Лучшее, что я могу дать миру, – это свою способность любить. Где-то вдалеке я всегда видела отблески, я слышала эхо прекрасного и совершенно незнакомого мне чувства. Знаки его были разбросаны повсюду. Это чувство не отпускало, оно стучало мне в сердце, давало знать, что оно есть, что существует, – и я должна его найти.

То, что произошло на концерте певицы Полины, еще долго обсуждали в кулуарах и на страницах желтой прессы. Хотя все, кто не видел случившегося своими глазами, слушая сплетни, удивлялись, почему эта история вызвала такой переполох, ведь в ней ровным счетом не было ничего выдающегося. История как история, случай как случай, ничего необычного. Но те, кто сидел тогда в зале и видел, как Полина, оборвав песню, уставилась куда-то вдаль, на невидимую точку, словно перед ней появился призрак, не могли забыть ее странный, с поволокой, взгляд, в котором было то, чего никто так и не сумел прочитать.

Назойливая журналистка светской хроники Женя Курицына подкараулила певицу после того выступления и, схватив за руку, развязно спросила:

– Может, расскажете, что случилось на концерте? Если будет эксклюзивчик, то поставим ваше фото на обложку.

Полина вырвала руку и, оглядев журналистку, обратила внимание на ее простоватое платье, украшенное яркой бижутерией, какую продают в переходах метро. Злость тут же испарилась, она улыбнулась и сняла с журналистки дешевые бусы. Девушка, растерявшись, смотрела на нее, вытаращив глаза. Тогда Полина, расстегнув застежку на своем жемчужном ожерелье, сняла его и протянула Курицыной. Та продолжала удивленно хлопать ресницами, глуповато приоткрыв рот.

– Так что насчет эксклюзивчика? – повторила она, но уже не так самоуверенно.

Вместо ответа Полина надела на нее свой жемчуг и, отступив на шаг, оценивающе оглядела.

– Вот так намного лучше, – улыбнулась она и, помахав ей рукой, сбежала по ступенькам, швырнув дешевые бусы в урну.

А журналистка так и осталась стоять, поглаживая пальцами крупные, гладкие жемчужины, и уже не думала ни о певице, ни о журнале, ни об эксклюзивном интервью, которое только что упустила. Она вспоминала, как в детстве, разглядывая фото в глянцевых журналах, мечтала о жемчужном ожерелье, в несколько рядов круглых бусин, которое снились ей ночами. А потом жизнь закрутила, замотала ее, и в пустой суете, планерках, встречах, тусовках и интервью она совсем забыла о своей детской мечте. И вот теперь эта мечта внезапно сбылась, и Курицына была абсолютно счастлива. Она подумала, что редактор, который потребовал у нее эксклюзивное интервью Полины, будет в бешенстве, узнав, что она его не получила. Но у нее на шее были жемчужные бусы, и ей было совершенно плевать на все.

А случилось в тот вечер вот что.

Ресторан, один из самых известных и модных в городе, находился на крыше высотки. Два стеклянных лифта, стоя в которых можно было видеть Москву, лежащую в ногах, едва вмещали гостей, спешащих на вечерний концерт. Женщины были в платьях с такими глубокими декольте, что в них хотелось бросить монетку, мужчины были в дорогих костюмах, а охранники, угодливо открывая перед ними двери в зал, слегка кланялись.

С больших афиш, которыми были оклеены стены, улыбалась белокурая певица с прической а-ля Мэрилин Монро, с тонкими чертами лица и лучистыми глазами.

Проходя мимо афиш, гости слегка замедляли шаг, словно здороваясь с Полиной, и обсуждали ее между собой.

– Какое у нее аристократическое лицо.

– Да, сегодня такое редко встретишь.

В дамской комнате у огромного, до пола, зеркала красотки поправляли макияж.

– На ее концертах всегда аншлаг. И что в ней все находят? Не понимаю…

– Но ты ведь и сама здесь.

– Я пришла, чтобы потусить, – капризно протянула девушка, обводя губы помадой.

Шел июль, и на веранде было тепло. У стола с шампанским собрались журналистки, молодые девчонки, сотрудницы глянцевых изданий и репортеры светской хроники, которых можно было узнать по дешевеньким платьям.

– Я не понимаю, вокруг нее столько мужчин, почему она не выходит замуж?

– Может, она просто скрывает от всех свои отношения? Может, у нее есть кто-то, кто женат?

– Да что там скрывать, просто нет никого. Эти певицы – несчастные бабы. У них и слава, и поклонники, а счастья нет. Недаром она на Монро так похожа.

Запустив в рот канапе, журналистка Женя Курицына, спешно вытерев рот салфеткой, громко сказала:

– Нет, девочки, все не то. Я столько несчастных баб повидала на своей работе. Тут что-то другое. Посмотрите, как у нее глаза светятся. Как будто пожар внутри.

– Думаешь, у нее кто-то есть?

– Убеждена! – И она снова потянулась за канапе.

Она не сказала остальным журналисткам, что пообещала главному редактору выяснить все секреты Полины, а он за это поклялся отправить ее в отпуск на дорогой курорт за счет журнала.

На сцене суетились рабочие, звукорежиссер настраивал звук, и гости, смеясь, расползались по залу, занимая столики. Певица, ради которой все сегодня пришли на этот вечер, была в гримерке, приводила себя в порядок, прихорашивалась и набиралась сил.

Женщина с микрофоном, освещенная рампой и яркими огнями, пятнами лежащими у ее ног, всегда вызывает любопытство и зависть. Она стоит на сцене, как будто на ладони, и чувствует чужие взгляды, восхищенные, завороженные, завистливые, обожающие, раздевающие, злые, как будто все, кто смотрят на нее, дотрагиваются до нее пальцами. Она знает, что должна быть совершенной, от корней волос до кончиков ногтей, ведь ее разглядывают, словно под лупой, оценивая улыбку, маникюр, прическу, платье, туфли, выискивая каждый промах, каждую ошибку, которую можно будет потом обсуждать, прикрывая рты ладонями: «Помните, как из-под платья у нее торчала бретелька от бюстгальтера!» или: «Эти туфли она уже надевала на прошлом концерте». И какие бы чувства ни переполняли ее, какой бы ни была она грустной или уставшей, скучающей или невыспавшейся, выходя к зрителям, она должна быть совершенной, счастливой, улыбающейся, вызывающей восхищенный шепот за спиной: «Ах, какая женщина, сколько же в ней энергии, счастья и любви!»

Последний раз взглянув на себя в зеркало, Полина вышла из гримерки и направилась на сцену. Каждый раз она, полная любви, выходила в зал к зрителям, которые скучали, думали о бытовых заботах и рабочих делах, плохо себя чувствовали или страдали из-за неразделенных чувств. А уходила опустошенная, расхристанная, оставляя своих слушателей счастливыми и переполненными чувствами, которые переливались через край. Такова была ее доля. За этим и приходили к ней слушатели, за это и обожали ее.

Полина вышла на сцену, взяла микрофон, и зал зааплодировал ей. Заиграла музыка, и она запела: