Из-за постоянных приступов рвоты и отсутствия аппетита Александра Павловна начала стремительно худеть. Обеспокоенный супруг приказал обер-гофмейстеру, чтобы жене готовили согласно ее вкусу, перед каждой трапезой спрашивая ее пожелания. Но все равно эрцгерцогской чете подносили, согласно запискам того же Самборского, «такую рыбу и другие кушанья, которых Великая княгиня употреблять не могла». Однажды, когда Александре Павловне очень захотелось поесть свежей рыбы, Самборскому пришлось самому позаботиться о том, чтобы его воспитанница получила желаемое: «Я тотчас же пошел в Вену и, переменяя часто в переноске свежую воду, представил пред ее глаза животрепещущую рыбу; Великая княгиня была весьма довольна. Дочь моя состряпала по ее вкусу, и Великая княгиня покушала в охотку… Я имел счастье исправлять должность верного комиссара, а моя дочь преусердной поварихи».

Андрей Самборский, как мог, старался поддерживать и опекать Александру Павловну в ее деликатном положении, но, разумеется, не мог вовсе оградить ее от обид, наносимых со всех сторон, и прежде всего – со стороны императрицы Марии-Терезии. Самборский писал: «Она явно показывала свое неблагорасположение к Венгерской палатине, ибо, почти ежедневно проезжая мимо жилища ее высочества, ни единожды не осведомилась о состоянии здоровья, несмотря на то что великая княгиня в беременности своей была подвержена частым припадкам». Не осведомиться о состоянии здоровья царственной родственницы – противоречит придворному этикету и является неприкрытым оскорблением. Неудивительно, что Александра Павловна почти всю беременность провела в слезах.

Между тем, император Фердинанд рановато отверг помощь русских и понадеялся на собственные силы. Французские солдаты снова шли по австрийской земле и уже близились к Вене. И не было Суворова и русских штыков, чтобы удержать их.

Эрцгерцог Иосиф должен был принять командование над своими войсками. Александре Павловне очень не хотелось разлучаться с мужем и оставаться одной в негостеприимной Вене. Она последовала за ним. Она хотела было плыть по Дунаю, потому что от езды в карете ей становилось дурно, но доктор, приставленный к ней Марией-Терезией, потребовал, чтобы его подопечная путешествовала именно сухим путем. От чего ее, естественно, растрясло, и ей пришлось-таки вернуться в Вену. Тут уже Александра Павловна окончательно пала духом. Даже Самборскому не удавалось утешить и приободрить ее. Он вспоминает, в частности, такой эпизод: «Предавшись глубокому молчанию и размышлениям, приближалась Ее высочество к Офену, и, увидев бедного мертвеца, несомого на кладбище, с равнодушием изволила сказать: „Этот бедный мертвец показывает мне путь, как уклониться от великолепного бедствия к вечности“».

Александра Павловна начала готовиться к неизбежной смерти и даже написала завещание. Она так умоляла императора и императрицу отпустить ее в Офен, что в конце концов сделалось просто неприличным с их стороны отказать ей в такой малости. И ее отпустили. Тем более что она была уже на девятом месяце, и «лекарства» австрийского врача уже окончательно подкосили ее здоровье.

«По мнению общему, самый искусный акушер избран был в Вене для Великой княгини. По приезде своем в Офен, он нашел ее в великом унынии, которое, как ему, так и всем, казалось весьма неприятным, – вспоминал Самборский. – За неделю перед разрешением от бремени Ее высочество вознамерилась исповедоваться и причаститься Святых Таин. Доктора не соглашались, представляя в резон, что она, проходя в церкви через многие комнаты, может простудиться, и также потому, что таковое действие может принести новое смущение духа. Я в ответ им сказал, что, не подвергая Ее высочество переменному воздуху, освящу причастие в церкви, которое принесу в тронную комнату, где по совершении исповеди и надлежащих молитв, Великая княгиня может без всякой опасности причаститься Святых Таин, и что это священнослужение произведет в ее положении душевное спокойствие, которое действительно, после святого причастия, к удивлению и утешению всех, ясно в лице ее оказалось».

Роды у Александры Павловны начались 21 февраля 1801 года. Почувствовав, что время пришло, она пожелала причаститься и исповедоваться в православной церкви. Эрцгерцог Иосиф прибыл, когда роды были уже в разгаре, и жена его потеряла рассудок от боли. Роды были долгие и мучительные. Александра Павловна была слишком слаба, чтобы самостоятельно «вытужить» крупного ребенка. Акушер – из местных, а не ставленник Марии-Терезии – в конце концов попросил разрешения на хирургическое вмешательство.

Самборский вспоминал: «Когда акушер приметил, что естественные силы Великой княгини изнемогли, тогда представил он палатину о таковом изнеможении и получил от Его высочества согласие употребить инструменты, которыми он и вытащил младенца, жившего только несколько часов. Доктора препоручили мне уведомить Великую княгиню о смерти принцессы…»

Конечно – кого же еще!

Эрцгерцог Иосиф попросту струсил и решился навестить жену только на следующий день. Впрочем, нельзя не отметить, что он действительно любил Александру Павловну, и не его вина в том, что по слабости характера он не смог быть для нее достойной защитой и опорой. Он очень горевал и проплакал все время, пока она мучилась в родах, и потом – когда Самборский ушел, чтобы сообщить ей о смерти ее ребенка. Он плакал и не хотел, чтобы жена видела его слезы. И сам не мог видеть ее слез.

Но Александра Павловна не плакала…

«Облеченный в священные одежды, предстал я одру Ее высочества и, прочитав установленные молитвы после разрешения от бремени, поздравлял Великую княгиню. Она отвечала, что роды были весьма мучительны, но что она ничего верного не знает о состоянии своей дочери, – вспоминал Самборский. – Я с подобающим благоговением сказал, что дражайшая Ее высочества дочь переселилась в число ангелов. Сердобольная мать не была поражена сим печальным известием, но с покойным духом и твердым голосом сказала: „Благодарение Богу, что моя дочь переселилась в число ангелов, не вкусив тех горестей, которым мы здесь подвержены!“»

Восемь дней после родов Александра Павловна была слаба, ее лихорадило, не прекращались кровотечения. Кроме того, больная пребывала в глубокой депрессии из-за смерти ребенка и даже не желала своего выздоровления, а напротив – все время заговаривала о смерти. Тщетно внушал ей Самборский, что уныние есть смертный грех…

На девятый день жар спал, и врачи разрешили ей подняться с постели, считая, что опасность миновала. Но к вечеру у нее вновь поднялась температура, причем выше прежней, молодая женщина буквально плавилась в жару, начался бред, провалы в сознании – в общем, появились все признаки родильной горячки, то есть заражения крови, случавшегося у рожениц из-за дурного ухода. Андрей Самборский писал: «После родов на девятый день поутру Великая княгиня всех обрадовала своим выздоровлением, была признана докторами вне всякой опасности. Палатин на куртаге, равно и все собрание, известясь о сем, были весьма веселы. Но к величайшему прискорбию пополудни радость наша переменилась в печаль: Ее высочество почувствовала сильный жар, начала приходить в отсутствие мыслей: в таком состоянии и в смущенном дремании часто повторяла, что тесно и душно ей жить там, и просила своих родителей построить в России хоть маленький дом!.. К вечеру жар и слабость умножились; по полуночи в 3-м часу она пришла в крайнее изнеможение и только что могла приказать пригласить к себе своего супруга, которого облобызав, сказала: „Не забудь меня, мой любезный Иосиф!“ Сказав это, осталась она безгласна и начала стонать. Я призван был на моление; облекшись в священные одежды, предстал я одру Ее высочества и, осенив ее святым крестом, поднес к устам ее. Верная дочь православной церкви, обратив быстрые свои и горячими наполненными слезами очи на изображение Распятого Спасителя, облобызала его со всей христианской горячностью, потом крепко прижала к своим персям. Когда я близ одра читал с коленопреклонением молитвы, то казалось, что ее высочество со всевозможным вниманием и сердечным чувством содействовала оным молитвам. Так приуготовлялась сия благочестивая и непорочная душа в небесные селения…»