Меня, признаюсь, это задело. Но где мы, где губернаторы? А тут еще подсказка, уже не из Роспечати: «А почему бы вам не обратиться с каким-нибудь интересным для провинциальных читателей проектом прямо к Миронову? Сенаторы ведь представляют интересы своих республик и губерний, так неужели же они не захотят заработать очки на культурном окормлении своего электората?»

Ну, проект – дело недолгое, их у меня в шкафу уже две с половиной полки. Так что звонит мне спустя малое время советник Сергея Михайловича, в изысканных выражениях благодарит за чудо как интересные предложения, говорит, что его патрон всецело за, но… «Вы же понимаете, что у нас нет возможности давать сенаторам указания… А собственного бюджета у Совета Федерации кот наплакал…»

Что ж, кот так кот. Я говорю спасибо и уже собираюсь прощаться. А мне из трубочки: «Слушайте, меня вот только сейчас озарило. Перепишите-ка вы письмо на имя Сергея Михайловича, но уже не как спикера, а как главы партии „Справедливая Россия“, и он точно пойдет вам навстречу. Может даже статью написать специально для „Знамени“, на открытие номера»…

Получая ордена или премии из рук государства, писатели-патриоты обыкновенно приосаниваются, и грудь, что называется, вперед: мол, заслужили. А либералы чуть-чуть, или чуть более чем чуть-чуть, стесняются монаршей ласки. И говорят, как правило, что и не ждали совсем, ничего о выдвижении не ведали и, наверное, от награды бы отказались, но поздно уже, и кому он нужен, лишний скандал?..

Охохонюшки хо-хо, скажу я вам на это. Поскольку и самому случилось уже при Путине орден получить, и в распределении Государственных премий (ельцинского, правда, еще образца) поучаствовать, то точно знаю: процедура такова, что не ведать про свое выдвижение невозможно. Претендент обязан не только предварительно сообщить о своей готовности стать почествованным, но и, как правило, поставить личную подпись под теми или иными документами из наградного дела.

Или вот хотя бы не государственная вроде, но всё же и не так чтобы уж очень от государства удаленная, премия «Большая книга»[493]. Во всяком случае, письменное согласие участвовать в конкурсе и тут от претендента требуют.

Что полезно иметь в виду, сталкиваясь с яркими гражданскими жестами. Ну, вы помните, как Евгений Евтушенко в 1993 году громко отказался от награждения орденом Дружбы народов в знак протеста против войны в Чечне. Или как Юрий Бондарев – ни разу, правда, не либерал, но тоже в ту пору оппозиционер – уже в 1994 году отказался от такой же награды, заявив в телеграмме президенту, что «сегодня это уже не поможет доброму согласию и дружбе народов нашей великой страны».

Зачем же, спросите, они раньше-то заявляли о своем согласии, зачем дали наградному делу дойти до самого финиша? Вопрос глупый, ответят вам те, кто тоже питает склонность к ярким гражданским жестам, а говоря по-новорусски, к самопиару.

Я такой склонности не питаю. И отказываться от поощрений со стороны высшей власти своего государства отнюдь не призываю. Но глубоко уважаю тех, кто не считает для себя возможным в тех или иных исторических условиях брать награду от власти, которую они, наоборот, глубоко не уважают. Свободу выбора, в том числе и ошибочного, у нас никто ведь не отнимал, правда же?

Поэтому в пример можно, конечно, поставить Александра Солженицына, который в ельцинском 1998 году отказался от ордена Андрея Первозванного («…от верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния, я принять награду не могу»), зато при новой уже верховной власти принял-таки в 2006 году Государственную премию России.

Но мне лично почему-то милее пример Людмилы Петрушевской. Ее как прозаика в 1990-е выдвинули на соискание Государственной премии. Она не возражала, но, узнав, что должна самолично заполнять так называемый «Личный листок по учету кадров», свое согласие забрала. Это что же, сказала, я, значит, сама должна просить у начальства награду? Не буду, и всё тут.

А что потом? Потом Людмила Стефановна все-таки получила лауреатскую медаль, но уже в составе группы создателей спектакля «Московский хор». И необходимые документы, надо думать, скреплял своей подписью Лев Додин, руководитель постановки.

Лет десять тому назад дочь, работавшая тогда в одном из издательских домов, привозила мне журнал «Штаб-квартира», очень толстый и очень красивый, посвященный дизайну жилых помещений. Читать этот шедевр полиграфии мне было некогда, да и незачем, а вот картинки, если дочь, разумеется, наводила на что-нибудь особенное, мог и просмотреть. Так что листаю как-то и дохожу до интерьеров в особняке одного из хедлайнеров[494] (во как!), а, говоря по-старому, одного из воротил российского книгоиздания. Гостиная – чудо как хороша.

Прихожая – вне сравнений, вне конкуренции. Спальня – ну а чего бы вы хотели? Рабочий кабинет…

И нигде – вы понимаете, нигде! – ни одной книжки. Даже в кабинете.

Может, оно и правильно; с грустью оглядел я свою комнату, заваленную книгами и журналами, журналами, еще раз журналами – своими, чужими, полученными по подписке, купленными в ларьке у метро или просто приблудившимися.

И снова – и в который уж раз! – с грустью прошел мимо книжных стеллажей в своей комнате: ведь треть же не читана, если не больше. Зачем покупал, спрашивается? А как же, отвечу, не купить, если книга – не факт, но потенциально, может быть, интересная – сама в магазине подвернулась или кто-то, вызывающий доверие, предложил ее выменять.

Саша Агеев в годы, для него уже последние, затеялся написать историю собственной домашней библиотеки. И мне, помнится, присылал несколько первых десятков страниц – ну, как вам? Я отнесся прохладно: не вижу, мол, издательской перспективы. Но он, похоже, на нее и не рассчитывал. Просто, я думаю, ему удовольствие доставляло само это зависанье над каждым потрепанным томиком. И я тоже… тоже ведь помню происхождение едва ли не каждой книги из тех, что у меня тогда осели.

Библия? Куплена у «жучка»[495] за 50 рублей – чуть меньше половины тогдашней моей зарплаты. Райнер Мария Рильке? Привезен из таджикского города Курган-Тюбе. Цветаева? Выменяна на трехтомник Юлиана Семенова плюс два детектива, шведский, кажется, и канадский. «Белая» Ахматова с Модильяни на суперобложке? Украдена, то есть как бы утеряна без возврата, в поселковой библиотеке еще школьных моих лет.

Ну, и Книжная лавка писателей, конечно. О, эта железная лестница на второй этаж! По вторникам и по пятницам, в дни завоза! Когда больше одного экземпляра в одни руки не давали и очередь сзади напирала, так что выбирать было некогда, и, помимо того, что точно хотел, я, как и многие, мёл всё – и то, что в переводе с английского-французского-немецкого (дома только выяснялось, что купил роман новозеландского коммуниста или сборник стихов поэта из Ботсваны), и, это уж само собою, любые «Литературные памятники»[496], любые томики «Жизни в искусстве»[497], любые книги из «Библиотеки поэта»[498] – вплоть до…

Вплоть до всего. Как с этим теперь расстаться? Жене, которая делала вид, что сердится на такую библиофагию, виновато объяснял, что это еще, дескать, и выгодное вложение денег. Пройдут, мол, годы… И действительно в эпоху перестроечного ажиотажа в «Книжном обозрении»[499] даже объявления такие появлялись: меняю – ну, скажем – «москвич» на полный комплект «Библиотеки всемирной литературы».

Эта эпоха сошла, как морок. Поэтому в начале 1990-х собрался я наконец с духом, сложил несколько десятков уж точно лишних книг (двойные там экземпляры, тот же лирик из Ботсваны…) в рюкзак да сумку на колесиках… И в путь, в «Букинистический», кто помнит, на Сретенке.