– Лё бу-бу-бу…

– Лайк личиз…

– Охо-хо-хо! – вдруг захохотал английский голос, когда перевод иссяк.

– Вы пьяны, Ленхотеп, – сказал Хаджипавлов. – Как, впрочем, всегда пьяны все хемунису.

– …Олл хемыонистс…

– Охо-хо-хо-хо! Уот э вандэрфул скэндал!

– Эдик, ты про пьянство лучше бы уж помалкивал в тряпочку. Я-то помню, я ж преподавал вам в литучилище!От тебя каждый день прям с утра несло эрготоу!

– Уйдемте, господа. У нас траур, а эти животные только веселятся.

– Лез анималь…

– Энималз…

– Мои дье!

– Охо-хо-хо-хо!!

– Нет, постой! Постой, Эдик! – Грузный Кацумаха, поднявшись, загородил проход. – Пусть-ка твои гокэ объяснят, почему это им оружие нужно, а нам не нужно!

– Лё бу-бу-бу…

– Э-э… профессор говорит, это совершенно естественно. Западной цивилизации оружие необходимо для защиты, а Ордуси не от кого защищаться, и потому ей совершенно незачем иметь современные вооружения.

– Интересный поворот мозгов! Нам не от кого, а им есть от кого?

– Профессор говорит, что от Ордуси, разумеется.

– Почему?

– Профессор говорит, потому, что у Ордуси есть оружие.

– Но у них ведь тоже есть оружие, так, стало быть, нам тоже надо от них защищаться?

– Профессор говорит, что оружие в его стране предназначено только для защиты, и поэтому от него совсем не надо защищаться.

– А ему не приходит в голову, что и у нас оружие предназначено тоже только для защиты?

– Профессор говорит, чтобы принять такую точку зрения, нужна гораздо большая степень доверия между нашими странами.

– А чтобы нам верить им, стало быть, доверие не нужно?

– Профессор говорит, что только слепой может не верить очевидности.

– А с головкой у твоего профессора все в порядке?

– А литл бит оф ку-ку ин хиз хэд…

– О-хо-хо-хо!

– Так вот слушай, Эдик…

– Я вам не Эдик!

– …и пусть твой толмач это все растолкует как следует твоему профессору. Ордуси нужно всякое оружие, потому что нельзя, чтоб у одних было, а у других не было. И я об этом написал! Я! И я тебя еще выведу на чистую воду!

– Вы отвратительно и подло украли у меня идею, Ленхотеп, и бездарно испортили ее осуществление. Всей культурной Ордуси это совершенно очевидно. Взяться за подобную тему и свести все к вульгарному воспеванию первобытного, пещерного милитаризма – на это способны только хемунису!

– Ах, подумайте-ка! Сейчас со стыда скрозь землю провалюсь! А воспевать предательство – на это годятся только баку, сами-то ничего придумать не могут, знай себе лишь воруют да оплевывают то, что придумано другими!

“Пресвятая Богородица, как им не стыдно, – подумал Богдан. – Позорище, честное слово. Варварее варваров…” Он покосился на чернокудрую предвестницу обеих своих любимых и невольно передернулся: все это происходило у нее на глазах. Какой ерундой, мелкой и никчемной, мелочной и нечеловеколюбивой, занимаются люди порой на глазах у вечного… у любви, грусти, взросления и старения… На глазах у жизни.

На ссорящихся смотрели из-за дальних столиков. Кто весело, ровно на бесплатное скоморошье представление; кто удивленно, кто – гадливо. А были такие, кто старательно не смотрел, углубившись в тарелки, чашки с кофеем или бокалы; мелькали и постукивали старательные ножи, вилки и палочки, отгораживая от разворачивающегося действа тех, кто не желал иметь со склокой хемунису и баку ничего общего.

Богдан единым глотком допил “портвешок”, поглядел в черные очи ветреницы на стене и мысленно сказал ей: “Прощай. Таким, как сегодня, я сюда уже никогда не смогу прийти”. Потом поправил очки, пригладил волосы и, поднявшись, решительно шагнул к уже готовящимся взять друг друга за грудки литераторам.

– Преждерожденный Кацумаха, преждерожденный Хаджипавлов! Преждерожденные гокэ! Прошу простить.

Честная компания несколько ошалело воззрилась на него.

– Я зашел сюда сегодня немножко выпить, потому что у меня с Цэдэлэ связаны очень приятные воспоминания юности, – постаравшись улыбнуться как можно более дружелюбно, начал Богдан и на миг покосился в сторону Кова-Леви; но тот, в упор глядя на Богдана, не узнавал его. “Ну надо же…” – обескураженно подумал минфа. Ему очень хотелось спросить профессора, не знает ли тот чего-либо о Жанне, вернулась ли она во Францию, приступила ли к занятиям, написала ли свою работу… да вообще – как она чувствует себя, как живет…

Но профессор не узнавал Богдана.

– Так и чего? – растерянно, но уже без неприязни во взгляде прогудел Кацумаха. – Естественное дело – выпить, а мы-то при чем? Аль угостить хочешь?

– Что вам, собственно, угодно? – холодно осведомился Хаджипавлов.

– Очень удачно, что я вас обоих тут и встретил. Я, видите ли, уполномоченный Управления этического надзора, – он мимоходом предъявил пайцзу, – и мне поручено разобраться, кто прав в вашем споре о плагиате. Я несказанно благодарен счастливому случаю, который свел меня нынче вечером с вами и который, я надеюсь, позволит без проволочек побеседовать о столь волнующем нас всех предмете.

Честная компания окаменела. Да и остальные разговоры в буфете, казалось, приглохли. Даже буфетчик отвлекся от обслуживания очередного посетителя и косил одним глазком в их сторону.

Только переводчики не утратили самообладания.

– Лё сервис секрет ордусьен…

– Нэшнл секьюрити…

– Мон дье!

– Охо-хо-хо-хо! Вандерфул!

– Вы не будете иметь ничего против того, чтобы подарить мне хотя бы по получасу вашего яшмового времени, драгоценные преждерожденные?

– Это произвол, – неуверенно проговорил Хаджппавлов.

– Где? – с приятной улыбкою поинтересовался Богдан.

– Арестасьон иллегаль… тут ле монд…

– Профессор говорит, – забубнил вдогон переводчик, – что вопиющий противузаконный арест происходит прямо на глазах у двух представителей Европарламепта и обо всем произошедшем по возвращении в Европу непременно будет доложено всему мировому сообществу. Ордусь будет опозорена навеки.

Богдан покосился на Кова-Леви. Тот стоял, гордо и нелепо задрав подбородок, точно ждал, что ему сейчас начнут заламывать руки за спину. Слишком увлеченный своими идеями и принципами, он явно не узнавал своего не так уж давнего спасителя.

И Богдан с горечью в сердце решил тоже не узнавать Кова-Леви.

– Передайте уважаемому профессору, – сказал он, – что Ордусь будет за это навеки благодарна.

– Лё бу-бу-бу…

Худенькие бровки Кова-Леви изумленно вздернулись из-под очков и провалились обратно.

Кацумаха повернулся к Хаджипавлову и потряс корявым лохматым пальцем у него прямо перед носом.

– Ну иди, иди, разговаривай, – с какой-то непонятной угрозой произнес он.

– А вы? Вы что же, надеетесь здесь подождать?

– А хотя бы!

– Не выйдет, Ленхотеп Феофилактович, не выйдет. Попробуйте-ка доказать свою правоту! А то вы только криком да бранью берете!

– Что, Эдик, сказать нечего?

– А вам?

“Оба не хотят идти, – понял Богдан. – Оба стараются спрятаться один за другого. Если бы я не застал их тут обоих разом, да в разгаре ссоры, да прилюдно – нипочем они не согласились бы говорить со мной… Слава тебе, Господи, за все вовеки. Удачно зашел”.

– Выскажись, Эдик, облегчи душу! Как это я у тебя украл чего?

– Я в суд не подавал… – пробормотал Хаджипавлов.

– Между прочим, и я не подавал, – спохватился Кацумаха.

– Я представляю Управление этического надзора, – повторил Богдан, ненавязчиво выделив голосом слово “этический”. – А отнюдь не сервис секрет.

В таких-то пределах благодаря Жанне он давно уже знал французский.

Эх, Жанна, Жанна…

Писатели сверлили друг друга взглядами. Ни один не позволил бы другому отвертеться.

– Мы просто побеседуем в одной из пустующих гостиных, – сказал Богдан. – А ваши иноземные гости и их переводчики продолжат ужин, и через некоторое время вы к ним вновь присоединитесь. Окажите мне, пожалуйста, такую любезность. Ведь существующий конфликт должен быть как-то урегулирован. Нет?