– Тридцать три Яньло…
– А когда дело зашло уж достаточно далеко, наш загадочный некто дожал писателей, подослав к ним двух заклятых с их историями. Если бы не предварительный раскрут через средства всенародного оповещения, оба властителя дум нипочем не клюнули бы.
– Пожалуй. Но тогда получается, что обезьяна имеет доступ к нашей закрытой сети?
– Получается. Более того – не только читает, но и работать в ней может. Именно через нее он послал отрывок предписания журналистке. Так, что и обратного адреса не засечь.
– Как ни крути… – немного невнятно пробормотал Баг, губами зажав сигару и тщетно щелкая зажигалкой Дэдлиба; потом сообразил: “Мороз же!”, несколько мгновений погрел ее в кулаке, потряс, щелкнул. Закурил. – Как ни крути, а такое под силу лишь мощной организации. Заморской разведке, например.
– Все же к этому клонишь?
– Да не то что клоню, – несколько раздраженно проговорил Баг. – Просто, понимаешь, ничего в голову не приходит больше. Саха Рябой тебе по нашим сетям гуляет, что ли?
– Это вряд ли, – согласился Богдан. – Кстати, взяли его?
– А то, – небрежно проговорил Баг и пустил в ночную тьму длинную, чуть фосфоресцирующую струю ароматного дыма.
– То есть наша обезьяна провоцирует, но в то же время полный выбор оставляет тем, кем, казалось бы, играет. Не купись писатели на эти истории, не покажись они им совершенно правдивыми лишь оттого, что очень понравились, – ничего бы не было. Никакого плагиата, никакой ссоры, никаких насмешек…
– И в случае с помруном то же самое. Никто Подкопштейна силком не заставлял употребить ловко подставленных ему заклятых для хищения мумии. Сам решил. Удержался бы от соблазна – ничего бы не было.
– Именно. Только во искушение вводит обезьяна своих испытуемых – но уступить искушению или устоять, то во власти их самих…
– Ни один не устоял! – в сердцах сказал Баг.
– Да. Все чувствовали, что у них цель великая…
– Стало быть, попадание заклятых в поле зрения Кормчего – тоже не случайность. Заклятые работали по указаниям обезьяны… Указание было – делать то, что велит Подкопштейн, а потом засветить его, вывалив гроб посреди дороги. Ясно, что это – знак для хемунису.
– Ну конечно. Однозначно читаемая указка: украли не из корысти, а чтобы похоронить.
– Точно. Хитрец…
– Если бы меня не занесло в нужное время в нужное место, – Богдан погладил затылок, – черта с два мы бы что-то заподозрили. Он бы всех переиграл. И нас в том числе…
– М-да. Своевременно тебе пришло в голову Мине помолиться…
– Да я не молился, – с досадой проговорил Богдан. – Просто поговорить с ним захотелось…
– Так это он тебе ответил? Папирусом-то на груди?
Богдан пожал плечами.
– Может, отчасти и мне… Все было ясно. Кроме одного, самого главного. Кто? У кого такие огромные возможности? И впрямь на заморские спецслужбы согрешить можно… Но зачем им? Только чтобы Кова-Леви лишний раз смог покричать про друа де л'омм? Так он и так каждый день… Возможность и мотив. Возможность и мотив…
За поворотом тропинки уже виднелась будка дежурного вэйбина со светящимся окошком и дальше – стоянка ведомственных повозок. Возможности и мотив… Странные бывают подчас мотивы. Поди разберись… Ведал ли, например, Возбухай Ковбаса, когда обращался к писателям со своей честной, хоть и немного наивной просьбою не поддаваться искушению момента и отнюдь не писать о Крякутном, что именно это обращение как раз и подтолкнет непримиримых хемунису и баку поскорей завладеть нашумевшей темою? Он им про такт да про этику – а они в ответ про неограниченные права творческой личности…
О Господи…
Странная, дикая мысль пришла вдруг Богдану в голову.
Как это обмолвился сам Ковбаса? “Я еще в первый свой срок и сам, и через помощников вразумить их пытался… да тогда же и понял, что они поперешные. Что ты их ни попроси – то они для-ради свободы своей наоборот сотворят…”
В первый срок. Целых пять лет он мог наблюдать хемунису и баку…
И вот теперь попросил. Твердо зная, что и те и другие поступят наоборот.
По спине Богдана словно поползло ледяное крошево. Соловецкая шуга.
Неужели он вчера проговорился сгоряча, когда речь зашла о самом наболевшем?
– Баг, – проговорил он, стараясь говорить совсем спокойно. – А Баг…
– Что?
– Когда, ты говоришь, Крюки заметили, будто у них за клуней ночевал кто-то?
Баг чуть удивленно воззрился на еча сбоку; здесь, возле стоянки, тропинка расширилась, превратившись в расчищенную дорожку, и че-ловекоохранители шли уж не гуськом, а рядом, плечом к плечу.
– Сейчас, погоди… На Воздвиженье.
– Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня, – сказал вполголоса Богдан. – Четырнадцатый день девятого месяца…
– А что такое?
– А градоначальник к ним когда заезжал, они сказали?
– Да несколько раз… – Баг, припоминая, почесал нос. – О, точно! Матвея помянула, будто они это сено примятое с окурками нашли аккурат наутро после того, как Ковбаса к ним впервые заехал проведать и узнать, не испытывают ли старики в чем затруднений…
Богдан даже сбился с шага. Баг поддержал его с неподдельной тревогой.
– Тебе в постель надо, еч…
Так.
Четырнадцатого.
И как раз в тот вечер, уходя, Ковбаса вполне мог увидеть Крюка… и кого-то еще, если есаул был не один. Они, верно, совсем недавно прибыли в Мосыкэ и еще не нашли себе берлоги… Все очень просто. Кто имел доступ к закрытой сети? Ковбаса. Кто мог с ходу узнать Крюка и остальных по фотопортретам из секретного предписания? Ковбаса. Кто знал слово власти? Ковбаса…
Отчего столь нерадиво искали Крюка в Мосыкэ? Почему такие простые зацепки – отцелюбивость есаула, его набожность и внимание к внешности – пришли в голову студентам Бага, а отнюдь не местным человекоохранителям? У вэйбинов-то было сколько угодно времени, чтобы прочесать все “Стрижки-брижки”, церкви и прочие места… Что это, отчего так?
Встреча Ковбасы с писателями была девятнадцатого. А через пару дней – два незнакомца поведали двум писателям свои истории…
А в конце десятого месяца замораживание ремонта дома близ гробницы Мины и сдача помещений в краткосрочный найм… Это к зиме-то! Очень хозяйское решение.
Он тоже не выдержал искушения. Так удобно – все сделать руками заклятых…
Как это сказал Кормчий?
“Цель-то какова была!”
– Да, – мертвенно проговорил Богдан, – я бы сейчас лучше полежал.
Небрежными, привычными взмахами они одновременно показали дежурному вэйбину пайцзы и прошли на стоянку.
Баг уж взялся за ручку дверцы, заботливо приговаривая:
– Вот я тебя сейчас в гостиницу свезу… в “Батькивщину” твою… отдохнешь… Точно лекаря не надо? Точно?
– Баг, – проговорил Богдан, усаживаясь на свое место, – ты вот что… ты высади меня возле городской управы, а? А сам поезжай к себе. Там уж, поди, заждались.
Он и не хотел этого, но как-то ненарочно, само собой подчеркнулась эта множественность: заждались.
У Бага екнули скулы под тонкой кожей щек.
– А ты зачем в управу? – прогревая движок, спросил Баг через несколько мгновений.
– С градоначальником хочу по горячим следам обсудить…
– Я с тобой.
– Да там не очень важно…
– Дело важней всего.
– Поверь, еч, – тихо проговорил Богдан, – это не всегда так.
Баг покосился на него серьезным, испытующим взглядом.
– Опять у тебя озарение?
– Пока не знаю, – спрятав мерзнущие руки в карманы дохи и втянув голову в воротник, нахохлившись, ровно больной воробей, ответил минфа.
– А как ты потом до гостиницы доберешься?
– Как-нибудь доберусь. Не в лесу живем.
Почему-то Багу не хотелось возвращаться в “Ойкумену”. Он сам, верно, не отдавал себе в том отчета – но почему-то побаивался возвращаться. Приятнее и покойнее было бы продолжать расследование; а лучше всего – еще с кем-нибудь порубиться. Однако ж и навязывать свое сопровождение другу он тоже уж не мог. Предложил. Получил ответ. Все.
