Илья Фаликов. Евтушенко: Love story. M.: Молодая гвардия, 2014. -ЖЗЛ: Биография продолжается…

Когда в мае этого года Евгений Евтушенко впервые после долгого отсутствия явился московской публике, люди в зале встали. Не все, конечно, – достоинство стихов, что пишутся им в последние десятилетия, по-прежнему не для каждого очевидно. Но с харизмой не поспоришь, и никого не изумило, что именно Евтушенко, первому из ныне живущих русских поэтов, отдан семисотстраничный том в библиотеке о жизни замечательных людей.

Фигура он действительно замечательная – во всем богатстве смысловых оттенков этого слова. Оценивать ее потомству, а пока Илья Фаликов правильно делает, что, лишь изредка пускаясь в филологические тонкости, сводит воедино все, что мы уже сейчас знаем об этой жизни. Не забывая и того, что поэта явно не красит. Но в главном следуя словам Беллы Ахмадулиной, предусмотрительно вынесенным в эпиграф к книге:

Алексей Налепин, Татьяна Померанская. Poзaнoв@etc.ru. – Псков: ГППО «Псковполиграф», 2013.

Что значит гений – принимаешь и то, чего другому сроду бы не простил: от юродства и великодержавного шовинизма до «Обонятельного и осязательного отношения евреев к крови».

У Леонида Андреева – эта цитата из его письма Горькому не раз всплывает на книжных страницах– наверное, были основания бросить в сердцах: «…Что за охота тратить время и труд даже на пощечины для этого ничтожного, грязного и отвратительного человека. Бывают такие шелудивые и безнадежно погибшие в скотстве собаки, в которых даже камнем бросить противно, жаль чистого камня».

Ну, пусть шелудивый; нам-то что до того?.. Если понятно, что гений и что именно розановская традиция в русской прозе XX века оказалась настолько влиятельной, что породила мириады охотников собирать в короба хоть крохотки, хоть затеей, хоть мгновения, а ныне опознается даже в фейсбучных блогах. И если, наткнувшись в книге на выписку, допустим, из «Опавших листьев», тут же, чтобы продлить удовольствие, тянешься к книжной полке, где, как у всех, стоят и «Уединенное», и «Мимолетное», и «Апокалипсис нашего времени», и всё-всё-всё, не раз перечитанное.

Алексей Налепин и его спутница Татьяна Померанская с этим удовольствием живут уже не первое десятилетие. Ими многое сделано – и для публикации розановского наследия, и для его изучения. Что, собственно, и составило этот том – статьи общего плана и исследования более конкретные, тексты самого Василия Васильевича (например, его грандиозная по интеллектуальной насыщенности переписка с К. Леонтьевым и П. Перцовым) и литераторов его круга.

Вплоть до раздела «Последние письма 1917–1919 гг.», где из письма в письмо идут рвущие душу окликания: «Господи, что же сталось с нашей Россией. Кто ждал?», «Прощайте, целую, люблю», «Обнимаю вас всех крепко и целую вместе с Россией дорогой, милой. Мы все стоим у порога, и вот бы лететь, и крылья есть, но воздуха под крыльями не оказывается», «Я постигнут мозговым ударом. В таком положении я уже не представляю опасности для Советской республики», «…Ни на кого ни за что не имею дурного, всех только уважаю и чту», «Благородную и великую нацию еврейскую я мысленно благословляю и прошу у нее прощения за все мои прегрешения и никогда ничего дурного ей не желаю и считаю первой в свете по назначению», «Не могу больше жить, не могу больше писать», «Совсем ничего не могу писать. Целую всех»…

Лена Добужинская. Мои дорогие мальчики. – USA: Franc-Tireur, 2014.

Лена вспоминает о Гене. Вдова – о своем покойном муже, писателе Геннадии Абрамове (1941–2011).

Я с ним не то чтобы дружил, но мы знались в течение трех десятилетий, и могу подтвердить: человек был и умный, и тонкий, и чуткий, и энциклопедически образованный, и неизменно добротворный. Замечательный, если уж одним словом. Из самых лучших.

И вот это как раз, боюсь, помешало ему, как должно, утвердить свое имя в литературе. Такое она, увы, поле, что без амбициозности и воловьего, ничего и никого вокруг не видящего упорства не выживешь. «Все зависит от силы пробоя», – говаривал наш с Геннадием Михайловичем давний приятель, и так ли он был не прав?

А Гена весь ушел в любовь и виноватился – Лена об этом вспоминает, – когда слишком надолго, ему казалось, изменял любимой женщине с неподдающейся повестью. Или с романом.

Так что и эта книга вышла не как обычно у писательских жен – о книгах, о литературных связях и взаимоотношениях, о друзьях и недругах, – а о любви. Слава Богу, взаимной.

Творческую биографию писателя по воспоминаниям Лены Добужинской не восстановишь. А вот позавидовать – и ему и ей – можно.

Михаил Веллер. Любовь и страсть. – М.: ACT, 2014.

Странные штуки выкидывают подчас русские писатели: пускаются, например, под старость пасти народы и/или учиться грамоте у крестьянских детей.

Вот и Михаил Веллер. Ведь как славно начинал – остроумными «Легендами Невского проспекта», памятной повестью «Ножик Сережи Довлатова» в «Знамени». Выпустил несколько десятков книжек разного достоинства, и вдруг… Вдруг не только стал звездой телевизионных ток-шоу но и – шутка сказать, единственный, может быть, у нас случай – трехтомным трактатом утвердил собственную философскую систему, именуемую энергоэволюционизмом.

Литературные критики – по крайней мере статусные – писать о нем перестали. И в номинационных списках заметных литературных премий его имени тоже нет. Да и как номинировать, предположим, «Любовь и страсть», если Веллер в этом роскошно изданном фолианте задался целью не литературе послужить, а обучить науке страсти нежной вот именно что «крестьянских детей». Или тех, кто замещает сейчас эту вакансию, то есть неуков, книжек вообще-то не читающих, но согласившихся узнать самые ходовые библейские и античные легенды, а также получить, в кратком пересказе, представление о десятках сюжетов мировой классики – от «Тристана и Изольды» до, разумеется, «Лолиты».

Сомневаюсь, что на эту книгу появятся более пространные, чем моя, рецензии в литературной печати. Но не сомневаюсь, что ее с жадностию проглотят те, кто в радио– и телеэфире привык Михаила Иосифовича слушать.

И слушаться.

Борис Примеров. И нецелованным умру я… Стихи и поэмы. Предисловие Марины Кудимовой. – М., 2013.

И в жизни, и в литературе мы с ним были антиподами. Как земляки, здоровались, конечно. Но… В наши молодые 1960– 1970-е он исступленно, до взвизга, клял то, что тогда называли «книжной поэзией» и что в моих глазах только и было поэзией. А в 1990-е, когда ненавистная мне советская власть наконец-то приказала долго жить, выбил, будто на меди, чеканные строки:

«Когда-нибудь, достигнув совершенства, Великолепным пятистопным ямбом, Цезурою преображая ритмы, Я возвращусь в Советскую страну, В союз советских сказочных республик, Назначенного часа ожидая, Где голос наливался, словно колос, Где яблоками созревала мысль, Где песня лебединая поэта Брала начало с самой первой строчки, И очень грубо кованые речи Просторный возводили Храм Свобод. Там человек был гордым, будто знамя, Что трепетало над рейхстагом падшим…».

Воля ваша, так, но очень редко, бывает. Все – чужое, все кажущееся тебе фальшивым, и все – поэзия. Как случилось, может быть, только у Александра Межирова в его – что ни говорите, а все-таки бессмертном – стихотворении «Коммунисты, вперед!».

Вот и сейчас, листая книгу, вышедшую спустя почти двадцать лет после смерти Бориса Примерова, я, совсем как в молодости, ежусь от несовпадения и наших чувств, и наших мыслей, и наших культурных, простите мне ученое слово, приоритетов. Но глаз нет-нет да и выхватит сильную строку, потом другую, остановится на строфе, которую стоило бы обдумать, а еще лучше – запомнить, вернется назад, снова двинется вперед – от стихотворения к стихотворению…