– Иными словами, ваши личные интересы выше личных интересов кого бы то ни было еще?

– Прекратите демагогию!

– Хорошо. Простите. Я просто стараюсь понять.

– Вы чиновник, наймит режима, и вам никогда этого не понять.

Богдан вздохнул. “Плохих людей нет”, – старательно напомнил он себе.

– Теперь вот какой вопрос: обращение Ковбасы как-то способствовало тому, что вы взялись за роман о Крякутном?

– Думаю, оно послужило одной из побудительных причин.

– То есть вы задумали роман сразу после встречи в управе?

– Н-не помню. Возможно. Или через несколько дней.

Впервые в голосе Хаджипавлова появилась нотка неуверенности. Недосказанности какой-то.

– Но это же очень важно! В сущности, выяснить точно, когда первая мысль произведения осенила каждого из вас, значило бы выяснить, кто прав в вашем споре!

– Да, вероятно. Но я не помню. Скорее всего, через несколько дней. А может, сразу… Не помню.

– Скажите, Эдуард Романович… Обращение Ковбасы действительно сыграло такую роль?

– Да, – решительно ответил Хаджипавлов. – Стерпеть подобный диктат невозможно.

– То есть вам сразу захотелось об этом написать, но вы в тот момент еще не знали как?

Хаджипавлов с отчетливым удивлением посмотрел Богдану в глаза.

– Вы довольно точно сформулировали мое тогдашнее состояние, – нехотя признал он.

– Когда же вы поняли, придумали, узнали, как именно вы его будете писать?

Хаджипавлов облизнул губы. Нервно сцепил и расцепил пальцы.

– Наверное, через несколько дней, – сказал он, но в речи его появилась некая торопливая невнятность. – Я очень напряженно думал… и сюжет сложился быстро.

– Вы не отметили, когда были написаны первые строки?

– Нет.

– А вы, часом, не на компьютере пишете?

– Писать на компьютере – удел графоманов, – гордо отчеканил Хаджипавлов.

– Жаль… Тогда речь могла бы идти просто о компьютерном преступлении, о проникновении через сеть… Как вы думаете, каким образом преждерожденный Кацумаха ухитрился украсть у вас сюжет, да еще с такой точностью? К вам кто-либо вламывался в дом? Или вы кому-то рассказывали о своем замысле?

– Представления не имею. Не вламывался и не рассказывал. Это ваше дело – разбираться, каким образом Кацумаха это сделал.

– Но ведь пока вы не обратились в суд – мы лишены всякой возможности начать действительно в этом разбираться.

– Я ни за что не обращусь в суд, потому что уверен: суд возьмет сторону Кацумахи,

– Почему?

– Потому что Кацумаха изобразил Крякутного так, как надо властям. Я же взял сторону человечества.

– Ага. Понял… Теперь вот давайте о чем поговорим. Творческая кухня литератора – это, конечно, темный лес. Откуда мысли и образы берутся – для меня это, честно говоря, всегда было божественной тайной. Но постарайтесь мне по возможности объяснить, как приходили вам в голову детали, которых не было и не могло быть в прессе? То есть именно то, что и является, по сути, вашей духовной собственностью и над чем так надругался Кацумаха, взяв, по вашим же словам, все придуманные вами ходы и перевернув все с ног на голову?

– Это… – Хаджипавлов запнулся и потом завершил очень гордо: – Это невозможно объяснить.

– Ну, понятно… Может быть, какой-то случайно услышанный разговор вас натолкнул или нежданная встреча…

Хаджипавлов несколько мгновений молчал, собираясь с мыслями, потом напряженно спросил:

– К чему вы клоните?

– Упаси Бог. Я просто спрашиваю.

– Все, что художник в период творческих раздумий видит, слышит, чувствует, – все претворяется в дело.

– Это-то понятно… Меня крайне интересует, что именно вы видели, слышали и чувствовали в ту пору… Главным образом – слышали.

Хаджипавлов опять помедлил.

– Я закурю, – чуть просительно произнес он.

– А как хотите, – простодушно ответил Богдан. – Вы тут хозяин. Я, правда, думал, у вас в гостиных не курят, только в специально отведенных местах…

– В исключительных случаях можно, – пробормотал Хаджипавлов, погрузив кончик прыгающей сигареты в огненный выплеск зажигалки; руки у него отчетливо дрожали. Он нервно затянулся несколько раз, потом спросил: – У нас ведь беседа, не так ли?

– Истинно так.

– В таком случае я позволю себе спросить: почему вас это интересует?

– Да в том-то и дело! – широко улыбнулся Богдан. – Несколько мелких преступников, доходивших по делу о пиявках, до сих пор в розыске. И вы в своем романе упоминаете такие детали, которые могли узнать только с их слов. Вот я и интересуюсь: не общались ли вы с ними, и если да, то где и как?

– Ч-черт, – с чувством проговорил Хаджипавлов после долгой, напряженной паузы. Сигарета трепетала в его пальцах, рассыпая в воздухе мелкие, частые дымные петельки. – Жена как в воду глядела… умоляла со всем этим не связываться…

– Очень интересно, – ободряюще кивнул Богдан. – Продолжайте, пожалуйста.

– Хорошо, – сказал Хаджипавлов. – В конце концов… Да. Дело было так. Я действительно по-всякому уже прикидывал возможности написать в пику Ковбасе роман о Крякутном, но не ведал, как к этому подступиться. А через пару дней после встречи в управе я ехал домой довольно поздно… отсюда, из Цэдэлэ. Мы тут слегка… выпивали, поэтому я был не на повозке, а так… подземкой… До дома от станции у меня рукой подать, минут семь. И вот на пути к дому мне показалось, будто за мной кто-то идет. Потом я понял, что не показалось. Не скажу, что мне это понравилось, но я не подал виду… наша улица в этот час совершенно пустынна. У самого входа в дом этот человек догнал меня и попросил пять минут беседы. Сказал, что знает меня как ведущего писателя конфессии баку, человека кристальной честности и твердых убеждений, и что только я способен донести до народа правду… это меня, как вы сами понимаете, сразу к нему расположило…

– Очень даже понимаю, – кивнул Богдан. – Это совершенно естественно.

– Правду, которую он не решается пытаться обнародовать сам, потому что его могут искалечить или даже убить, но мне сейчас ее расскажет… только мне одному… Больше ему рассчитывать не на кого… И затем, прямо на улице, на осеннем ветру, рассказал всю эту историю, которую я потом претворил в роман. Я ничего не выдумал. Немного неловко в этом признаваться, но я только создал текст, всю историю мне рассказал тот человек.

– Он назвался?

– Нет.

– Почему вы ему поверили?

– Потому что… знаете, потому что, честно говоря, именно что-то подобное и я рассчитывал услышать… и написать… Его рассказ был таким… сообразным!

– После этого разговора он сразу ушел?

– Да.

– Потом вы его не видели?

– Ни разу.

Богдан залез во внутренний карман своей неизменной ветровки и достал фотографии троих находящихся в розыске заклятых. Аккуратно выложил на подлокотник кресла перед Хаджипавловым.

– Среди этих подданных вы своего рассказчика не узнаете?

Хаджипавлов внимательно оглядел фотографии; взгляд его задержался на одной дольше, чем на предыдущих, потом все же пошел дальше. Потом вернулся.

– Вот этот человек, – проговорил он и показал на бесследно исчезнувшего летом милбрата лечебницы “Тысяча лет здоровья” Тимофея Кулябова, по совместительству – Игоревича заклятого на полное подчинение. И настойчиво, как-то просительно добавил, хотя Богдан это уже слышал: – Я видел его единожды в жизни.

Богдан тут же собрал фото и спрятал их обратно.

– Спасибо, драгоценный преждерожденный Хаджипавлов, вы оказали неоценимую помощь следствию.

– Теперь вы понимаете, почему я уверен, что Кацумаха каким-то образом украл у меня мой сюжет? Ведь знал все это лишь я один!

– Понимаю… Ну, вот и все. – Богдан улыбнулся и встал. – Совсем не больно, правда? Не сочтите за труд передать профессору Кова-Леви, что я вас не пытал… Идемте. Преждерожденный Кацумаха, верно, уж заждался.

Ленхотеп Феофилактович, пыхтя, уселся в угретое молодым коллегою кресло, свесил на колени обширный живот и усмехнулся, глядя на Богдана: