Вот одно из писем императора супруге, написанное, когда Ксения уже была подростком: «Вообще, когда дети подрастают и начинают скучать дома, невесело родителям, да что же делать. Так оно в натуре человеческой. Да и Ксения теперь меня вполне игнорирует, я для нее совершенно лишний; разговоров никаких, никогда ничего не спрашивает, ничего не попросит, а я был бы так рад сделать ей удовольствие хоть в чем-нибудь. Напротив, в прошлом году зимою, когда Ники не было, я ездил с нею раза два-три кататься в санях и сказал ей, что если и когда она захочет, чтобы сказала мне, и я с удовольствием возьму ее с собой, она ни разу не попросила меня. В эту зиму я надеялся, что она хоть раз сделает мне удовольствие и попросит покататься с ней, нет – я так и не дождался. Наконец, я сам ей предложил раз поехать со мною, но неудачно, так как она должна была поехать с тобою в этот день. Я надеялся, что она мне скажет хоть что-нибудь потом, что ей жаль, что не удалось, и что она попросит меня поехать с ней в другой раз, но не слыхал от нее ни одного слова, как будто я ей ничего не предлагал и ничего не говорил. Меня это очень, очень огорчило, но я не хотел об этом говорить, потому что мне было слишком тяжело, а главное к чему? Если этого чувства ко мне у нее нет, это значит, я виноват: не сумел внушить ей доверия и любви ко мне. Если бы я ей сказал об этом, она, может быть, и попросила бы меня в другой раз ехать с ней, но это шло бы не от нее самой, и мне было бы еще тяжелее. <…> Умоляю тебе ей ничего об этом не говорить, будет еще хуже, так как будет ненатурально и для меня еще тяжелее и окончательно это ее оттолкнет от меня. Я бы ни за что не сказал тебе об этом, да так уж с сердца сорвалось, слишком долго держал в себе, и теперь, так как я один и далеко, невесело мне все это, и вырвалось из груди!»

Мария Федоровна отвечала мужу: «Однако должна тебе сказать, что все, что ты пишешь в отношении детей, несправедливо. Как ты только можешь допустить мысль, что ты для них ничто! И что они тебя не любят! Это почти сумасшествие, мой дорогой. Я так огорчилась из-за тебя, что даже плакала и не могла заснуть вчера вечером, так меня это взволновало и перевернуло! Да, действительно Ксения не умеет показать то, что она чувствует. Я ей часто говорю об этом. Но ведь это скорее от ложной скромности, а вовсе не из-за отсутствия любви и внимания к тебе. Как только тебе такое могло прийти в голову?»

Да, Ксения росла и становилась более сдержанной – что ж, нежность можно было изливать на маленькую Ольгу, любимицу всей семьи, прозванную «Бэби». Впоследствии Ольга Александровна вспоминала: «Отец был для меня всем. Как бы ни был он занят своей работой, он ежедневно уделял мне эти полчаса. Когда я подросла, у меня появилось больше привилегий. Помню тот день, когда мне было впервые позволено поставить Императорскую печать на один из больших конвертов, лежавших стопками на столе. Печать была из золота и хрусталя и очень тяжелая, но какую гордость и восторг испытывала я в то утро. Я была потрясена тем объемом работы, которую Папа приходилось выполнять изо дня в день».

Так уж вышло: младшая, Ольга, была ближе к отцу, старшая, Ксения, – к матери. Жизни сестер протекали параллельно, соприкасаясь далеко не каждый день, в силу разницы в возрасте. Но они, тем не менее, были одной семьей.

Сохранилось множество фотографий – сестры с родителями, братьями, по отдельности, но есть одна, очень трогательная, где они, еще девочки, стоят обнявшись. Старшая и младшая, такие разные… и все-таки похожие.

Осенью 1888 года – Ксении было тринадцать, Ольге шесть – вся семья отправилась из Гатчины на Кавказ. А на обратном пути случилась трагедия – печально знаменитое крушение императорского поезда возле села Борки под Харьковом, катастрофа, стоившая жизни множеству людей и в которой семья императора не пострадала только чудом.

Кто знает, как сложилась бы история России, если бы чуда не произошло?.. Но, наверное, именно в этот момент абсолютно беззаботное детство закончилось для обеих сестер. Ольга Александровна вспоминала: «Мне было всего шесть лет, но я почувствовала, что над нами повисла непонятная угроза. Много лет спустя кто-то мне рассказывал, что когда я кинулась бежать от изувеченного вагона, то все время кричала: „Теперь они придут и убьют нас всех!“ Это вполне вероятно. Я была слишком молода, чтобы что-то знать о революционерах. „Они“ имело собирательное значение, слово это обозначало какого-то неведомого врага». В конце концов, дед, Александр II, погиб в результате теракта, и единственное место, где дети Александра III могли играть абсолютно свободно и без охраны, – в гостях у своих бабушки и дедушки с материнской стороны, в Дании…

Кстати, именно в Дании дети познакомились со своими многочисленными родственниками, английскими, греческими и датскими кузенами и кузинами. Ксения особенно подружилась с принцессой Марией Греческой, дочерью Ольги Константиновны, ставшей королевой эллинов, Ольге же, шалившей вместе с греческими кузенами-заводилами, симпатизировал герцог Йоркский (будущий король Георг V). Эти семейные, такие счастливые ежегодные каникулы и Ксения, и Ольга, и их братья будут вспоминать всю жизнь. Наверное, больше прочих ценила их именно сорванец Ольга – ей больше, чем уже подросшей и более женственной Ксении, нравились та свобода и те проказы, которыми были переполнены эти недели.

Шли годы. Ольга все еще оставалась девчонкой, а Ксения уже взрослела. Наверное, она могла бы оставаться с родителями еще несколько лет, пока те не подыскали бы ей подходящего кандидата среди иноземных принцев, но своего принца Ксения нашла себе сама.

Ксения и Сандро – Александр Михайлович Романов, сын Михаила Николаевича, внук Николая I и двоюродный брат Александра III – были знакомы, можно сказать, всегда. Ксении нравился статный родственник, а он с симпатией смотрел на девочку, которая была младше его на девять лет. В своих воспоминаниях Александр Михайлович писал: «Я вынимаю из бокового кармана маленький конверт, в котором находится карточка. Лучшие пожелания и скорое возвращение. Твой моряк Ксения. Я улыбаюсь. Она очаровательна. Когда-нибудь, может быть… Конечно, если Император не будет настаивать, чтобы его дочь вышла замуж за иностранного принца. Во всяком случае, Ксении еще нет двенадцати лет».

Моряк Ксения писала моряку Сандро – он окончил морское училище и почти постоянно находился в плавании, совершив, помимо прочего, кругосветное путешествие. Далее он побывал в Индии и Америке, стал лейтенантом, а потом и капитаном второго ранга – в общем, становился бывалым морским офицером. Их дружба с Ксенией продолжалась: «Я встречаюсь с Ксенией. Это уже не прежний сорванец, не Твой моряк Ксения. Ей уже исполнилось 14 лет, и мы очень дружны».

В первый раз Сандро попросил руки Ксении у ее родителей в 1893 году, когда ей было восемнадцать. Но император отложил окончательное решение вопроса минимум на год.

Спустя год все повторилось, однако Мария Федоровна не хотела терять дочь так быстро. Она метала громы и молнии и… в конце концов согласилась. Стараясь выглядеть не раздраженной, Императрица поцеловала меня и сказала: «Я не должна была бы тебя целовать. Ты ведь отнимаешь у меня дочь. Но что я могу поделать? Пожалуйста, передай своему отцу, чтобы он, по крайней мере, в течение года не показывался бы мне на глаза».

Что ж, влюбленные, можно сказать, дешево отделались. Но если Мария Федоровна и отдавала дочь замуж слишком рано, как она полагала, Ксения, по крайней мере, не собиралась покинуть Россию и расстаться с родителями.

Летом 1894 года состоялась свадьба. В воспоминаниях Ольги Александровны есть описание приданого сестры: «…Серебряная посуда, по крайней мере, на сто персон; туалетный набор из чистого золота из сотни с лишним предметов, дюжины бокалов, кубков с золотой каемкой и блюд с императорской монограммой, всевозможные шубы и накидки из горностая, шиншиллы, норки, бобра, каракуля и бесчисленное множество столов, гнущихся под тяжестью белья, фарфоровых изделий и предметов домашнего обихода. Ювелирные изделия превосходного качества. Жемчужные ожерелья, в некоторых до пяти ниток, свыше сотни жемчужин на каждой и, разумеется, колье – бриллиантовые, рубиновые, изумрудные, сапфировые – с тиарами и серьгами им подстать».