– Государыня, твою дочь Изяславу тоже следовало бы наградить, – со смущением проговорила Свобода. – Она внесла огромный вклад в появление этого изваяния. Ежели б не её помощь, неизвестно, сколько бы ещё лет я искала Тишь и составляла её чертёж…
– Она свою награду получит, поверь мне, – улыбнулась княгиня.
Все мастерицы, трудившиеся над драгоценным изображением Белых гор, получили щедрую плату, а Смилину внесли в Золотой свиток – список выдающихся личностей, знаменитых белогорских деятельниц. Туда же, разумеется, попало и имя Свободы. Свиток представлял собою золотые скрижали, на которых высекались имена и краткое описание заслуг, за кои эти деятельницы удостоились сей великой чести.
Совместная работа ещё крепче сблизила Свободу и Смилину. Объединились два их жизненных дела, и на их перекрестье родилось нечто новое, сияющее и прекрасное, уже не подвластное никаким сомнениям и размолвкам. Над их головами воздвигся огромный, непоколебимый дворец любви, который не под силу было пошатнуть ни бурям, ни даже землетрясениям. И это было не только слияние сердец и душ: Свобода ощутила в себе зарождение новой жизни.
– Лада, у нас будет дитятко, – взирая на Смилину серьёзно и испытующе, сообщила она.
Она боялась за «пуповину любви», поняла оружейница. Боль от той потери хоть и притихла под толщей лет, но осталась эхом пронзительного вопля, который огласил сад в тот приснопамятный день. До сих пор душа Смилины вздрагивала, и её посещала мысль: а ведь это был не только крик Свободы. Это кричала и дочка – её душа. Она кричала, поняв, что её не любят и не ждут… И снова вина просыпалась и ворочалась, зверем вгрызаясь в сердце, и солёный призрак слёз жёг глаза, но ничего исправить было уже нельзя – только жить с этой виной.
Свобода смотрела на неё и ждала ответа, а Смилине мерещилось, что из глаз жены на неё вопросительно смотрит душа их дитятка. Может быть, даже та самая душа, которой не удалось воплотиться в прошлый раз… И сейчас она снова пришла и спрашивала: «Матушка! Ты меня любишь?» Прижав Свободу к себе и прильнув к её устам тёплым, крепким поцелуем, Смилина обнимала и дочурку в ней, почти телесно ощущая в себе биение этой светлой «пуповины», которая тянулась от её сердца к утробе супруги. «Люблю, люблю, люблю», – горячо, всей душой отвечала оружейница на немой вопрос, и чудилось ей, будто в ответ на это в грудь котёнком толкался всплеск чьей-то радости.
Оставалось только отряхнуть прах вины со своих стоп и делать всё, чтобы такого больше не повторялось никогда. С нежностью наблюдая, как растёт живот жены, Смилина всё время тянулась, чтобы ласкать его ладонями, целовать и радоваться толчкам изнутри. Когда Смородинка родилась, оружейница и её зацеловывала, не спускала с рук, а когда Свобода сильно уставала, сама подкармливала кроху. Нежности от родительницы-кошки Смородинка в детстве получала столько, сколько не доставалось её старшим сёстрам за всю жизнь. И это было поистине сладкое искупление вины: отдавая любовь и заботу, Смилина получала столь же горячую привязанность в ответ. Дочка тянулась к ней даже больше, чем к выносившей и родившей её Свободе, всегда радостно встречала с работы и висла на шее оружейницы. Глядя в её сияющие радостью глазки, Смилина оттаивала сердцем, и боль зарастала травой, заносилась песком в её душе.
Чем предстояло заняться Свободе теперь, когда дело её жизни осуществилось? Ощущение пустоты на некоторое время заглушила работа над большой цветной картой Белых гор, которую княгиня Краса заказала ей. Владычица хотела повесить карту в престольной палате, а потому надлежало выполнить её как можно более точно, красочно и качественно. Краса имела возможность наблюдать за созданием своего заказа: размеры полотна не позволяли повесить его в мастерской в доме Смилины, и Свобода вдохновенно работала прямо во дворце, где потолки были не в пример выше, а стены – просторнее. Труд занял у неё четыре месяца. Для придания карте долговечности она разработала состав прозрачного покрытия, в который входила смола тихорощенских сосен – по сути своей, вечных деревьев. Покрытие она нанесла на обе стороны полотна карты, дабы полностью предохранить его от тления.
Сидеть без дела Свобода не привыкла. Сперва она вернулась к живописи, но Смилина чувствовала, что одних картин жене уже мало. Её непоседливый нрав требовал выхода на следующий уровень, и вскоре супруга нашла очередную область для приложения своей неуёмной душевной силы и трудолюбия – зодчество. Как и в случае с составлением карт, всё началось с учёбы. Свобода обладала поистине редким даром – в совершенстве усваивать знания с небывалой быстротой, и дар этот с годами только развивался. Её ум представлял собою могучее, пышущее жаром устройство, работавшее на высоких оборотах, которому для процветания требовалась постоянная «пища» – познание новых областей и решение новых задач. Свобода поглощала всё, что могла найти в книгах, а также проходила обучение у работающих зодчих. На сём поприще судьба опять свела её с Изяславой. Так совпало, что та тоже занялась строительством и зодчеством: это было частью её подготовки к будущему правлению. Наследница престола вникала во все дела и отрасли, дабы потом ведать и хозяйствовать всем, что творилось в её земле.
Годы летели журавлями, от возведения зданий Свобода перешла к разработке и постройке новых городов. Она могла всё: выбрать место с учётом внутреннего строения земли и протекания вод, просчитать и начертить расположение будущей застройки, а также руководить самими строительными работами. Для своего удобства она сменила юбку на порты, а на ногах носила сапоги собственноручно разработанного покроя – высокие, прикрывающие раструбами колени и часть бёдер. Сделанные из плотной кожи, с толстой подошвой, а также с просмоленными швами и ремешками, затягивавшимися под коленом, они отлично защищали ноги от промокания и холода. Облик Свободы приближался к дочерям Лалады; вместо шапочки-повойника с платком вне дома она часто надевала чёрную барашковую шапку, а косы убирала в сеточку. Шаг её был широк и размашист, и за нею едва поспевала помощница, носившая свитки проклеенного полотна и чертёжно-измерительные принадлежности, многие из которых Свобода сама изобрела или усовершенствовала. Черты её лица приобрели твёрдость, даже некоторую жёсткость и упрямство, а в очах светился неутомимый, проницательный ум, стремившийся охватить всё на свете, во всё проникнуть, всё изведать и постичь. Вместе с Изяславой, обутой в такие же сапоги, они лазали по Белым горам, исследуя их на предмет мест для будущего строительства. Население росло, требовалось новое жильё, а между тем ещё далеко не все уголки Белогорского края были освоены. Много земель лежали девственными, нетронутыми, лишь дикие звери рыскали там, да леса шумели, да высились седые хребты…
Занятиям своим Свобода отдавала много времени, но вечером всегда возвращалась домой, чтобы обнять Смилину и Смородинку. Не могла она научить дочку шить-вышивать, поскольку сама не любила рукоделия, а потому наняла Орешенку – девицу-вышивальщицу, чтоб та обучила её дочь сему искусству. Зато с большим удовольствием Свобода катала Смородинку в седле – и вместе с собою, и одну, держа коня под уздцы. К стрельбе из лука девочка, правда, рвения не проявила, ибо ей чужда была всякая воинственность. Совсем не в Свободу уродилась она нравом своим: тихоней, домоседкой да скромницей выросла.
Верная Яблонька прожила на Белогорской земле до ста десяти лет. До последних своих дней она оставалась в ясном уме, ходила бодро и даже делала что-то по дому. К девушкам-работницам, правда, с годами стала мягче, терпимее, звала их «внученьками». Однажды заболела она и слегла, и Смилина приложила все усилия, дабы вернуть ей здравие. Возложив старушке руки на голову и сердце, оружейница влила в неё свет Лалады, и Яблонька уснула крепким сном, а на следующий день встала с постели бодрее прежнего.
– Да я ещё горы сворочу! – заявила она и принялась хлопотать на кухне.
Хоть горы сворачивать ей было всё-таки не под силу, но жизнь ей это лечение продлило. Ещё несколько раз приходилось Смилине подпитывать её таким образом, но, увы, бесконечно так продолжаться не могло. Ушла Яблонька тихо – просто заснула однажды вечером и больше не встала с постели: остановилось сердце. Обняв её белую, как горные вершины, голову, Свобода роняла слёзы на похолодевший лоб своей верной помощницы.
