— Успокойся, малышка. Ты сделала лишь то, что до тебя делали сотни других женщин.

— Кай снова будет со мной. Я это знаю.

Марк сжал губы. Он пришел, чтобы поговорить с сестрой о Кае, но теперь понял, что сегодня такого разговора не получится, иначе ей станет еще хуже. Не нужно ей было сейчас знать, что финансовые потери в результате проигрышей Кая достигли ужасающих размеров. Но даже если она узнает, что она сможет сделать, чтобы повлиять на него?

— Я скажу матери и отцу, что у тебя не будет ребенка и что тебе нужно время, чтобы отдохнуть и поправиться. — Юлии сейчас совершенно не стоит встречаться с ними. Отцу достаточно будет взглянуть на нее, как он сразу поймет, что она не может избавиться от чувства вины. И тогда начнутся расспросы, которые неминуемо закончатся истерическими исповеданиями. Разлад в семье и без того висел над всеми тяжелым грузом, поэтому не было нужды добавлять к нему то, что произошло сегодня.

Марк взял Юлию за руку и крепко сжал ее.

— Все будет хорошо. — Он считал во всем виноватым Кая, потому что именно Кай заставил Юлию думать, что она своим поступком вернет его любовь к ней. Марк стер со щеки Юлии слезу и в задумчивости растер ее пальцами. Ему хотелось отомстить Каю, но все его действия сейчас обернутся против Юлии. Он почувствовал себя бессильным в возникшей ситуации. — Тебе сейчас лучше поспать, Юлия. — Он поцеловал ее руку. — Завтра я тебя снова навещу.

Когда он вставал, Юлия двумя руками взяла его руку.

— Марк. Пожалуйста… Посмотри, где Хадасса. Калаба выпроводила ее отсюда… — Юлия вдруг замолчала, опустив глаза. — И она так и не вернулась. А мне хотелось бы, чтобы она спела мне что–нибудь.

— Хорошо, я найду ее и пришлю к тебе.

Он вышел в перистиль. Несколько рабов стояли возле фонтана и о чем–то тихо переговаривались. Едва увидев его, все разошлись заниматься своими делами.

— Ты не видел рабыню Хадассу? — спросил Марк того, кто чистил облицовку бассейна.

— Она ушла в сад, мой господин. С тех пор не возвращалась. Марк спустился в сад и начал искать Хадассу. Когда он ее увидел, она сидела на коленях, согнувшись и низко склонив голову, ее лица видно не было.

— Тебя зовет Юлия, — сказал ей Марк. Хадасса не подняла головы. — Ты слышишь? Тебя зовет Юлия.

Тогда она что–то произнесла, но Марк не расслышал. Она подняла руки над головой, и он увидел, что они в земле. Он закрыл глаза.

— Да, я знаю, — сказал он, поняв, куда ее посылали. — Теперь все кончено. Постарайся забыть об этом. Через день–другой Юлия будет в полном порядке, и Кай не будет сердиться на нее. Никто из них не хотел ребенка.

Хадасса повернулась к нему. Стекавшие слезы проделали на ее грязных щеках светлые бороздки. Ее глаза были полны горя и ужаса. Она встала на ноги, и Марк ужаснулся при виде кровавых пятен на ее грязной тунике. Она вытянула руки перед собой, уставившись на них. Все ее тело дрожало.

— Она сказала: «Выбрось это». Крохотного ребенка, завернутого в какую–то тряпку и брошенного на пол, как ненужный мусор. Ребенка…

— Выкинь все это из головы. Не думай об этом больше. Юлия сама больше уже не переживает. Он еще и не был ребенком…

— О, Боже! — Хадасса впилась руками в свою грязную тунику. — Не был ребенком, — повторила она слова Марка, простонав от горя и посмотрев на него в бесконечном отчаянии. — «Ибо Ты устроил внутренности мои, и соткал меня во чреве матери моей… Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было…»

Марку стало не по себе. Она говорила, как оракулы в храме, а ее глаза сейчас просто пугали его.

— Прекрати!

Но ее слезы потекли еще сильнее, и она, отвернувшись от него, заговорила по–арамейски:

— «Иешуа, Иешуа, шалох хем кий мах казу ло яден», — сокрушенно произнесла она. — «Иисус, Иисус, прости им, ибо не знают, что делают».

Марк схватил Хадассу за плечи.

— Прекрати сейчас же! Я тебе приказываю! — Он хотел только вывести ее из транса, но она посмотрела на него совершенно ясными глазами.

— Неужели вы, римляне, настолько глупы, что в вас нет страха? Бог знает, когда воробей садится на ветку. Неужели вы думаете, что Бог не знает, что вы делаете? Неужели вам так дороги мелочные удовольствия, что ради них вы готовы убивать собственных детей?

Марк отпустил Хадассу и отступил назад. Она сделала шаг вперед, схватившись за его белую тунику своими грязными, окровавленными руками.

— Неужели в вас нет страха?

Он схватил ее руки и отстранил от себя.

— Почему я должен чего–то бояться? — Марку не было никакого дела до ее Бога, но ее обвинение оказалось для него болезненным и привело в ярость. — Это тебе надо бояться. Для рабыни ты говоришь слишком дерзко. Или ты забыла об Иерусалиме? Что–то я не слышал, чтобы римлянка убивала своего младенца, чтобы сделать из него жаркое на обед!

Его слова не испугали Хадассу.

— Да, Марк, это мерзость перед Богом! Но разве можно сравнить женщину, обезумевшую от голода, с тем, что творилось здесь? Что заставило Юлию, окруженную всеми удобствами, пойти на это? Она же в здравом уме. Она все это обдумала. Она сделала свой выбор.

— Но что ей оставалось делать? Она не хотела этого ребенка, как и Кай. Их браку грозила опасность.

— А после убийства ребенка все будет хорошо? Неужели вы убеждены в том, что если чего–то не хотите, то имеете полное право уничтожать это? Неужели человеческая жизнь для вас ничего не стоит? Неужели вы думаете, что Юлию никто не осудит?

— И кто же ее осудит? Может, ты?

— Нет, — сказала Хадасса. Ее лицо исказила гримаса горя, и слезы снова потекли по ее щекам. — Нет! — Она покачала головой, закрыв глаза. — Я не вправе никого осуждать, что бы кто ни делал, но я так боюсь за нее. Бог свидетель. — С этими словами она закрыла лицо руками.

«Опять этот ее Бог и Его жуткие законы», — подумал Марк, с жалостью глядя на нее.

— Хадасса, тебе не нужно бояться за Юлию. Здесь не Иудея. Ее не выведут на улицу и не побьют камнями. Римляне — цивилизованный народ. У нас нет законов, карающих женщин, сделавших аборт по своей воле.

Глаза Хадассы сверкнули, раньше Марк никогда не видел ее такой.

— Цивилизованный! А как же Божий закон? Или вы думаете, что Он вас не осудит?

— Ты очень беспокоишься о том, что подумает твой Бог. Думаю, Ему нет до всего этого никакого дела.

— Вы так думаете, потому что не верите в Его существование. Вы поклоняетесь богам, которых сотворили собственными руками и по собственным представлениям, но не верите во Всевышнего Бога, Который сотворил вас из праха и дал вам жизнь. Но в конце концов настанет день, когда не будет иметь никакого значения, верите вы в Него или нет, Марк. Есть закон, который выше человеческого, и никакой император, никакие ваши легионы, никакие ваши знания не смогут устоять…

Марк закрыл ей ладонью рот, чтобы больше никто ее не услышал.

— Замолчи! — Хадасса стала сопротивляться, и он увел ее в сторону, чтобы никто не увидел их со стороны дома. — Ты что, с ума сошла, Хадасса? Не смей больше говорить о твоем проклятом Боге! — Приказал он, чувствуя, как бешено колотится его сердце. Ее слова здесь могли быть расценены как вопиющее богохульство и могли стоить ей жизни.

Он продолжал держать ее, зажимая ей рот, давая этим понять, что она больше не должна произносить ни слова.

— Прислушайся к здравому смыслу! Какая существует в мире сила, кроме Рима, Хадасса? Какая еще сила на земле может с ней сравниться? Или, может быть, этот твой Всемогущий Бог настолько силен? Где же Он был, когда ты в Нем нуждалась? Спокойно смотрел, как война разрывает на части Иудею, как Его город и Его храм превращаются в руины, а Его народ — в рабов. И это Всемогущий Бог? Нет. Это Тот Бог, Который тебя любит? Нет! Это Тот Бог, Которого я должен бояться? Никогда в жизни!