– Ну, здравствуй, победительница, – молвила Сейрам, ласково заглядывая девушке в глаза. Улыбка тут же сбежала с её лица. – Но отчего ты так печальна, дитя моё? Что случилось? Ты нездорова?

– Я здорова, государыня, – с должной почтительностью поклонилась Любоня. – И все остальные тоже здоровы, благодарю тебя. Только матушка в обморок упала, но это от радости.

– Ну что ж, приводите поскорее матушку в чувство, потому что я приехала за вами, – улыбнулась Сейрам. – В княжеских палатах будет дан обед в твою честь. Ты можешь поехать со своими родителями. Гостья с Белых гор тоже приглашена, – добавила княгиня, снова обдав Смилину терпкой тьмой своих глаз.

Князь Полута жил в высоком бревенчатом дворце, утопавшем в кружеве резьбы и раскрашенном в синий, зелёный и красный цвет. Его окружал просторный сад, из которого доносился щемяще-нежный, светлый дух цветения. Смилине сразу вспомнилась головокружительная белогорская весна. Князь ждал гостей в трапезной; это был рослый, широкоплечий и светлобородый человек очень внушительной наружности. Соколиный взор его сверкал, русые кудри ниспадали на плечи, а осанка несла в себе печать царственности. Если ко всему прибавить лихо подкрученные усы, то можно было не сомневаться, что женщины от такого доброго молодца теряли голову на счёт «раз».

Опять Смилина оказалась на перекрестье изумлённых взглядов. Даже князь не сдержал своего восхищения:

– Вот так гостья! Да-а, щедра Белогорская земля на силушку, щедра…

Он подошёл и вцепился в руку Смилины, с мальчишеским упоением щупая мышцы, потом обошёл женщину-кошку кругом, кудахча от смеха.

– Ого-го, люди добрые! Ну, это, скажу я вам, да-а-а…

Смилина терпеливо ждала, когда буря восторгов уляжется. Ей было не привыкать. Впрочем, она отвлекла на себя столько внимания, что все чуть не забыли о настоящей виновнице торжества, которая смиренно стояла, не произнося ни слова. Любоня была одета во всё самое лучшее, почти как невеста, но её наряд всё равно смотрелся скромно, почти убого по сравнению с княжеским великолепием. Всё это торжество выглядело насмешкой над нею, пришло в голову Смилине, и она насупила тяжёлые бархатистые брови. Хотелось взять её, грустную и подавленную, на руки и унести подальше отсюда.

– Гостья чем-то недовольна? – с опаской спросил князь.

Впрочем, проницательная Сейрам всё предусмотрела. Любоню увели из трапезной ненадолго, а вернулась она уже в облачении, достойном княжеских дочерей: белоснежной длинной сорочке, расшитой золотом по вороту и подолу, голубом кафтанчике с таким же густым и затейливым шитьём, алых чёботах с жемчугами, бобровой шапке и головной накидке чище первого снега. Сама девушка была смущена и чувствовала себя во всём этом неловко.

– Рубашку, которую ты вышила, моя дорогая, я приберегу на свадьбу нашей с князем дочери, – сказала Сейрам. – Твоя работа достойна того, чтоб её носили по большим праздникам. Это лучшее, что я когда-либо видела.

Любоня слабо улыбнулась. Она старалась держаться учтиво, отвечала что-то, но в её глазах не было жизни. Сердце Смилины наполнилось грустью.

После обеда князь пригласил всех на ристалище – посмотреть на ратные состязания своих дружинников. Изрядно выпив, он раздухарился так, что сам был готов лезть в драку. Хлопнув Смилину по лопатке (до плеча он не дотянулся), Полута вскричал:

– А ну! Гостья наша дорогая, не откажись показать нам прославленную силу Белогорской земли!

– Княже, ты изволил перебрать хмельного, – вкрадчиво заметила Сейрам. – Негоже так…

– Молчи, жена! – рявкнул тот. – Не указывай мне…

Он велел подать ему доспехи и меч, но когда ему всё принесли, он уже храпел на престоле, свесив голову на грудь. Неловкость разрешилась сама собой. Если б не опьянение князя, Смилина не знала бы, как поступить: сбить его с ног одним ударом или поддаться из вежливости. Первое было бы оскорбительно, а второе – нелепо.

Матушка с батюшкой, впервые попав за княжеский стол, от волнения и с непривычки сперва ничего не ели, а потом тёплый хмелёк снял с них путы неловкости. Отяжелевших от еды и питья родителей победительницы проводили в гостевые опочивальни, а Сейрам пригласила Любоню со Смилиной на прогулку в сад. Вдыхая яблоневые чары, девушка впервые за долгое время улыбнулась искренне, и княгиня, внимательно следившая за ней, с удовлетворением отметила:

– Ну вот, милая, тебе и стало лучше. А то ты была такая грустная… Мне кажется, я догадываюсь, отчего твоя кручина. Твоё сердце страдает.

Любоня снова замкнулась, её взгляд угас, губы сжались; Смилина тоже внутренне подобралась: это был камень в её огород. Эти чёрные омуты очей пронзали душу насквозь и читали мысли…

– Прости, Смилина, я тебя оставлю ненадолго, – обеспокоенно поглядывая на девушку, молвила Сейрам. – Кажется, наша победительница совсем загрустила, надо её приободрить.

И она увела Любоню во дворец, по-матерински обнимая её за плечи и что-то ласково нашёптывая. Женщина-кошка, оставшись в саду одна, ощутила себя потерянной. Зачем она тут находилась? Скомканные невесёлые мысли прокладывали суровые складки на её лбу, хмурили брови и заставляли губы поджиматься.

От нечего делать она вышла за пределы сада – на цветущий луг. Его звенящее приволье лечило душу, и Смилина раскинула руки навстречу небу.

Топот копыт заставил её обернуться. Около неё нарезала круги юная всадница на чёрном, как вороново крыло, красавце-жеребце. Чёрная коса, схваченная плетёным очельем с височными подвесками из жемчуга, ниспадала до самого седла, вдоль прямой спинки этой смелой наездницы, которой было от силы лет двенадцать, не больше. Жгучие очи в пол-лица – звёздная степная ночь; скулы и носик – чистейший образец кангельской красоты; в каждом движении – свобода и дерзость.

– Ты кто? – спросило женщину-кошку это юное создание.

– Смилиной меня звать, – ответила та. – Я с Белых гор.

– Я слыхала про дочерей Лалады, но ещё не видела их ни разу, – сказала девочка, подъезжая ближе и удерживая коня приплясывающим на месте. – Они все такие… огромные, как ты?

– Нет, не все, – усмехнулась Смилина. – А тебя как звать, красавица?

– Свобода, – был ответ. – Я дочь князя Полуты.

– А, так вот в кого ты… такая, – пробормотала женщина-кошка, вспоминая княгиню-кочевницу.

– Какая? – Глаза юной наездницы заискрились озорными звёздочками.

– На матушку похожая, – засмеялась Смилина.

И всё-таки степная кровь в её жилах текла разбавленной, острые кангельские черты смягчала русоволосая отцовская порода. Девчонка уродилась тонконогой и худой, только эти глазищи смотрели в душу, прекрасные и жуткие одновременно. Смилина не поверила, что ей всего восемь лет, а не двенадцать-тринадцать. Свобода ускакала в луговой простор, к заходящему в багряном зареве солнцу, а Смилина после этой встречи ещё долго не могла стереть с лица невольную улыбку.

Вернувшись в сад, она почти столкнулась с Сейрам.

– Вот ты где! – молвила княгиня. – А я тебя ищу… Уж не серчай, что оставила тебя одну. Девушка тоскует… Она влюблена в тебя. Отчего бы тебе не взять её в жёны? Она стала бы тебе хорошей супругой.

Ошарашенная этой прямотой, Смилина не сразу нашлась с ответом. Её лишало дара речи жаркое дыхание, источаемое этими беззастенчивыми смоляными глазами, она не могла отвести взгляда от дерзких и красивых уст, созданных для того, чтобы отдавать повеления и целоваться.

– Не время мне ещё для женитьбы, – только и сумела Смилина пробормотать. – В учении я. Ковалем хочу стать.

Это прозвучало невнятно, жалко. Сейрам понимающе кивнула, но в её зрачках мерцала усмешка, от которой Смилину то обдавало жаром, то сковывало стужей.

– Ты не соскучилась тут в одиночестве? – спросила княгиня.

Вспомнив о девчонке-всаднице, Смилина снова невольно заулыбалась.

– О нет, государыня. Я тут твою дочку встретила… Она на лугу верхом каталась.

Глаза женщины тепло заискрились.

– Да, моя дочурка коней любит ещё больше меня, – засмеялась она. – Хоть и кангелка она лишь наполовину, но огня в ней хватит на десять таких, как я.