– Голубь, откуда название феньки «блатная»?
– От дураков. Это слово для фрайеров дешевых. Вор так не скажет. Можно говорить: «блатной язык» или «блатная компашка», потому что компаний и языков много. А феня одна! Не блатная она, а русская! Я расскажу про каждое из этих слов, а ты включай соображалку: зачем ставить их рядом? Так вот… На Руси торговали разносчики – офени или фени. Парни бойкие, общительные, на язык острые. Говорили на жаргоне из ядреных словечек. И появилось выражение «по фене ботать» – говорить как они. Бойкий язык подхватили разбойники. Нет офеней, но жива феня! Берегут ее не ученые языковеды, хотя этим бездельникам за что-то деньги платят, а воры, которые передают ее через поколения как почетную эстафету.
А слово «блатной» от Петра. Был список у него, по-голландски «блат». Писали туда имена купцов с привилегиями. «Блатной» значит под чьим-то покровительством. И вор в законе в морду даст, если назовут его не цветным, а блатным, как шестерку. А теперь секи сочетание «блатная феня»… ну как? Фуфло? А феня – язык серьезный. Отсеять шелуху – это лучшая часть русского языка! Состоит она из ярких, а главное, из молодых, не затертых слов! Читал я в газете выступление доярки: «Я книгу НЕ ЧИТАЛА, но с Партией согласна – плохая книга!» С феней тоже: фрайера дешевые, по скудоумию не отличая феню от матерщины, как попки, повторяют за дундуками из академии «феня похабна!» А откуда они знают это, если по фене не ботают?! Давай сыграем в пикантное слово «женщина». Только без профессиональных словечек.
– Заметано. Шмара! Маруха! Фифа! Скважина! Скрипушка! Тетка! Шкирла! Оторва! Очаровашка! Хабалка! Матрнеха! Алюра! Шалава! Шилохвостка! Цаца! Губася! Жиронда! Свистулька! Заноза! Зажигалка! Дама! Бабочка! Цыпа! Горлянка!..
– Стоп! – останавливает игру Голубь. – Хватит! Секи, Рыжий, можно сказать еще сотню слов, но среди них не будет ни одного такого похабного, как то, которое скрипит и скрежещет по всей русской литературе «ж-ж-женщ-щ-щина»! По звучанию – бормашиной, да по всем зубам! Интеллигенты про баб в нос гундели ля фа-ам, либо трекали по народному, то есть по феньке баба, старуха, девка, молодуха! Да и поныне сорокалетних бабцов окликают «де-евушка» – настолько обрыдло всем поганое слово «женщина», которое по смыслу означает пол. А уж по звучанию похоже на даму не больше, чем значок на двери сортира на Венеру Милосскую! Никакого мужика не заводят звуки «жженщщщина», похожие на шипение змеи. Шипящие звуки не сексуальны! Эротика в звуках гюрза-а, э-эфа… они женственны! А ведь сгал? У любой гадюки имя эротичнее, чем эта похабель жженщщщина! Во слова какие «секс»… «эротика!» – мотай на ус, Рыжий, пока я жив! В мумифицированном русском языке нет таких слов! Зачем мумии секс и эротика? Это ли не пример того, как засушен русский язык?! Удивляются иностранцы: до чего у русских язык убогий: даже слова «секс» в их языке нет! И как мужики в России с бабами общаются? Жестами и на ощупь…
Типун на такой язык… «великий и могучий»! Ну Тургенев тоже мне классик! Конечно, с каждым такое может приключиться: ну сморозил человек глупость, с кем не бывает! Но миллионы филологических идиотов эту похабель сто лет повторяют! А где он, русский язык, за пределами канцелярий? Нет его ни в школе, ни на улице! «Улица корчится безъязыкая!» С таким языком, как литературный русский, если бы не заросли капусты, то где русским жженнщщинам детей искать?! Одно дело позаимствовать за бугром словечки, вроде «трансцендентальный экзистенциализм», чтобы за умного сойти, а другое дело – секс! Обрезали академические маразматики «великий и могучий»… по самое не балуй!
Представь, как раздражала женолюба Пушкина эта кастрированность, если про интим ни слова в литературном языке! А писать стихи народным языком хлопотно: жандармы и церковь – одна сволочь – сразу поэта за шкирку и в суд или к царю на взбучку! И все-таки стихи талантливые и очень русские в рукописных списках по рукам ходили без имени автора, но всем известно и тогда и сейчас, что это стихи Пушкина! Слезятся умильно академики на пушкинскую Татьяну, а от остального творчества Пушкина шарахаются: «фенька с ненормативной лексикой!» Хорошо написал кто-то из имажинистов: «Поэзия – езда по круче! А Пушкин мог еще покруче!» Жаль, нет народных стихов Пушкина в России – прячут его академики от русского народа!
Пока Голубь рассказывает о нелегальном творчестве Пушкина, вспоминаю я сладкое волнение при созерцании кустодиевской «Красавицы». Как хотелось погладить рукой теплые, полные, мягкие бедра нежной горлянки, пухленькой жиронды, горячей губаси… Как много слов в фене для выражения эротических грез о… о тех, кого русская литпохабщина называет жженнщщиннами!! И как бабочки-очаровашечки терпят шипение этого гадючьего слова из полудохлого русского языка?
– Усек, Рыжий, что «великому и могучему» кранты! Пора ему на почетное хранение в саркофаг словаря древних слов! Это не разговорный язык, а исторический, засох он, потеряв живость, музыкальность, а главное, образность! Живет он в народе благодаря удивительной грамматике, при которой даже любой матюг, изящный как булыжник, запросто может стать существительным, глаголом, прилагательным… Потому что при гибкой, хотя и сложной, грамматике, вместо слов осталась шелуха из российских канцелярий! А по фене что ни слово – яркий портрет! Музыка! Как метки и образны слова о женщинах! Например, «хабалка». Сколько слов надо затратить, пока объяснишь, что это бойкий, практично-расчетливый бабец?! Или «фифочка» – противоположность деловой хабалке! И какой фифочке не лестно услышать, что нежна она, как «цыпа», что она «заноза», застрявшая в сердце мужчины, а в веселой компании она «зажигалка»! Не язык – комплимент!
Чувствовал Маяковский недостаток живых слов в языке и стенал: «бедна у мира слова мастерская…» или «Улица корчится безъязыкая…» Не улица, а русский язык корчится безъязыкий после академической кастрации, теряя последние слова, необходимые для плодоносности! А улица жаргонами шпарит, она по феньке ботает! И разлученный с родным дитём, шухерной русской фенькой, засыхает русский язык, старится с безобрАзно безОбразными словами, которые силком навязывают людям академические импотенты!
Как написать о чем-то красивом на таком языке, в котором ни одно существительное, не подпертое прилагательным, в строке не стоит?! Нет в русском языке слов существительных, хотя они и существуют! Без прилагательного русские существительные бестелесны, как привидения! Любое хорошее существительное запросто можно испохабить плохим прилагательным! Не язык, а игра конструктор, как хочешь, так и свинчивай. А в фене это трудно. Не может быть робкой оторвы, тощей жиронды, холодной зажигалки, застенчивой хабалки! Понимал Гумилев трагедию русского языка, пытался феней возродить его яркость, сочность, плодоносность. Жаль, ботал он по фене, как иностранец по самоучителю.
Помолчал Голубь. Улыбнулся смущенно:
– Я книгу мечтаю написать… когда-нибудь… про чесов. И фенькой! Чтобы те, кто еще чувствует музыку русского языка, поняли, как красив он, если шухерную русскую феньку не держать за золушку, от общения с которой можно замараться! Фенька – язык будущего, где образы не только в сочетаниях слов, а в каждом слове! Главное, чтобы каждый человек, если речь его еще не лишилась родных корней, заговорил по-своему. Вот Гоголь, Шолохов и Шалом Алейхем… Ша! Кнацай! – восклицает Голубь…
На пороге сберкассы вслед за полноватым, средних лет фрайером появляется… Шмука! Ну наконец-то! Зайдя в тень дерева, фрайер достает платок, протирает лысину, празднично засиявшую от такого внимания к ней. Говорят, лысина – это просто широкий пробор, у каждого есть, но не у всех видно… А Шмука за спиной фрайера маячит «по рыбе»: левой ладонью проводит по левой щеке и чиркает двумя пальцами по левой ладони. А мы секем: у фрайера пухленький лопатник в левой скуле (левом внутреннем кармане), надо писать левую пеху. Да и то, болтливый Шмука намаякал больше чем надо. Хватило бы приложить ладонь к левой щеке – скула и порядок.
