* * * И еще о месте современной русской литературы в мире. «Она, – назидательно говорил в начале 90-х вполне себе популярный литературный критик, – потому провинциальна, что пишется на кириллице». И уверял, что параллельно с русской литературой на русском языке у нас возникнет и русская литература на английском – вот уж истинно языке международного общения. Вопрос о переводе русской грамоты на латиницу тогда в газетах действительно обсуждался – почти серьезно. И двое моих студентов даже затевались сочинять стихи по-английски – тоже почти серьезно. Но, слава богу, не срослось. Так что рожденные в СССР пишут в подавляющем большинстве своем по-прежнему по-русски – и в России, и на других континентах. Ну, документ там или эссе (как Иосиф Бродский или Михаил Шишкин) на языке страны пребывания – это пожалуйста. А вот стихи или прозу – только речью, усвоенной с молоком матери. Новой «Лолиты», «Пнина» или «Бледного пламени» пока не появилось. А попробовать… Отчего же попробовать? Вот Андрей Макин[411] ровно 20 лет назад даже получил Гонкуровскую премию за роман «Французское завещание», написанный тоже по-французски. Ну, про belle France не знаю, но многие ли как у нас, так и во Франции не то чтобы читали этого плодовитого вроде бы романиста, но хотя бы помнят его имя? То же и с другими сменившими язык писателями, вести о которых нет-нет да и доносятся из Германии, Штатов, Израиля, – успеха, заслуживающего, чтобы о них всерьез заговорили, так никто вроде бы и не достиг[412]. Другое дело, – говорю я уже как многолетний председатель жюри «Русской премии»[413] – иностранный акцент, что ловишь, бывает, в текстах, присылаемых на конкурс. Написано-то вроде по-нашему, но и реалии мне, российскому читателю, малопонятны, и макаронический стиль – да не по приколу, как у московских ерников, а потому что именно так, не иначе разговаривают в среде, окружающей автора. А главное – это отзвук какой-то совсем иной, не доморощенной ментальности, другого отношения и к себе, и к людям. Кому как, а мне этот акцент эстетически интересен. И кажется многообещающим. Даже думаешь, а не сформируются ли во благовременье – на манер, допустим, германоязычных немецкой, австрийской, швейцарской литератур, близких, но все-таки не идентичных друг другу – и русскоязычные германская, израильская, американская да хоть бы даже и казахская литературы? Была одна, единая, а вдруг раз – и уже семья, связанная только языком, родным в корнях, но отнюдь не в кроне? * * * С сексуальной революцией в постсоветской России как-то не заладилось. Видеосалоны, едва горожане обзавелись индивидуальными проигрывателями, тихо сошли на нет. Глянцевые календари с красотками, обычно выдававшиеся почему-то за японские, стали редкостью. И даже русские версии «Плейбоя» и «Пентхауса», хотя в 90-е запускались и они, продержались на плаву совсем недолго – их не запрещали, помилуйте, вот только спроса (я имею ввиду коммерчески значимого) не обнаружилось, поэтому к русским новоделам серьезный бизнес так и не поворотился. А книги… Ну что книги? Генри Миллер[414] в лидеры продаж не вышел. Доморощенных «Настенек» и «Космических проституток», что размножались едва не на коленке (как вам, любезные, нравится эта игра слов?), будто корова языком слизнула. Так это эротика, просияв, как заря несбывшейся мечты, в специальном – и сугубо, сугубо научном! – номере журнала «Литературное обозрение», быстро ушла в полунаучное издательство «Ладомир», выпускавшее «Баню»[415] и «Галчонка»[416], памятных всем школьникам советской поры, или сочиненьица Михаила свет Израилевича Армалинского[417] на тех же правах и с той же искусностью, что «Литературные памятники».
Но это все преамбула, а я ведь хотел поговорить о российской литературе тех лет. И о русских писателях, которые после того, как в постсоветскую печать вышли «Николай Николаевич» Юза Алешковского и «Это я, Эдичка» Эдуарда Лимонова, после того, как «Russkaja красавица» Виктора Ерофеева, да к тому же еще и в переводах, хитом просквозила едва ли не по всем европейским странам… Да, так вот я о русских писателях, которые – ну, если не каждый второй, то каждый третий – понесли в журналы свои повести и романы, где свинцовые мерзости отечественной действительности были расцвечены – сами понимаете, чем они были расцвечены[418]. Матерятся все; ну, пусть каждый третий. И каждый (третий, я же сказал) совмещает личный интимный опыт с подсмотренным всё в тех же комсомольских видеосалонах. Инцесты и некрофилия, андрогины и лесбиянки, камасутра на рязанский манер и минеты, минеты, больше всего почему-то именно минетов. Что делать: свобода, блин, она и есть свобода. В других журналах, которые вели в ту пору литераторы исключительно старшего поколения, к новейшим веяниям отнеслись как-то настороженно. Я бы даже сказал, с предубеждением. А как быть «Знамени»? Не предаваться же ханжеству, раз мы считаем себя такими продвинутыми и раз полагаем, что на искусство нельзя налагать какие-либо табу. Так что кое-чем мы все-таки оскоромились. Некрофильской сценкой в произведении[419], чуть позже увенчанном одной из первых букеровских премий. Романом, главная героиня которого вожделеет к своему сыну-подростку[420]. Рассказом про держательницу садо-мазосалона[421]. Еще чем-то. Ни разу, впрочем, не руководствуясь желанием повысить тираж за счет интереса к тому, что на грани или за гранью фола. А либо идя навстречу авторам (и вовсе не к каждому третьему а только самым любимым или самым перспективным). Либо желая – есть в редакционном жаргоне такое выражение – «показать еще и эту красочку» современной словесности. Но в любом случае до читателя – сквозь фильтр нашего коллективного вкуса и напряженное неудовольствие Григория Яковлевича Бакланова – дошло совсем немногое. Львиная же часть рукописей рискованного свойства погибала или на дальних подступах к главной редакции, или в рубке редакционных обсуждений, и мне не забыть, как одна из самых уважаемых наших сотрудниц, спасая приглянувшийся ей роман от безвременной кончины, умоляюще и вместе с тем деловито говорила: «Ну, минеты мы, конечно, уполовиним…» А Григорий Яковлевич терпел-терпел да вдруг и говорит: «Давайте так: прочтите нам всем вслух и вот прямо сейчас из этой рукописи страницу двенадцатую. Или, если хотите, сорок третью. Но только вслух и при всех. А-а-а, не можете?!» На том и дело и кончилось. А спустя малый срок кончилась и эта мода. Схлынула как-то само собою. Так что прозу мы с тех пор печатаем безотносительно к тому, есть ли там нарушения табу и соблазнительные сцены. Было бы уместно. А главное – было бы хорошо написано. * * * Если и случалась когда-то в нашей литературе пауза, то на рубеже 1980-1990-х. Старшенькие либо в публицистику тогда ушли, либо держали тайм-аут, пока действительность, что переворотилась, хоть как-нибудь да уляжется. А младшие… Они, и нет тут ничего удивительного, рвались в литературу с меньшим, чем раньше или позже, энтузиазмом: жить вдруг стало интереснее, чем писать. Да и как, скажите на милость, было им в ту пору пробиться на страницы, занятые «Чевенгуром», «Доктором Живаго», «Жизнью и судьбой», «Красным колесом» и иным прочим, что назвали «возвращенной классикой»? Вот мы в «Знамени» и решили: ни одного номера без нового имени. «Действительно, ни одного?» – при очередной встрече на литинститутской кафедре творчества переспросил меня Евгений Юрьевич Сидоров[422]. Я кивнул, а он и говорит: «Заканчивает у меня курс сейчас такая Марина Палей[423], из Питера. По первому образованию она медик, но принимал я ее как критика, пока не выяснилось, что Марина, вообще-то, отличный прозаик. Одну повесть у нее уже «Новый мир» принял, так, может, – и он протянул мне рукопись, – другую посмотришь?» вернутьсяМакин Андрей (1957) – писатель, филолог. С 1987 года живет во Франции, пишет и издает романы на французском языке – например, «Дочь Героя Советского Союза» (1990), «Исповедь разочарованного знаменосца» (1992), «Во времена реки Амур» (1994). Наибольший успех выпал на долю романа «Французское завещание», который был отмечен одновременно Гонкуровской премией, премиями «Гонкур лицеистов», «Медичи», «Премия премий» и многими другими литературными наградами, что, разумеется, стимулировало его переводы на 35 языков, включая русский («Иностранная литература», 1996, № 12). вернуться«Успеха (…) так никто вроде бы и не достиг» – «А как вы это себе представляете, СИ.? – язвительно спросил меня в Фейсбуке Олег Проскурин. – Вот пишет Макин очередной роман, издательство его печатает, его никто не читает, Макин пишет новый роман, издательство его опять зачем-то печатает, его опять же никто не читает, выпущенный тираж сдается на макулатуру, имя забывается, наконец забыто всеми… А его все печатают и печатают. А безумные англоамериканские переводчики переводят и переводят (девять романов Макина переведены на английский язык). А известные своей склонностью к филантропии (это capказм) американские издательства, в свою очередь, печатают и печатают эти переводы… Впрочем, по отношению к „нам“ вы, вероятно, правы. Многие вряд ли помнят это имя: на русский, если не ошибаюсь, переведено (в 1996) только „Французское завещание“. Да и то, по-моему, не выходило отдельной книгой…» вернуться«Русская премия» – учреждена по инициативе Татьяны Восковской в 2005 году Фондом развития «Институт евразийских исследований» как награда для авторов стран СНГ, пишущих на русском языке. С 2008 года присуждается авторам, живущим в любой стране за пределами России. вернутьсяМиллер Генри (1891–1980) – американский писатель, автор интеллектуально-эротических романов, которые, разумеется, никак не могли быть изданы в Советском Союзе. Тем не менее роман «Тропик Рака» уже в конце 1970-х годов курсировал в самиздате – может быть, в переводе поэта Евгения Львовича Храмова (1932–2001), который, среди прочего, дал жизнь на русском языке мемуарам Дж. Казановы, романам маркиза де Сада «Жюстина, или Несчастная добродетель», «120 дней Содома», Э. Арсан «Эмманюэль», рассказам А. Нин и другим эталонным произведения эротической прозы. вернуться«Баня» – приписываемый Алексею Николаевичу Толстому эротический рассказ, машинописные копии которого распространялись не только в кругу городской интеллигенции, но и среди, условно говоря, широких народных масс. Под именем А. Н. Толстого этот рассказ был включен и в антологию «Озорная проза» (М.: Колокол-Пресс, 2000). вернуться«Галчонок» – эротическая повесть, приписывавшаяся Антону Павловичу Чехову и имевшая, сужу по собственным воспоминаниям, хождение среди старшеклассников и студентов поздней советской поры. Под именем А. П. Чехова эта повесть открывает уже упомянутую антологию «Озорная проза». вернутьсяАрмалинский (Пельцман) Михаил Израилевич (1947) – писатель, основавший в Миннеаполисе, где он живет, издательство «M.I.P», которое выпускает сетевой журнал «General Erotic», а также альманахи и авторские сборники эротической прозы и поэзии. Наибольшую известность приобрела изданная Армалинским книга «Тайные записки А. С. Пушкина» (1986), которая выдержала с тех пор несколько переизданий и была, по его утверждению, опубликована в переводе на английский, греческий, итальянский, китайский, латышский, немецкий и французский языки. В России и эта книга, и произведения, на которых стоит имя самого Армалинского, выходят, по преимуществу, под грифом издательства «Ладомир». вернуться«Сами понимаете, чем они были расцвечены» – когда пали запреты, заметил еще в 1996 году Самуил Лурье, ведавший тогда прозой в журнале «Нева», оказалось, что у многих писателей «ровно ничего, кроме постельного опыта, за душой нет. Это какое-то безумие, все рукописи наполнены половыми актами. Старые советские, партийные, даже фронтовые писатели взялись за так называемую исповедальную прозу и ринулись живописать, как у них „это“ было в санатории ЦК, куда они прибыли по путевке. Половой акт описывается по секундам, причем тем же языком и с тем же „изяществом“, с которым они раньше писали производственные очерки. Я в день читаю по двадцать половых актов, и после этого о сексе даже думать не хочется. (…) Мне кажется, что в самом характере и воспитании советских и постсоветских людей есть нечто, что заставляет их относиться к сексуальной природе человека с отвращением. При этом писатель полагает, что литература состоит в том, чтобы рассказать о себе все самое мерзостное, что это – его человеческий и гражданский долг. А самое мерзостное для него – это половой акт». вернуться«Некрофильской сценой в произведении…» – повесть Владимира Маканина «Длинный стол, покрытый сукном и с графином посередине» («Знамя», 1993, № 1). вернуться«Романом, героиня которого вожделеет к своему сыну-подростку» – роман Александра Бородыни «Цепной щенок» («Знамя», 1996, № 1). вернуться«Рассказ ом про держательницу садо-мазо-салона» – повесть Ольги Новиковой «Строгая дама» («Знамя», 1995, № 6). вернутьсяСидоров Евгений Юрьевич (1938) – литературный критик, дипломат, государственный деятель, жизнь которого с 1978 года связана с Литинститутом. Здесь он был первым проректором (1978–1987), ректором (1987–1992), и сюда же, отслужив министром культуры (1992–1997) и постоянным представителем России при ЮНЕСКО (1998–2002),), он вернулся уже в роли профессора кафедры творчества. вернутьсяШалей Марина Анатольевна (1955) – писательница, автор книг «Отделение пропащих» (1991), «Месторождение ветра» (1997), «Long Distance, или Славянский акцент» (2000), «Клеменс» (2007). С 1993 года живет в Голландии{30}. |
