– Давай-ка подложим, чтоб не тёрло, – предложила она, соскакивая с седла рядом со Смилиной и сворачивая полотенца вчетверо.

– И то дело, – кивнула та. – Благодарю, княжна, за доброту твою.

Больше всего Свободе хотелось высказать отцу всё, что она об этом думала, но разве тот послушал бы? Прекословия он не терпел. И всё-таки она попыталась.

– Батюшка, жестоко это, – сказала княжна, подъехав к столам. – Где это видано, чтоб на людях, как на скотине, пахали?

– А ты, дитятко, не в своё дело не лезь, – ответил князь с ледяным звоном раздражения в голосе. – Я Смилину не принуждал, в её воле было отказаться. Коли вспашет отмеренное – я своё слово сдержу, уговор наш исполню.

С этими словами он влил себе в рот полкубка крепкого мёда и закусил блином с солёной икрой.

Свобода ехала шагом рядом со Смилиной, развлекая её болтовнёй, вытирая ей пот со лба, отгоняя веткой мух и время от времени поднося горлышко бурдюка с водой к её губам. Та, сделав несколько глотков, устало улыбалась:

– Доброе сердце у тебя, княжна. Хорошо с тобою, весело.

Когда отмеренный участок был вспахан, Смилина сбросила ярмо и без сил растянулась на свежей пашне. На её рубашке проступали пятна крови. «Надо было с полотенцами пораньше сообразить», – корила себя Свобода, садясь подле неё и кладя ей на лоб мокрый платок.

– Ну что ж, гостья, твоя взяла, – раздался голос князя. – Знатно ты меня потешила и удивила. Уговор наш я выполняю: холопы тотчас же будут отпущены, а ты получишь от меня сундук золота в подарок.

– Золото мне ни к чему, княже, – ответила Смилина, глядя на Полуту с земли сквозь измученный прищур ресниц. – Я не ради него в плуг впряглась.

– А в дружину мою пойдёшь, гордячка? – усмехнулся князь. – Силушка твоя – диковинная, ничего подобного доселе не видывал. Ты одна целого полка стоишь! Я б тебе тройное жалованье назначил.

– Ты уж не серчай, князь-государь, но стезя у меня иная, мирная. – Смилина поднялась сперва на локте, потом села и в конце концов медленно, устало распрямилась во весь рост. – На коваля я учусь и ковалем стану, это уж решено в моём сердце крепко.

С того дня только о Смилине Свобода и думала. Стоило закрыть глаза – и вот он, могучий образ женщины-кошки с пригожим и гладким, темнобровым лицом, пронзительно-синими, как незабудки, очами и добродушной улыбкой. Вспомнив имя кузнеца, у которого Смилина жила в ученицах, княжна решительно направила к его дому своего коня.

Ворота на её стук открыла невысокая, крепкая девушка с медно-рыжей косой и россыпью солнечных веснушек на яблочно-круглых щёчках – дочка Одинца. Кажется, это её чествовали на том обеде, вспомнилось Свободе. Девушка развешивала на верёвке выстиранные вещи – уже в своей неказистой, будничной одёже.

– Смилина-то? Так она ещё с утра рыбу на Княжье озеро ловить отправилась, – сообщила дочь кузнеца.

«Тук-тук-тук», – стучало сердце, едва ли не заглушая топот копыт. Вскоре показался сосновый лесок, окружавший берега озера. Леший мягко зашагал по песку, а Свобода вглядывалась вдаль, ища огромную обладательницу невыносимо синих очей. Коню между тем вздумалось проскакать по кромке воды, взрывая тучи брызг копытами, и Свобода не стала его одёргивать в сём желании. Она мчалась навстречу рослой фигуре, видневшейся на берегу, и против её воли рот растягивался в широчайшую улыбку.

Смилина ответила ей с улыбчивыми лучиками около глаз:

– Проказница! Всю рыбу мне распугаешь.

Свобода удивилась, не видя поблизости ничего, хотя бы отдалённо похожего на удочку. Оказалось, женщина-кошка ловила рыбу, ныряя за ней, и княжна тут же загорелась желанием посмотреть на это вблизи.

– Плавать-то хоть умеешь? – с усмешкой спросила Смилина.

– Как щука! – без колебаний ответила девочка.

Этому её никто особо не учил, дальше прибрежного мелководья она прежде не забиралась, но самоуверенно полагала, что нырять – не сложнее, чем ездить верхом, и что она освоится прямо на месте. Это вообще было ей свойственно – сначала ринуться вперёд, а уж потом разгребать последствия. Или огребать неприятностей.

Но вода оказалась коварной стихией. Свободу сковало весенним холодом по самое горло, рёбра сдавило, стало трудно дышать. Ногу свело судорогой: властная тягучая боль сократила мышцы, и в рот и нос Свободы хлынула вода, заглушая крик. Она успела зажмуриться. Незримая ледяная тяжесть навалилась, утаскивая её в зеленоватую глубь…

И вдруг стало легко: её подхватили сильные руки. Уже через несколько мгновений княжна кашляла на песке и тряслась от холода, а огромная ладонь Смилины гладила её по мокрой голове. На плечи девочки опустился кафтан, укутав её с головы до ног, и сквозь пелену нелепо нахлынувших слёз Свобода видела нагую Смилину. Коса липла к её мускулистой спине, на круглых подтянутых ягодицах блестели капельки воды, а к ступням пристал песок.

Женщина-кошка вынырнула с большой рыбиной в зубах и развела костёр.

– Садись-ка поближе к огню, – позвала она девочку.

В рубашке, прилипшей к влажной коже, и закатанных до колен портах, Смилина ловко потрошила рыбью тушку широким ножом. Озабоченно пощупала ноги Свободы.

– Заледенели совсем…

Подержав над огнём свою шапку, она напялила её на ступни девочки, и те нырнули в прогретое нутро, уместившись полностью.

– Вода вешняя, коварная. Без телесной закалки лучше вглубь не лезть.

Свобода прижалась к её тёплому боку, и рука женщины-кошки ласково и бережно обняла её – удивительно родная и такая нужная сейчас. В сосновом звоне озера Свобода утонула в этом соприкосновении, баюкавшем её, как пуховая колыбель.

Они ели горячую рыбу, пахнувшую дымком. В следующий раз Свобода собиралась прийти с удочкой и непременно научиться ловить с берега. Сдаваться и унывать она не привыкла. Будь княжна полководцем, она велела бы вышить на своём личном стяге слова: «Только победа. Всегда, везде, во всём».

– Научишь меня? – доверчиво прильнув щекой и заглядывая в улыбающиеся глаза Смилины, спросила она.

– Ну давай, коли тебе охота, – согласилась та.

Они условились о встрече в следующий четверг, и Свобода жила, считая дни до неё.

Чтобы удить с берега, требовалось немало терпения. У женщины-кошки его было хоть отбавляй, а непоседу Свободу потряхивало от желания поскорее подсечь и вытянуть из воды добычу. Но глубинное стремление преуспевать во всём сослужило ей хорошую службу и помогло не сдаться. Дабы не спугнуть рыбу, следовало вести себя тихо, но рядом со Смилиной было хорошо и молчать. Свободу наполняло тепло, когда её взгляд тонул в незабудковых небесах, раскинувшихся в очах Смилины. Свободе мерещились далёкие горные вершины, убелённые сединами снегов, и дыхание непоколебимого спокойствия расправляло натянутые нервы и одевало душу в светлые одежды.

Вытащив свою первую добычу, от радости девочка заверещала и запрыгала вокруг смеющейся Смилины.

– Тихо ты! – пыталась женщина-кошка угомонить сошедшую с ума от счастья княжну. – Коли станешь так орать, это будет твоя последняя рыба на сегодня!

Но это уже не имело значения. Вкуснее этой рыбины, пойманной собственноручно, Свобода не пробовала в своей жизни ничего. Смилина показала ей новый способ запекания: рыбу следовало обмазать глиной и сунуть прямо в горячие угли. Вместе с затвердевшей глиняной коркой сходила чешуя – даже чистить не нужно.

В следующий раз Свобода проявила больше хладнокровия и выудила уже две рыбины. Однако её юному сердцу не давало покоя любопытство.

– Я слыхала, дочери Лалады умеют обращаться в кошек, – сказала она. – А ты умеешь?

– Знамо дело, – проурчала Смилина, поедая ломтик печёной рыбы.

– А покажи! – попросила княжна.

– Делать мне больше нечего, – буркнула та, занятая едой.

Это прозвучало грубовато, но Свобода не обижалась на синеглазую белогорянку. Сию непоколебимую гору, исполненную доброты, следовало обхаживать обстоятельно и ласково, и девочка прильнула к её плечу, ластясь и вороша прядки чёрных волос, выбившихся из косы.