Что делать? Русские писатели, видно, обречены всегда и всюду возить с собой свой ад. * * * В 1920-е годы, рассказывают мемуаристы, было заведено ходить к начальству[343]. Или к чекистам. В 1930-е – к Максиму Горькому; тоже, если разобраться, начальство, и немалое. Но в годы моей юности – конечно, если ты не Михалков, не Евтушенко – начальство писателей личными отношениями уже не баловало. Поэтому молодые «ходили» к тому же Евтушенко. И известно было, что Петя Вегин[344], а позже Саша Ткаченко[345] «ходят» к Вознесенскому, Станислав Куняев и Татьяна Глушкова, пока они окончательно не свихнулись на «пятом пункте», – к Слуцкому. И у Самойлова, когда он в Москву из Пярну приезжал, почти всегда можно было встретить и воздушную Олесю Николаеву, и страдальца Мишу Поздняева, и, конечно, Олега Хлебникова[346], в кулак зажимающего свой темперамент. Не обязательно корысти ради шли мы туда, совсем не обязательно. Притягивала магия личности, грел опыт, пока еще не свой.
А вот ходил ли кто-нибудь к Межирову, не знаю. Я о нем, так как-то получилось, развернуто никогда не писал. Мы и знакомы почти что не были. Ну, кивали друг другу при встрече. Пока не столкнулись однажды в сырую зиму на железнодорожном переезде, что в Переделкине. И Александр Петрович вдруг поманил меня к себе. «Я, – говорит, – вас пропустил». Смысл этой фразы стал мне ясен только тогда, когда прозвучало сказанное со вздохом: «Вас, я знаю, Самойлов к себе взял. Он в людях не ошибается. Не то что я…» И так он это произнес, с такой мукой, что мы, будто по наитию, завернули сначала в пристанционный магазин за бутылочкой, даже, может быть, не помню, за двумя, а затем медленно-медленно пошли к Александру Петровичу на дачу. Эккерман[347] из меня никакой, записей в блокнот не веду, поэтому и разговор наш – хоть по дороге, хоть в мезонине, почти полностью занятом бильярдным столом, хоть на кухне, где Межиров ловко нажарил огромную сковороду картошки, – пересказать сейчас не берусь. Тем более что и ощущение было, будто он не столько интересуется мною, сколько меня прощупывает, можно даже сказать, тестирует. На «гожусь – не гожусь», а для чего – стало понятно еще через сколько-то там дней, когда Александр Петрович неожиданно завез мне в редакцию «Литературной газеты» несколько машинописных страничек с поэмой «Бормотуха». Вот, говорит, в «Огоньке»[348] готовы вроде бы напечатать, но просят, чтобы был врез. «Не побоитесь?» – и посмотрел испытующе. Сейчас-то, конечно, о чем угодно можно писать и как угодно, но тогда, ранней зимой 89-го, строки о национализме, лезущем, будто опара из кадки, произвели на меня оглушающее впечатление. И не своими художественными достоинствами, достаточно, мне сейчас кажется, скромными, а какой-то болезненностью, что ли. Страхом – и перед «низами элиты», порождающими этого беса, и (да, да!) перед народом-богоносцем. Так что несколько абзацев написал я мгновенно. И в печать поэма пошла тоже мгновенно. Мы в «Огоньке», помнится, даже выпили по чуть-чуть на посошок – вместе с тем же Хлебниковым* и Володей Вигилянским[349], ныне отцом Владимиром. А еще через день или два позвонил следователь. Сказал, что Александр Петрович пропал, и спросил, может ли в этом исчезновении быть повинно общество «Память»[350]. Что я отвечал, сейчас неважно. Важно, что случилось несчастье, ни к каким черносотенцам отношения не имеющее. Но о нем уже столько другими порассказано, что я, пожалуй, прервусь. Скажу лишь, что последняя наша встреча произошла двадцать лет спустя на переделкинском кладбище, где прах Межирова был предан земле. * * * Постмодернизм! Хоть имя дико, но… Мне это слово ласкало слух, наверное, лет десять. И не то чтобы я был его теоретиком, как Миша Эпштейн, или агитатором, горланом, главарем, как Слава Курицын[351]. Но так уж вышло, что я написал о нем, кажется, еще и слова такого не зная, одним из первых в России. Может быть, даже самым первым – в статье «Другая проза», которую «Литературная газета», продолжая играть в Гайд-парк и при развале империи, напечатала 8 февраля 1989 года под конвоем статьи Дмитрия Урнова[352], называвшейся, естественно, «Плохая проза». Ну, плохая не плохая, а «Пушкинский дом» Андрея Битова, «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева и «Свой круг» Людмилы Петрушевской были к тому времени на Родине уже обнародованы, журнальная публикация «Школы для дураков» Саши Соколова вот-вот должна была появиться, а в путь к читателям тронулись тогда и Юрий Мамлеев, и Татьяна Толстая, и Виктор Ерофеев, и Валерия Нарбикова[353], и иные многие, кто, всяко отбиваясь впоследствии от подозрений в злокозненном «изме», в учебниках литературы и поныне числятся постмодернистами. Архивами я, так уж получилось, не обзавелся, в библиотеках бываю редко, Интернет до моей «Другой прозы» не снизошел, так что могу теперь вспомнить лишь то, что, говоря о новом литературном явлении, я больше напирал не на поэтику, а на этику, на то, что постмодернизм не только художественно реабилитировал любые отклонения от нормы (например, психической, социальной или нравственной), но и вообще само существование нормы поставил под большой, знаете ли, вопрос. Мне тогда все это казалось если и не заманчивым, то творчески перспективным, а вот людей с твердыми моральными и эстетическими понятиями интуитивно отталкивало. Поэтому, когда я несколькими месяцами ранее развернул те же соображения в написанном по заказу «Знамени» (да, да, «Знамени») обзоре прозы 1988 года, мой предшественник Владимир Яковлевич Лакшин[354] недрогнувшей рукой вымарал их уже из верстки. Но сценарий судьбы был составлен так, что в нынешнюю свою редакцию осенью 1989 года я, сменяя Владимира Яковлевича, пришел, в том числе, и с ясной задачей дать шанс всем, кому в большую печать пробиться было трудно, а значит и постмодернистам. Вспомнить, слава богу, есть что: «Омон Ра», «Жизнь насекомых», «Чапаева и Пустоту» Виктора Пелевина, «Голову Гоголя» и «Эрон» Анатолия Королева, «Урок каллиграфии» Михаила Шишкина, но в целом же… В целом я вам вот что скажу: если дюжинная реалистическая проза плохо переносима, то ординарная постмодернистская непереносима вовсе. И ведь как занозисты они были, как оборачивали всё в свою пользу, лихие постмодернисты 90-х! Говоришь, например, автору: «Что же это вы, батенька, так скучно свой роман начали?» А он в ответ: «Так я ведь и хочу, чтобы читатель первые страниц сто дремал-дремал, а потом как вздрогнул!..» Ты ему: «Я понимаю, конечно, что мерзости жизни в вашей прозе оправданны, но ведь от главы, скажем, шестой читателя и стошнить может». – «Да? – он переспрашивает. – Может? Ну, слава богу, всё у меня, оказывается, получилось, как я и задумывал». Так что год прошел, другой, третий, и перевели мы господ постмодернистов с режима наибольшего благоприятствования к публикации на общих основаниях. Если хорошо – печатаем. Если так себе – отклоняем. А другая это проза или не другая, пусть ученые люди на своих конференциях разбираются.
* * * Самый конец 1987-го. Александр Борисович Чаковский доживает в «Литературной газете» последние дни[355]. Виталий Александрович Сырокомский уволен много раньше – без объяснения причин[356]. Новым главным скоро станет Юрий Петрович Воронов[357], но пока все дела ведет Юрий Петрович Изюмов[358], заступивший в редакцию на роль первого зама с высокого поста помощника Виктора Васильевича Гришина. вернуться«Ходить к начальству…» – здесь уместно привести фрагмент из «Воспоминаний» И. Я. Мандельштам: «В 30-м году в крошечном сухумском доме отдыха для вельмож (…) со мной разговорилась жена Ежова. „К нам ходит Пильняк, – сказала она. – А к кому ходите вы?“ Я с негодованием передала этот разговор О. М., но он успокоил меня: „Все «ходят»“. Видимо, иначе нельзя. И мы ходим. К Николаю Ивановичу. Мы „ходили“ к Николаю Ивановичу с 22 года, когда О. М. хлопотал за своего арестованного брата Евгения Эмильевича… Всеми просветами в своей жизни О. М. обязан Бухарину». вернутьсяВегин (по отцу Мнацаканян) Петр Викторович (1939–2007) – поэт, метафорически перенасыщенные и всегда экспрессивные стихи которого в критике удачно сравнили с «гигантским комбинатом по производству праздничных салютов и фейерверков». С сентября 1989 года жил в США, где занимался журналистикой и написал мемуарную книгу «Опрокинутый Олимп». вернутьсяТкаченко Александр Петрович (1945–2007) – поэт, романист, которого А. Вознесенский назвал «мустангом крымских степей». В молодости он был профессиональным футболистом, а жизнь закончил генеральным директором и вице-президентом Русского ПЕН-центра. вернутьсяХлебников Олег Никитьевич (1956) – поэт, журналист. В 1988–1991 годы он заведовал отделом литературы в журнале «Огонек», затем выпускал журнал «Русская виза», а с 1996 года служит в «Новой газете». вернутьсяЭккерман Иоганн Петер (1792–1854) – немецкий литератор, младший друг и секретарь И. В. Гёте. Его объемистая книга «Разговоры с Гёте в последние годы его жизни, 1823–1832», основана на записях, сделанных с разрешения великого поэта. вернуться«Огонек» – иллюстрированный еженедельный журнал, издающийся с 1899 года. В 1986–1991 годах, при главном редакторе Виталии Коротиче, был одним из бесспорных флагманов перестройки. вернутьсяВигилянский Владимир Николаевич (1951) – критик, публицист. В 1988–1991 годы он работал в журнале «Огонек» и был председателем Совета его трудового коллектива. В 1995 году рукоположен во диакона, затем в священника, и с 2005 по 2012 год был руководителем пресс-службы Московской Патриархии. Ныне отец Владимир протоиерей, настоятель храма Святой Мученицы Татианы. вернуться«Память» – первая публичная ассоциация русских националистов монархического извода. Возникла, взяв имя романа-эссе В. Чивилихина «Память», в 1980 году как объединение любителей-активистов из Московского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. В 1986–1987 годах организации с тем же названием появились и в других городах России, претендуя на роль флагмана в националистическом движении. Однако уже в 1988–1989 годах общество «Память» раздробилось на множество конфликтующих друг с другом «фронтов» – возможно, в силу того, что, как указал в одном из интервью генерал КГБ Л. Шебаршин, «идеологический» Пятый отдел КГБ СССР целенаправленно расколол эту организацию, становившуюся для власти опасной. Среди самых заметных акций «Памяти» – митинг в поддержку перестройки, проведенный на Манежной площади в Москве, и последовавшая за ним встреча с Б. Н. Ельциным, тогда первым секретарем Московского горкома КПСС (май 1987), а также срыв одного из заседаний писательской ассоциации «Апрель» в Центральном доме литераторов (январь 1990){27}. После августа 1991 года численность и активность «Памяти» резко снизилась, хотя ее различные ответвления формально существуют до сих пор. вернутьсяКурицын Вячеслав Николаевич (1965) – критик, прозаик. В 90-е годы был одним из провозвестников русского постмодернизма и первопроходцев русского Интернета. В 2000-е сосредоточился на прозе – книги «Акварель для Матадора» (2000), «Матадор на Луне» (2001), «7 проз» (2002), «Книги Борхеса» (2012), изданные под собственным именем, романы «Месяц Аркашон» (2004), «Спать и верить» (2007), «Чтобы Бог тебя разорвал изнутри на куски» (2008), выходившие под псевдонимом Андрей Тургенев. вернутьсяУрнов Дмитрий Михайлович (1936) – доктор филологических наук, профессор, автор книг об английской литературе и конном спорте. С 1988 года был главным редактором журнала «Вопросы литературы», но, находясь во время августовского путча 1991 года в США, воспользовался этим обстоятельством, чтобы запросить там политическое убежище. В последние годы изредка печатает мемуарные очерки и статьи в журнале «Наш современник». вернутьсяНарбикова Валерия Спартаковна (1958) – писатель. После публикации повести «Равновесие света дневных и ночных звезд» в журнале «Юность» с прочувствованным предисловием А. Битова (1988, № 8) вошла в моду как одна из самых репрезентативных фигур русского постмодернизма, печаталась в «Знамени», выпускала книги, которые тут же были переведены на многие европейские языки. Но, практически перестав с середины 90-х годов публиковать свои новые произведения, воспринимается сегодня скорее как легенда перестройки, чем действующий участник литературного процесса. вернутьсяЛакшин Владимир Яковлевич (1933–1993) – литературный и театральный критик, доктор филологических наук, академик Российской академии образования. Наиболее известен как журнальный деятель: в 1960 годы он выполнял обязанности первого заместителя А. Т. Твардовского в журнале «Новый мир», хотя и не был формально утвержден в этой должности; в 1987–1989 годах занимал пост первого заместителя Г. Я. Бакланова в журнале «Знамя»; в 1991–1993 годах работал главным редактором журнала «Иностранная литература». вернуться«Чаковский доживает в „Литературной газете“ последние дни…» – инициатором увольнения Чаковского стал его первый заместитель Ю. П. Изюмов. Вот как об этом рассказано в изюмовских воспоминаниях: «Не будь горбачевской „перестройки“, он <Чаковский> мог бы и дальше оставаться на своем посту: редакция работала как хорошо отлаженный механизм. Но происходившее в это время в стране изменило ситуацию». И хотя, по словам Ю. П. Изюмова, «Литературная газета» оставалась одним из немногих изданий, не включившихся в кампанию всеобщего поношения», ей, «чтобы и дальше держаться своих позиций, не бежать вдогонку за демстадом, нужно было твердое авторитетное руководство. Александр Борисович, увы, уже не мог твердо держать руль среди бушующих кругом волн». Поэтому у нашего мемуариста, заручившегося поддержкой руководства Союза писателей, и возникла идея сменить Чаковского на Воронова: «Скрепя сердце еду к Зимянину. Рассказываю о ситуации в редакции и передаю просьбу редколлегии. Михаил Васильевич тоже за. Докладывает Горбачеву. Вскоре звонит, передает его реакцию: для „Литературной газеты“ не пожалеем отдать даже такого ценного работника. Зимянин без проволочек пригласил Александра Борисовича, объяснил ему политику нового руководства в обновлении кадров, пообещал оставить и членство в ЦК, и депутатство со всеми полагающимися житейскими приложениями. Проводили Чаковского на пенсию тепло и сердечно, как он того заслуживал»{28} (Ю. Изюмов, http://izyumov.ru/Vospominaniy_LG/Voronov.htm). вернуться«Без объяснения причин…» – «В 1980 году в „Литературной газете“ произошла какая-то неблаговидная история с первым замом главного редактора Виталием Александровичем Сырокомским», – подчеркнуто нейтрально написал об этом в своих воспоминаниях Ю. П. Изюмов (Ю. Изюмов, http://izyumov.ru/ Vospominaniy_LG/novobranec.htm). «Чаковский, – как вспоминал Ю. П. Изюмов уже в беседе с В. В. Огрызко, – узнал об отставке Сырокомского из телефонного звонка секретаря ЦК Михаила Зимянина. Чаковский поинтересовался, что случилось. Зимянин ответил: „Сырокомский знает, за что его сняли“. На этом разговор закончился» («Литературная Россия», 20.02.2015). вернутьсяВоронов Юрий Петрович (1929–1993) – поэт, известный не столько книгами стихов, среди которых действительно неплохой сборник «Блокада» (1968), сколько своей завидной карьерой: секретарь Ленинградского обкома ВЛКСМ, главный редактор газеты «Комсомольская правда» (1959–1965), ответственный секретарь газеты «Правда», затем заведующий ее корпунктом в ГДР и Западном Берлине (1968–1984), главный редактор журнала «Знамя» (1984–1986), заведующий отделом культуры ЦК КПСС (1986–1988) и, наконец, главный редактор «Литературной газеты» (1988–1990). В годы молодости был, говорят, превосходным журналистом с прогрессистскими наклонностями, но, вернувшись в Москву после полуторадесятилетнего полуопального пребывания в Берлине, не запомнился ничем: ни в ЦК КПСС, ни в «Знамени», ни в «Литературной газете». вернутьсяИзюмов Юрий Петрович (1932) – журналист, работавший помощником первого секретаря Московского горкома КПСС В. В. Гришина (1970–1980), откуда он и был приглашен на должность первого заместителя главного редактора «Литературной газеты» (1980–1990)1. Назвав горбачевскую перестройку «буржуазной контрреволюцией», Изюмов в дальнейшем выпускал коммунистический еженедельник «Гласность» (1990–2008), был инициатором проведения так называемого «восстановительного» съезда КПСС в 1992 году. Автор красноречивых «Воспоминаний о „Литературной газете“, представленных на его персональном сайте («Досье Изюмова», http://izyumov.ru/index.htm). |
