл - в тот день не было…

- Нормально смотались - за триста километров!

- Так бензин-то казённый!..

…Так за болтовнёй, в мерном, усыпляющем урчании мотора и покачивании кабины проходит час, и вот уже ручей, у которого всегда все останавливаются. Где-то на вершине сопки бьёт ключ и стекает вниз, к дороге, под которой для него проложена труба. Володя глушит двигатель, и мы выходим в промозглый сумрак, пьём воду, которая в ключе необыкновенно вкусна, и смачиваем лица, прогоняя сон. «Хороша, сволочь! - говорит Володя. - Особливо с похмелья!» Ну, похмелье-то у него - состояние, так сказать, перманентное. …И вдруг я понимаю, почему его понесло в лес за шестьдесят километров на ночь глядя, хотя мог бы легко поехать и утром: в экспедиции всегда имеется «спиртовое довольствие» - для приборов и прочих «медицинских» целей, - и Володя мой крепко надеется, что у инженера Кашина, которого я должен сменить, что-то осталось. «Алкаш чёртов, - думаю я, но уже  как-то беззлобно, по инерции, - такой вечер испортил!»

Я отхожу в сторону и кутаясь в «аляску», замираю во влажной тишине, вслушиваясь в тихое журчание ручья, которое завораживает. Клочковатый туман спускается с сопки и выползает из таинственно чернеющих зарослей, круто уходящих вверх; сквозь него на не совсем ещё тёмном небе видно бледное пятно луны; вокруг уже темно и жутковато. Я цепенею в каком-то трансе растворения в ночной природе, но тут Володя начинает мочиться, шумно выпуская газы, и - всё: «чуйство» оскорблено, магия исчезла! «Так его, болезного! - усмехаюсь я над собой. - Так его, эстетствующего! …Но тебя, Вовик, я тоже достану!»

- Чего тебя понесло-то на ночь глядя? - начинаю я провокацию, когда мы снова трогаемся. - Я думал, с утра - в обсерваторию, подам Дремучеву заявку, получим спирту… И поехали бы, как белые люди!

 Володю буквально перекашивает:

- А ты чего, не получил?..

- Когда-а??

Володя начинает как-то странно дёргаться, подобно роботу, которому поступили противоречивые команды: то ли разворачиваться, то ли продолжать движение. Я пресекаю эти колебания:

- Э-э! Ты чего? Вперёд, неразумный брат мой! Только вперёд! Кашин уже который день без хлеба!

- Эх, ё…! Тра-та-та!

- А вообще, ты прав: от этого алкоголя - сплошной вред, - прикалываюсь я.

- Да иди ты! - моего Володю не узнать, лицо убитое. - …А может, у Кашина осталось, - раздумчиво произносит он.

- Ну, это вряд ли! - жестоко рушу я его надежды. - Кашин и сам выпить не дурак. Раньше надо было думать!

Шофёр мой печально замолкает. Ничего, пусть помучается Вовик! На себе почувствует, как кайф ломать.

Отмщённый и умиротворённый, я начинаю задрёмывать, и во сне ко мне снова приходит Ирка… Но всё как-то странно, непонятно, всё происходит именно как во сне… Вижу близко её яркий рот, она курит, выдыхает дым мне в лицо, нечем дышать; её зрачки совсем близко: «Хочешь меня, милый?» Она пьяна и совершенно бесстыдна; вот она уже голая, она в моих объятьях, её крупные груди с тёмными сосками прижаты ко мне; железными пальцами я мну её зад, бёдра, они упруго прогибаются… Чудесный сон, великолепный, но чего-то мне не хватает… Ах, вот! Если смотреть сзади… там, где её бёдра образуют свод… тёмная ложбина… Да, это она, моя цель. Совершенно ясно, что туда нужно проникнуть… Это будет несложно: ложбина эта - сама нежность… Направить инструмент и легко погрузиться… Ну же!! …Да что такое! Тело как деревянное… Ладно, попробуем ещё... Только нужно её наклонить. Беру её за волосы...

Она наклоняется легко, до самой земли, и с неожиданной силой захватывает мои щиколотки... Замечательно! Теперь мы с ней качающийся, шаткий, но нераздельный механизм. Ложбина открывается мне навстречу... Погружаю ладонь в её мягчайшие заросли... Какой шёлк!.. Напряжённый инструмент настойчиво просится туда, в ложбинку, попастись... Тук-тук, можно? ...И утонуть в этой нежности... Как можно глубже... И забыть обо всём...  Но опять - облом! Проклятье!! «Ну, вот! – разочарованно говорит Ирка. – Приехали!» «Сейчас, сейчас!» – отвечаю я, чувствуя, что сейчас у меня действительно всё получится и – просыпаюсь…

 «Что «сейчас»? Приехали! – говорит Володя. – Вон сворот наш». Вокруг глубокая ночь, темнота кабины. Тело затекло, инструмент напряжён до предела: ещё чуть-чуть, и пришлось бы ехать в липких трусах. Слава богу, проснулся вовремя. …А, может, и чёрт бы с ним, пусть бы в липких, зато такой сон бы досмотрел! Эх!

Фары высвечивают дорогу, которая тянется, говорят, до самого Мутновского вулкана, и почти незаметный поворот налево, в лес. А вон вдалеке, кажется, светится и окошко - это наш так называемый полевой стационар. Среди деревьев в свете фар он смотрится мрачноватой избушкой на курьих ножках: два балка на подставках под общей крышей «домиком». Тусклый аккумуляторный свет в окошке дополняет картину. Да и сам Кашин, встречающий нас в шаркающих стоптанных тапках, в меховой безрукавке на сутулых плечах, всклокоченный, небритый (к чему, если он здесь один?), постоянно покашливающий и с вечной беломориной в зубах - типичная баба Яга. Нашему приезду он рад, хоть и сохраняет мрачное выражение лица.

- Ну как, жив курилка?

- Жив, жив, хлеба-то привезли?

- А как же! Свеженького, два мешка!

- А как там спиртяшка? - закидывает удочку нетерпеливый Володя. - Завалялось чего? Чёй-то выпить тянет, тра-та-та, с дороги…

- Да тебя, блин, Володя, всегда тянет, - напускает строгости Кашин. - А как меня потом повезёшь?

- Так ведь завтра! С утра и того… На свежую голову. А сегодня расслабиться бы… Цельный день с машиной прое…, мать её! Чтоб тебя, между прочим, вывезти! …А ты жмёсси, понимаешь, на рюмку спирту…

 - Да хорош балаболить - кто жмётся?

Кашин уходит в «технический» балок, шурудит там в ящиках и выносит зелёную бутылку. Она полная, и это не водка. Если они примут такую дозу (а остановиться настоящему мужику в этом деле трудно), то завтра, чего доброго, не уедут, и мне это никак не улыбается. Если чем и может привлекать меня жизнь в экспедиции, так это одиночеством. В чём, конечно же, проявляется столь присущий мне эгоизм, индивидуализм и прочее моральное уродство.

…Неразбавленный спирт обжигает горло и горячей мягкой волной скользит вниз. Тут главное, не дай бог, не дышать, сделать два аккуратных глотка воды, и уже после этого не спеша выдохнуть. По всему телу сразу же разливается тепло, жареные кашинские гольцы-сковородники кажутся пищей богов, надоевшее до чёртиков лицо Володи напротив делается невыразимо милым, а Кашина я вообще уже люблю, как отца. Это не просто ужин, это лукуллов пир какого-нибудь римского триумвирата.

- Три литра! - заходится Володя. - Спирта! Я тебе говорю!!

- Иди ты! - не верит Кашин. - И Дремучий подписал??