У Макса начинает дергаться губа. Несколько секунд он глядит на корреспондента остановившимся взглядом. Затем из его глотки вырывается пронзительный рев. Согнутыми руками наносит себе несколько гулких ударов в грудь. По-видимому, у оператора сдают нервы — телекамера стремительно откатывается назад.

— Ну что вы, Макс! — Комментатор протягивает ему связку бананов. Стоит ли из-за этого волноваться!

Пока Макс жует бананы, в студии такая тишина, что я отчетливо слышу тяжелое сопение и глухие, чавкающие звуки.

— Извините! — Он запахивает расстегнувшийся халат. — Так о чем мы?..

— Возможны ли такие операции на людях? — подсказывает комментатор.

— Это скорее вопрос этический, чем научный. Для того чтобы создать один сверхмозг, двух особей из трех нужно умертвить. Там, где речь идет о жизни животных, ваши лопоухие не проявляют особой щепетильности. Не знаю, хватит ли у них решимости, когда дело коснется людей.

Он слишком смело говорит о лопоухих. Комментатор явно чувствует себя неловко и пытается изменить ход беседы.

— Может быть, вы расскажете, над чем вы сейчас работаете?

Быстрый взгляд исподлобья. Какое-то мгновение он колеблется. Честное слово, эта горилла умнее, чем я предполагал. Достаточно посмотреть на улыбку.

— Боюсь, что это не так просто. Я плохой популяризатор, да и сама проблема выходит за пределы понимания людей с обычным генетическим кодом. Не можете же вы объяснить мартышке законы стихосложения.

Браво, Макс, браво!

— Так… — Комментатор обескуражен. — Есть ли еще у кого-нибудь вопросы?

На экране — крупным планом — корреспондентка радио:

— Простите, Макс, возможно, мой вопрос будет несколько… Ну, может быть, вы сочтете его чересчур… — Кажется, она безнадежно запуталась.

— Интимным? — приходит ей на помощь комментатор.

— Вот именно. — Она облегченно вздыхает. — Ваше прошлое. Ведь его нельзя так просто списать со счета. Звериные инстинкты. Не появляется ли у вас иногда желание…

Макс кивает головой:

— Я вас понял. Мы все находимся во власти инстинктов. От них ведь никуда не спрячешься. Разве у вас, когда вы ночью остаетесь наедине со своим мужем, не появляется желание внимать их зову?

Ржут журналисты, ухмыляется комментатор, только лицо гориллы сморщено в брезгливой гримасе.

Корреспондентка краснеет.

Отличная вещь цветной экран! Я наслаждаюсь богатством оттенков румянца на лице этой дуры.

— Я… девушка… — с трудом выдавливает она.

Теперь уже хохочет Макс.

— Тем более! — Он достает из кармана халата платок и вытирает им глаза.

— Тем более: неудовлетворенные инстинкты — самые сильные.

Комментатор пытается спасти положение:

— Спасибо, Макс. Разрешите поблагодарить вас и от имени телезрителей, которые, надеюсь, с интересом слушали это интервью.

Я выключаю экран. Пора завтракать.

Двенадцатый шифр — диетический завтрак для страдающих ожирением. Однако почему-то вместо обычных двух блюд и стакана чая металлическая рука выталкивает на поднос все новые и новые тарелки. Я пытаюсь захлопнуть дверцу, но она не поддается. Ага, понятно: новый трюк — хочешь не хочешь, а повышай потребление.

Я не могу сказать, что все это невкусно. Блюда приготовлены по рецептам опытных гурманов, но стоит мне съесть две ложки, как аппетит пропадает. Меня раздражает такое обилие еды. Я сваливаю содержимое всех тарелок на поднос, тщательно перемешиваю и выбрасываю в утилизатор. При этом я стараюсь не думать о счете, который придет в конце месяца. Нужно быть патриотом.

Необходимо обеспечить загрузку всех автоматических линий. Конвейер, работающий по замкнутому циклу, действительно страшная вещь. Что-то вроде писателя, которому не о чем писать.

Кстати, о писателях. Сейчас ты, дорогой мой, сядешь за стол и напишешь две полагающиеся на сегодня страницы. Так, на чем мы остановились?

Минут десять я тупо смотрю на недописанный лист и размышляю. Впрочем, может быть, только делаю вид, что размышляю.

Нет, пожалуй, надо начинать с главного. Я подхожу к информатору и вызываю центральный пост.

— Слушаю!

— Дайте справку. Сколько раз в литературе использована ситуация, в которой герой любит героиню, но она не разделяет его чувств и уходит к другому?

— За какой период?

— От Эсхила до наших дней.

Явное замешательство. Я слышу, как дежурный пере дает задание дальше.

— Абонент?!

— Да.

— Мы не можем дать такую справку. Объем информации превышает емкость памяти машин.

— Ну тогда за последнее столетие.

— Подождите.

Я терпеливо жду.

— Справка будет готова завтра к двадцати трем часам. Вас устраивает такой срок?

— Ладно, — говорю я, — не так уж важно знать, какая ты по счету бездарность.

— Простите?

— Нет, это я просто так. Развлекаюсь. Можете считать заказ аннулированным.

— Хорошо.

Двух страниц не будет ни сегодня, ни завтра, ни во веки веков. Аминь.

Честное слово, я испытываю облегчение. Теперь нужно решить, чем занять день.

Я подхожу к зеркалу и оглядываю себя с ног до головы. Выгляжу я просто шикарно. В мире, изнывающем от изобилия, стоптанные башмаки, вздутые на коленях брюки и пиджак с прорванными локтями — признак изысканного снобизма.

Отвесив глубокий поклон своему изображению, я выхожу на улицу.

Верхний этаж — для пешеходов. Здесь же расположены магазины, поэтому в воздухе стоит такой гул. Сотни динамиков зазывают зайти и взять что-нибудь.

На перекрестке несколько молодых девушек.

Если стремление по возможности ничем не прикрывать свои телеса будет прогрессировать, то Главному Конвейеру грозит полная остановка.

Девушки всячески стараются привлечь внимание бесцельно фланирующих парней, но те проходят мимо с каменными лицами. Почти все они жуют противную липкую массу. Говорят, что она помогает от ожирения.

Я гляжу на лица прохожих и пытаюсь понять, что же произошло. Я не могу писать о мире, в котором живу, просто потому, что его не знаю.

Бессмысленные, откормленные хари, потухшие глаза, полная апатия ко всему.

Впрочем, это не так. Внезапно толпа преображается. Прекратилось всякое движение, застывшие на месте люди впились глазами в экраны. Начался футбольный матч. Проходит несколько минут. Дикие выкрики и свист заглушают даже рев рекламных громкоговорителей.

Мне трудно думать в таком гаме. Я захожу в первый попавшийся магазин.

Никого нет, и относительно тихо.

Здесь очень удобные кресла. От кондиционера веет приятной прохладой.

Мне хочется хоть что-нибудь понять. Еще недавно мне казалось, что самое главное — это выиграть соревнование в потреблении. Автоматизация и изобилие.

Сколько лет мы поклонялись этим двум идолам? Бесконфликтный капитализм.

Жрать, жрать, жрать. Пусть каждый жрет сколько может, и проблема "иметь и не иметь" потеряет всякий смысл. Всех уравнивает емкость желудка в этом автоматизированном раю. Ну вот, желудки набиты до предела. А дальше? Дальше — мы и лопоухие. Все те же два класса. Интеллектуальное неравенство. Никогда еще оно не проявлялось так резко. Для лопоухих мы просто свиньи, поставленные на откорм, объект социального эксперимента. Нас разделяют не только стены Исследовательского Центра. Я когда-то читал романы Уэллса. Там тоже была элита ученых, управляющих миром, но это получалось как-то иначе.

Никто не мог предполагать, что имущественное неравенство выродится в интеллектуальное, что все настолько усложнится и настоящая наука станет доступной только гениям. Иногда мне кажется, что нами правят марсиане. На каждые десять миллионов человек рождается один гений. Лопоухие умеют их отыскивать. В годовалом возрасте счастливчики попадают в Исследовательский Центр. Ошибок почти не бывает, говорят, что генетический гороскоп — очень точная вещь. А что прикажете делать человеку, если он не гений?

Я встаю и направляюсь к выходу.

— Вы ничего не взяли? — раздается у меня над ухом. Магазинные автоматы работают с безукоризненной точностью.