Ермак встал. Вышел на середину круга. Снял шапку, поклонился на четыре стороны. Шум и гам пошел на убыль.

— Кто тут про морозы говорил? Верно, околеем, коли назад двинемся. Навстречь воды до ледостава нам не выгрести.

В гуще людей угрюмо сидел Анфим Заворихин. Рядом с ним — тощий казачишка по имени Осташка.

— Казаки! — сорвался он с места. — Ежели Кашлык не взять, а из Сибири этой проклятой не уйти… что же тогда получается? Пораскиньте-ка головами, у кого есть, ну-ка?!

Гам и говор стали будто волной откатываться, утихать.

— А то получается, казаки, что завел нас сюда Ермак-атаман на погибель, на смерть лютую!

Притих казачий круг. Зловещая тишина эта могла обернуться и так, и этак. Ермак понимал, что время терять не надо.

— Спасибо тебе, Осташка, что круг угомонил, — сказал он. — Значит, выбор у нас, казаки, один — кровь с носу, а Кашлык брать надо. Неужто отсель своротим? Предадим те, что головы сложили, тех, кого по именам выкликали, сосчитывали… предадим? Другой раз закопать их хотите? Казачья клятва от века нерушима. И слава наша вознесется на том холме! Вся Русь поклонится нам. Попы в церквах помянут. От отцов к детям пойдут наши имена.

— Нет у нас возвратного пути. Один только — чрез реку.

— А если не удержимся?

— Псы скулят, а не люди. Если есть силы бежать, кто поверит, что их не осталось, чтобы драться?

Казачий круг постепенно успокаивался. В разговорах появилось размышление.

— Да, как возьмешь эту чертову крепость? Татарьев тьма, доспешны они, сказывают, у них даже пушки есть.

— Это уже мое атаманское дело, как взять. Доспехов и у нас прибавилось. А пушки, — Ермак усмехнулся, — пушки татарские вон Кузьмич обещался заговорить. Он умеет.

По кругу потек веселый говор.

— Только… — возвысил голос Ермак… — Только еще раз объявляю: как повоюем ханский город — бедный люд не забижать. Коли озлобим мы его — не удержаться нам в Сибири. Помните, только тот, кто за Кучума стоит, наши супротивники.

— И я — за то, чтоб в Кашлыке зимовать, — вскочил в круг Заворихин. — Только, спрашиваю, что это за жизнь будет? Девок атаман трогать запрещает. И черных людишек трясти не велит. А много ль тогда в Сибири добычи возьмешь?

Возник и покатился ропот.

— Я к тому, — надрывался Заворихин, — что мурз да князей всяких, что за Кучума стоят, в Сибири немного, а черных — тьма-тьмущая. За Кучума они али нет, а до дюжине шкурок с каждого — и всем по ноздри хватит, и вам, и хозяевам вашим, Строгановым, которые сюда снарядили вас.

Ермак хмуро слушает Заворихина.

— Я, казаки, — не казак. Но давненько уже сомнения меня берут: че это атаман такой добрый к иноземцам? И откуда друзья тут старые у него? Вогул Игичей вон, к примеру. Не со здешних ли ты мест, Ермак Тимофеич?

— Со здешних! — Ермак выдернул саблю, с размаха воткнул ее в землю перед собой.

Снова притих круг.

— Со здешних я почти мест, казаки. И Строгановы мне давние знакомцы. Знаю, что они за люди, а потому не признаю их хозяевами над собой.

Загудел круг, как потревоженный улей.

— А кого же признаешь? — с издевкой промолвил Заворихин.

— Никого! Мы, казаки, — люди вольные.

— Слава Ермаку-у! — взорвался круг.

— Слава-а! — полетели в воздух шапки.

— Даешь Кашлык!

— Веди, атаман!

Под эти крики Мелентий стукнул каблуками и, разбрызгивая грязь, пошел в пляс под частую песню.

…Было хмурое серое утро. Струги почти вплотную пересекали Иртыш. Еле шевелили веслами, чтоб не шуметь. Ермак стоял под знаменем Спаса на ертуальном струге. Рядом с ним взволнованно вглядывались в приближающийся темный яр Иван Кольцо, Никита Пан, Мещеряк.

По кромке яра вихрились быстрые клубы пыли: татарские уланы проносились вдоль обрыва. Толпы пеших ордынцев, остяков, вогулов ждали на горе приближения стругов.

За ними, еще выше, белели шатры, высоко развевалось знамя Кучума.

Струги все ближе и ближе подплывали к берегу. Неожиданно сизые тучи разорвались. Из-за хмурых облаков выглянуло солнце и, словно живой водой, взбрызнуло казацкую рать, реку, яр. И все мгновенно ожило и заиграло веселыми пестрыми красками: радовали и веселили глаз красные суконные чекмени, кафтаны и алые верхи лихо заломленных казачьих шапок, блеск воинских хоругвей, синеватые переливы кольчуг, золотые молнии пик и серебристые разливы обнаженных мечей.

Татары сверху разглядывали казачью дружину. Они видели ее малочисленность и выкрикивали бранные слова.

Полетели первые стрелы. На них были привязаны дохлые мыши, баранья требуха.

В молчании подплывали казаки к кучумовскому берегу.

Стрелы все более частым дождем осыпали струги. Тугими ударами они падали в темную рябь Иртыша, с лязгом били казачьи кольчуги, ломались о щиты. Одного казака ударило стрелой в грудь, и на жупане заалела кровь. Он вырвал стрелу и ладонью прикрыл рану.

— Погодь, дай только добраться! — прохрипел он.

Лицо его побледнело, борода взмокла от пота, такая была боль.

И в этот момент зазвучал призывный голос Ермака.

— Бей супостата!

Пищальники дали дружный залп по орде.

Кузьмич поднес смоляной фитиль к заряду. Почти мгновенно пушка изрыгнула пламя. Струг качнулся.

На соседних стругах отозвались другие пушки.

Пороховой дым окутал струги.

И разом дрогнула земля, с отвесов яра заклубилась пыль, смешавшаяся с пороховым дыбом.

Выставив впереди себя огромные, в человеческий рост луки, татары беспрестанно посылали тысячи стрел.

Струги напоминали сейчас огромных ежей.

И вновь раздался с них пушечный и пищальный залп.

Гребцы еще раз взмахнули веслами, и струги уперлись в берег.

Без раздумья казаки прыгали в мелкую воду и выбегали на узенькую ленточку плоского побережья, над которой возвышалась неприступно укрепленная крепость.

А в донском селении Алена и Мария гадали на зеркалах.

…И вдруг в одном из зеркал явственно обозначился всадник в шлеме и в панцире.

С криком схватила Алена зеркало, но изображение исчезло.

— Ермолай! Он живой! — убеждала Алена Марию. — Я его видела, он жив!

— И я видела, — успокоила ее Мария. — Чего ему сделается…

Ермак, точно в таком же одеянии, как привиделось Алене, показывает атаманам на завал, из-за которого летят стрелы.

Мимо Ермака казаки тащат пушки, снятые со стругов.

— Эх, живьем бы взять Кучумку, и делу конец! — горячо сказал Александров.

— Хорошо бы так-то, — усмехнулся Ермак. — Да не дурак он, чтоб в руки нам даться. Вишь какую засеку устроил!

…В первый день, видимо, татары приглядывались к русским. Кучум ждал благоприятного расположения звезд для начала битвы.

…Ермак разведывал местность, пытаясь найти уязвимые места в обороне татар.

У костра под хоругвью на подостланной шкуре сидел Ермак. Яков Михайлов сидел перед ним на чурбане. Другие атаманы, со следами битвы на лице, в кольчугах, расположились прямо на земле. Здесь же сидел и Игичей.

Ермак говорил:

— Пушки я укажу, где поставить. Главное — выманить татар из-под засеки, на прибрежный пятачок. Они сами знаете, лучной стрельбой да конным напуском сильны. Им простор нужен. А где их конница на том пятачке развернется? Значит, грудь в грудь! А прямого ближнего боя они не любят. Потому и погромить их нам счас сподручнее в ближнем бою. В общем, так… Ты, Кольцо, схоронишься со своими казаками справа за мысочком. Ты, Никита, затаишься в лесу слева. Я с остальными пойду прямо на засеку. Потом сделаю вид, что отступаю к стругам. Тогда вы ударите с двух сторон, и порубим их в пень. Знак вам — труба.

— Маловато силенок, — сокрушенно проговорил Брязга. — Кабы вернуть тех, кто ране полег!

— Погодь, Богдан. Это ты верно сказал, но не всегда силой сломишь силу. Вот ты — вогулич, а с нами идешь, — обратился Ермак к Игичею. — У Кучума тоже вогуличи и остяки. За что они пришли сюда головы свои класть?